Не "крылатые качели"

"О, город мой. Не знал бы я тебя, И жизнь моя прошла б не зря..."

Поезд номер 106 начал замедлять свой ход и вскоре вовсе остановился, победно выпустив пар. Люди по очереди стали спускаться с вагонов, глазами ища своих родных, близких или друзей. Блондинистый паренёк не был исключением. Спустившись с поезда, он взглядом поискал знакомые лица, но, не найдя их, прошел во внутрь вокзала. Он не волновался и не переживал по поводу того, встретят его или нет. Он был уверен в этом. И не зря. Зайдя в зал ожидания, к нему бросилась полная светленькая женщина в годах. - Аааах, Есюшка, наконец-то ты приехал, - счастливо ворковала она, обнимая и целуя блондина. - Ну маааам, я же уже не маленький, - начал было возмущаться Есенин, но и сам не мог скрыть радости. Как-никак долгих шесть лет его не было на родине. - Ах да, точно, ты та-ак вырос, Боже, а как похорошел, все девушки в школе, наверняка, были твои. Вот Напушке - то конкуренцию составишь, - все продолжала ворковать мама Дюма, уже сидя в такси по дороге домой. При упоминании имени братца Есь невольно нахмурился и помрачнел. Да, хоть и пять лет это большой срок, но прошлое не забыто. И ведь не скажешь матери, что не хочешь ни слышать, ни видеть Напа, так как именно он и стал причиной отъезда. Но и не только он... С такими мрачными мыслями Есенин смотрел на город сквозь стекло, попутно подмечая, что ничего не изменилось. Да и что, в принципе, могло тут поменяться? Хоть город и большой, но все жители считают его провинциальным, почти деревней. А что на это указывало? Ну, может быть, ужасный асфальт в центре города? А может и ветхие пятиэтажные дома там же. В общем, внешний вид этого места был довольно грубым и неотесанным, но всё же в этих старинных домах был свой шарм. Они и рядом не стояли с обычными скучными панельными высотками, коих в городе прибавилось приличное количество. Что ни говори, а Есенин все-таки любил свой родной город, где прошли его детство и юность. Проезжая мимо тех или иных мест, парень невольно чувствовал, как в памяти поднимаются воспоминания, связанные с ними. Здесь в детстве любил играть с товарищами, а вот по этой улице ходил на прогулки с мамой, когда был совсем маленьким. А вот за поворотом мелькнула его старая школа, сколько тут все за время обучения происходило, сразу и не упомнить. Неосознанно парень подмечал, что кое-где выросли новые торговые центры, площадки, парки. Жизнь определенно не стояла на месте. Но чем ближе они подъезжали к дому, тем резче портилось настроение Есенина, меняясь с почти ностальгического на все более мрачное и подавленное. Снова на первое место вышли мысли о брате, о том, что заставило его сбежать отсюда, без, казалось бы, видимых на то причин. Есенин нахохлился, подобно воробью, уже невидящим взглядом провожая пейзажи за окном и почти не слушая радостный щебет матери. Как бы он ни старался, но так и не смог избавиться от тягостных воспоминаний и до конца отпустить прошлое. А сейчас оно и вовсе словно давило на него со всех сторон, мешая дышать. Неужели он уже никогда не сможет жить и дышать спокойно из-за того, что произошло много лет назад? Погруженный в свои мысли, Есь и не заметил, как они доехали до дома. Забрав свои чемоданы из багажника, они с матерью поднялись к себе на двенадцатый этаж. Надо сказать, что их квартира была не совсем обычной. Насколько эта история была известна Есенину, то изначально в их доме планировалось гораздо большее количество этажей, но каком-то этапе планы переменились и финансирование прекратилось. Теперь семье Есенина принадлежала двухуровневая квартира с лестницей, располагающаяся сразу на одиннадцатом и двенадцатом этаже. Парень считал, что это было очень удобно. По крайней мере, он всегда мог рассчитывать на уединение в своем «флигеле» и не пересекаться без надобности с домашними, если не испытывал особого желания. Зайдя домой и скинув чемодан, Есь с облегчением выдохнул, так как после длительной поездки его, наконец, окутала тишина. Как сказала мать, когда он только собирался ехать, Нап отбыл на недели две или на месяц отдыхать с друзьями. Есенин счел это за благо, глядишь, так и не встретятся. - Заечка, иди пока отдохни, а я стол к вечеру накрою небольшой, - потрепав по голове сына, сказала Дюма и ушла на кухню. Есь же поднялся к себе в комнату вместе с чемоданом и, оставив его прямо посреди своей комнаты, рухнул на кровать. Очень хотелось спать. В поезде поспать не удалось, так как в вагоне было очень много грудных детей, которые постоянно ныли, орали и просто мешали расслабиться. Лежа на кровати, Есь осматривал свою комнату. Ничего почти не изменилось с отъезда, лишь стало чище, ибо некому было устраивать беспорядок, который царил у него вечно, вне зависимости от времени суток и времени года. Приятная комната серо-голубого оттенка была сплошь увешана рисунками. Да, Есенин любил рисовать. Много. Почти всегда раньше он рисовал, дома, на учебе, на улице. Блокнот и карандаш были его самыми верными друзьями. Любимым делом он был готов заниматься в ущерб всему, забыть поесть, выполнить домашнее задание или поручение матери. Поля его тетрадей и конспектов были вечно в причудливых набросках (ну а чем еще заняться во время скучной учебы?), а вся комната усеяна скомканными забракованными черновиками. Рисование помогало избегать порой невыносимой действительности, а еще приносило осознание, что, по крайней мере, хоть это он умеет отлично. Но это было тогда, в той жизни. Тогда всё было ярче, лучше. В той жизни не было месту предательству. А с момента его побега он почти не притрагивался к рисованию. Вернее поначалу пытался, но руки сами собой опускались. Все выходило не то, не так, категорически не устраивало. Есенину казалось, что он потерял какую-то очень важную часть себя, будто что-то в нем окончательно и бесповоротно погибло для окружающего мира. Что-то очень важное и светлое. Доверие к людям, например. От всего этого становилось так больно и горько, что хотелось забиться в угол и по-детски плакать от бессилия. До сих пор ,при воспоминании о себе прежнем, парню становилось не по себе. Однако он нашел в себе силы двигаться дальше, начать с чистого листа. Новый город, новые люди. Может быть, если время и не лечит, то на какой-то период латает раны точно. Есенин не врал себе, отчетливо осознавая, что так и не смог избавиться до конца от тяжелых воспоминаний. Но, по крайней мере, теперь эти раны не кровоточили постоянно, лишь временами ныли, напоминая о себе. И он сумел выкарабкаться, измениться, когда-то поклявшись себе, что сумеет справиться и не сломаться. А вот теперь он снова здесь. И остается только гадать, какие сюрпризы преподнесет судьба в дальнейшем. Думая обо всем этом, Есенин незаметно погрузился в сон.