***
Солнце уже клонилось к закату, когда я, изрядно голодный и продрогший, решил, что больше отсиживаться вдали от дома — не вариант. Рано или поздно мне все равно придется вернуться и ответить за свои действия перед отцом и братом. Зная Латаифа, я был уверен, что он в своей излюбленной манере приукрасил все произошедшее так, как было выгодно ему, в надежде, что от родителей мне достанется больше. Что ж, будь что будет. Перед Латаифом я твердо решил не извиняться, и ни за какие коврижки не буду этого делать, пусть даже рухнет Граница и в Тамир повалят песчаные монстры. Хватит с меня. Дорога до дома не заняла много времени. Должно быть, потому, что мне очень не хотелось возвращаться. Время всегда было против людей и всегда будет: неважно, летит оно быстро или тянется как мед из Эйзенштадта. Вот и я, заметив в окнах свет, немного замедлил шаг, понимая, что дошел до дома на удивление быстро. А ведь на самом деле дорога от фермы до реки занимает не менее получаса. Немного потоптавшись на месте, я вздохнул и с мрачной решимостью пошел вперед, по дороге расплескивая всю свою уверенность как воду из ведра. Прошел мимо колодца, обошел десятой дорогой собачью будку (с псом по имени Лайман у нас дружеские отношения так и не сложились) и на несколько секунд остановился у двери дома, чтобы бросить взгляд на солнце, которое как раз исчезало за холмом. Всегда любил наблюдать за этим. Вот и сейчас, когда последние лучи солнца прошлись по огненной Границе, она полыхнула яркими оранжево-красными вспышками, а затем словно немного потускнела, когда светило скрылось с небосвода. Из дома доносилось несколько голосов — два приглушенных и один очень громкий. Наверняка Латаиф все не мог дождаться, когда же я переступлю порог дома и получу свое наказание в виде заслуженной порки. Дверь повернулась на петлях с легким и, как мне почему-то показалось, зловещим скрипом. Впрочем, мое воображение сейчас работало на полную катушку, ведь я понятия не имел, какую байку поведал родителям Латаиф. Именно поэтому у меня не было заготовленного оправдания своим действиям, и я повадился видеть во всяких мелочах дурной знак. — Садись быстрее, Джафар, сколько тебя ждать, — мама быстро пронеслась мимо, едва взглянув в мою сторону. Я перевел дух, поскольку обычно она весьма придирчиво разглядывала меня после игр с Латаифом (в которых иногда мне приходилось валяться в грязи, падать в лужи или тащить на себе водоросли). Скинув обувь и сняв старую куртку, я налил из ведра воды в миску и вымыл руки. Мать суетилась напротив, нарезая последние овощи, которые сохранились с зимних запасов. Без нее мне идти за стол к отцу и брату не слишком-то хотелось, поэтому я создал видимость бурной деятельности, специально разлив на пол немного воды. — Идем, потом закончишь. Знаешь же, что отец не любит, когда опаздывают на ужин, — бросила мать и поспешила пойти в столовую, из которой доносились громкие голоса отца и брата. — Иду, — выдохнул я и засеменил следом за ней. Я знаю, что многие считают, будто фермеры богато живут. Как-то так получалось, что этот слух был на удивление живуч, хотя на самом деле ничего подобного не наблюдалось. Дом моего отца (который до этого принадлежал его отцу, а до этого его отцу… ну и так далее) состоял из двух больших комнат, двух кухонь (одна из которых была летней) и чердака, на котором обычно висел тяжелый навесной замок. Что там хранилось, мы с Латаифом не знали, но часто до хрипоты спорили о том, что могло же все-таки там быть. Долго эти разногласия не длились, поскольку брат любые споры сводил к кулакам, если я слишком рьяно пытался ему что-то доказать. Со временем тайна чердака перестала нас интересовать, но изредка я все-таки поглядывал на навесной замок и в голове в это время возникала темная картинка, как я запираю там Латаифа. Обычно это видение меня успокаивало, когда я ложился спать после особо трудного дня, и сейчас оно вспыхнуло вновь, стоило мне вспомнить, с какой яростью он пожелал, чтобы я никогда не рождался. Латаиф замолчал, когда его зеленые глаза встретились с моими, и тут же уткнулся в свою тарелку. Мать поставила на стол миску с консервированными огурцами и помидорами и села рядом с отцом, что-то неслышно прошептав ему на ухо. Я же занял свое место напротив родителей рядом с братом, который вел себя настолько подозрительно тихо, что я, прежде чем сесть на стул, тщательно проверил его на предмет каких-либо посторонних вещей, которые могли бы выставить меня в глупом свете. С Латаифа бы сталось напакостить за столом — это было одно из его любимейших развлечений. Но, очевидно, не сегодня, что насторожило меня еще больше. Большая часть ужина прошла в скучных и неинтересных разговорах взрослых, значительную часть которых я благополучно пропустил мимо ушей, лениво елозя по тарелке картошку. Что было гораздо удивительней в этот вечер, так это молчание Латаифа. Обычно брата невозможно было переговорить или хотя бы ненадолго прервать. Он с поразительной ловкостью успевал жевать и говорить одновременно, мастерски справляясь как с одним делом, так и с другим. Хотел бы я, чтобы у меня тоже так получалось, но этим «талантом» природа меня не наделила, поэтому во время завтраков, обедов или ужинов я почти всегда молчал, чем Латаиф обычно умело пользовался. И его сегодняшнее необычайно тихое поведение за столом заставило меня подозрительно коситься в его сторону и вздрагивать от любого постороннего звука. Брат, подобно мне, тоже задумчиво ковырялся в своей тарелке, не обращая внимания ни на что вокруг. Какие мысли витали в этой темноволосой голове, я не знал и в какой-то степени не хотел знать. — Какие-то вы сегодня молчаливые, — бодрый голос матери заставил меня оторвать взгляд от последней несчастной картофелины, которую я все еще продолжал гонять по тарелке, и посмотреть на нее. Крем глаза я заметил, что Латаиф сделал то же самое. — Мы просто немного устали, — небрежно пожал плечами брат, а я задумался — притворяется он или нет? — Снова шастали у реки? — у отца были такие же поразительно яркие зеленые глаза, как и у Латаифа, и, когда он пристально вглядывался в тебя, создавалось впечатление, что он видит все твои мысли насквозь. Вот и сейчас Луфиор перевел взгляд с брата на меня и обратно. Мое сердце забилось быстрее, и я почувствовал, что кровь хлынула к щекам. Его вопрос заставил меня нервно взглянуть на Латаифа, который безмятежно пожал плечами, выглядя абсолютно невозмутимым. И как только у него это получалось?.. — Мы играли, — просто сказал он. Какое-то мгновение я не мог поверить своим ушам — он что, ничего не рассказал? Вообще? Все еще боясь, что хрупкая надежда с треском разобьется о действительность, я продолжал молчать, глядя на брата. — Твоя одежда была влажной, когда ты пришел, — отец продолжал неспешно разделывать картофель, иногда бросая взгляды на Латаифа. Он явно чувствовал себя неуютно, но продолжал стоически смотреть в лицо родителя. Мама, сказав что-то о чае, сложила пустую посуду и отправилась на кухню. На какое-то мгновение у меня возник отнюдь не благородный порыв помочь ей, но это было бы трусливым бегством. Поэтому я остался сидеть на месте и поражаться выдержке брата, гадая, как он собирается поступить. — Пока шел домой, попал под дождь, — будничным тоном ответил Латаиф, и я едва не раскрыл от удивления рот. Он меня не сдал?.. Это просто в голове не укладывалось. На задворках сознания даже промелькнула мысль: а не подменили ли моего брата где-то по дороге, потому что Латаиф никогда и ничего не делал без выгоды для себя. Это было для него настолько нетипично, что я с ужасом начал представлять, что устроит мне брат в отместку за свое сегодняшнее унижение. — Вот как, — Луфиор, покончив с едой, вытер губы ближайшим полотенцем и перевел взгляд на меня. — А тебя где носило? — Я был у реки, — я чувствовал, как горели мои щеки — то ли от взгляда брата, то ли просто от нервов. Я не лгал, но все равно нервничал и знал, что отец этого так просто без внимания не оставит. — Значит, вы оба были у реки, а ты потом ушел и попал под дождь, — голос Луфиора был предельно спокоен и где-то даже мягок, когда он, договаривая фразу, повернулся к брату. Я взглянул на Латаифа следом за ним. Он скрестил руки на груди и без тени страха ответил, пожимая плечами: — Ну да. Отец кивнул и, откинувшись на спинку стула, принялся пристально разглядывать нас обоих. Латаиф был сама невозмутимость, но мне казалось, что на самом деле он нервничал не меньше моего: его скудные движения были какими-то дерганными. Я перестал смотреть на брата, обдумывая идею все-таки сбежать на кухню и помочь маме с кружками, но мне не хватало решимости даже для того, чтобы встать из-за стола и оставить Латаифа в компании отца один на один. Я понятия не имел, почему он ничего не рассказал родителям, и где-то в глубине души (где-то очень глубоко) чувствовал что-то вроде благодарности, хоть и понимал, что за всеми действиями брата стоял лишь расчет. Но увидеть его я пока не мог. Если у брата действительно был какой-то план, как опозорить меня еще больше, чем обычно, то его суть пока была для меня не ясной. Вдоволь наглядевшись на нас с братом, Луфиор глубоко вздохнул. — Ну и тряпок же я воспитал, — обманчиво тихим голосом сказал отец, подавшись немного вперед. Латаиф растерял всю свою уверенность, хоть и выглядел, как я думаю, немного лучше меня, поскольку гораздо проще сносил оскорбления Луфиора в свой адрес. Он просто молчал, поджав губы, и смотрел куда-то в сторону. — Один бессовестно лжет, а другой ему поддакивает, — проницательные зеленые глаза сурово взглянули на меня, и я сглотнул. Наверное, со стороны мы с братом выглядели как два сильно нашкодивших котенка. Мама нарочито громко гремела посудой на кухне: очевидно, чтобы мы не забыли о ее присутствии. Обычно в воспитательный процесс отца она не вмешивалась, только если дело доходило до крайности. В этот момент я еще точно не мог сказать, была ли эта ситуация из таких, но проверять мне не хотелось. Я просто желал, чтобы она быстрее пришла. — Я говорю правду, — тихо пробубнил Латаиф, насупившись. Не ожидал я от него такого и даже не предполагал, что он начнет так отчаянно стоять на своем. Это абсолютно не вязалось с его характером и тем, как он обычно вел себя в такие моменты. Я представления не имел, что он задумал, но раз уж брат не отказывался от своих слов, то и я решил ничего не говорить. Наверное, в этот единственный раз на моей памяти, когда мы действовали сообща, я действительно почувствовал что-то вроде уз родства или как еще это называется. Латаиф всегда, всегда меня подставлял, если была такая возможность, и эта разительная перемена хоть и была странной, но все же зародила в моем сердце надежду, что однажды мы сможем стать хотя бы друзьями. — Как и я, — набравшись немного храбрости, негромко сказал я, а затем, откашлявшись, добавил громче: — Мы с Латаифом играли у реки. Он выиграл, и мы поругались, — я пожал плечами — в этом не было ничего удивительно, поскольку с братом мы могли грызться по несколько раз в день. — Я извинился, но он меня не послушал и пошел домой, а я остался сидеть на склоне. Краем глаза я видел, как Латаиф внимательно слушает мою почти правдивую версию событий. Он так ничего и не добавил, продолжая смотреть куда-то в сторону отца, который в это время пристально вглядывался в мое лицо. От такого внимания мне жутко хотелось спрятаться или хотя бы отвести взгляд, но я не стал. — А куда же делся меч? Латаиф открыл было рот, чтобы что-то сказать в свое оправдание, так как этот вопрос был адресован ему, но меня неожиданно посетило вдохновение, поэтому я ответил быстрее брата: — Он упал в реку… Это по моей вине случилось. Краем глаза я заметил, как Латаиф уставился в мою сторону, но я не обратил на это внимания. Для меня и самого оставалось в некоторой степени загадкой, почему я сказал то, что сказал. Наверное, почувствовав, что на этот раз мы с братом были по одну сторону баррикад, я хотел немного поддержать его в благодарность за то, что он не выдал меня. И даже его обидные слова, брошенные в мою сторону, забылись в этот момент. Поверил отец моим словам или нет, я так и не узнал. Уже позже, когда мы с Латаифом оба лежали в кроватях, любопытство все-таки одолело меня. — Почему ты не рассказал правды отцу? В ночной тишине мой вопрос был каким-то невообразимо громким. Какое-то долгое мгновение брат молчал, и я уж было подумал, что он, наверное, уснул, но вдруг темный силуэт напротив пошевелился, а следом раздался глубокий вздох. — Я переборщил. Там, на утесе. И тишина. Это не было похоже на извинение или что-то вроде того, но, с другой стороны, я никогда не слышал, чтобы брат извинялся сам. Но даже эти несколько слов заставили меня сесть на кровати. В этот момент мне очень хотелось увидеть его глаза, чтобы понять — лукавит он или говорит правду. Мне очень нужно было это знать, но брат лежал на спине, положив под голову руки, и смотрел в потолок. Без света нельзя было ничего утверждать, и я пообещал себе, что буду по-прежнему относиться к Латаифу с осторожностью, хоть на самом деле очень хотелось довериться ему хоть раз. Мне так хотелось иметь хотя бы одного друга… — А ты неплохо врешь, оказывается, — Латаиф приподнялся на локтях и, судя по всему, смотрел на меня. — Радует, что хоть чему-то я смог тебя научить. — Я не врал. Всего лишь кое-что недоговорил, только и всего. Латаиф негромко рассмеялся и упал назад на подушку. Я был изумлен и немного сбит с толку: такого смеха я у него никогда раньше не слышал. — Ч-чего это ты?.. — Да так, — даже в темноте было видно, как Латаиф пожал плечами, — день сегодня до жути странный. — Не то слово, — я был полностью согласен. И самое интересное заключалось в том, что он мне, несмотря на некоторые моменты, понравился. Снова воцарилась тишина. Я все еще сидел на кровати, скрестив ноги, в то самое время как Латаиф изучал потолок. От этого молчания не было неуютно, как раньше, и отчего-то на сердце становилось гораздо теплее. — Значит, ты не сразу домой пошел? — осторожно поинтересовался я. Очень не хотелось мне разрушать это хрупкое перемирие, но не полюбопытствовать я не смог. — Не-а, — донеслось с другой кровати. — Побежал в сад, развесил там одежду и ждал, пока немного подсохнет. А ты, небось, всякие ужасы себе представлял, пока домой шел, правда? — Было такое, — чуть улыбнувшись, признался я. Это было так странно: спокойно говорить с Латаифом. Обычно за такое время мы уже успевали и поругаться, и подраться, и получить наказание. Но сегодня, единожды сплотившись, мы избежали и первого, и второго, и даже третьего, что было еще более необычно, чем все остальное. — У тебя такое лицо было, когда ты понял, что я не собираюсь тебя сдавать, — хихикнул брат. Я тут же напрягся, но он лишь тихо посмеивался: — На всю жизнь запомню. — Очень рад, что повеселил, — хмуро откликнулся я, но это было всего лишь притворство. — М-да, повеселил… — эхом откликнулся Латаиф и выдохнул: — Давай спать. Может, завтра все будет не так странно, как сегодня. — Полностью согласен, — кивнул я и, уже прислонившись головой к подушке, подумал, что было бы неплохо, если бы этот странный день не заканчивался. И если бы я тогда знал, что на следующее утро буду беспомощно барахтаться в бурных объятиях реки, наблюдая за бесстрастным лицом брата, который позволял мне захлебываться и тонуть, я бы скорее запер его на чердаке навечно, чем позволил своему глупому сердцу простить все его выходки лишь за несколько теплых слов. Они стоили мне слишком дорого.Глава 9
4 июля 2016 г. в 22:27
19 лет назад
— За тобой последнее слово, — мне в грудь был направлен импровизированный деревянный меч, а за спиной клокотала бушующая речушка. Я хорошо слышал, как шумит вода — после сильных дождей ее уровень значительно поднялся, и теперь не нужно было долго спускаться вниз, чтобы подойти к берегу. Один короткий прыжок — и можно не волноваться о том, чтобы сломать конечности при падении, но приятного в этом факте было так же мало, как и в том, что брат нарочно оттеснял меня к краю склона. Я храбро не отводил взгляда от увлеченного игрой Латаифа, чьи ярко-зеленые глаза следили за мной с насмешливым интересом исследователя. Что я предпочту: позорный плен или не менее позорное бегство в объятия реки?
Я снова опустил взгляд на деревянное острие и вздохнул. Почему-то так всегда получалось, что я был побежденным врагом, а брату доставались все лавры героя, который храбро его сразил. Несколько раз я пытался уговорить Латаифа хоть раз поменяться ролями, но он упорно отказывал, говоря, что удел слабохарактерных нытиков вроде меня — подчинение более ловкому и умному сопернику. Вроде него.
Как бы не так. Часто, лежа в постели, я думал о том, почему, несмотря на то что мы братья, мы настолько разные. Латаиф был громким, непоседливым и самоуверенным до кончиков своих темных вечно растрепанных волос. Он всегда предпочитал быть лидером и практически никогда не терпел возражений, особенно если эти самые «возражения» исходили от меня. Мне часто от него доставалось — не проходило и дня, чтобы на моих руках не появлялся новый синяк или порез. Он говорил, что боевые раны закаляют характер и что, может быть, если он меня отлупит как следует, я перестану наконец быть такой плаксой.
— Твое последнее слово, — чуть громче повторил Латаиф, перекрывая шум воды. Вырываться было бесполезно. Если попытаюсь — заработаю еще больше синяков, чем до этого. Сдаваться в «плен» тоже не вариант: тут же засмеет и будет рассказывать каждому встречному и поперечному, что его брат — жалкий трус. Другие дети на меня уже и так косились весьма недоброжелательно, а все из-за сомнительной «славы», которую мне потрудился создать Латаиф.
Вариант «сигануть в реку» имел одно неоспоримое преимущество: если о том, что я ранней весной «искупаюсь» в холодной воде по вине Латаифа, узнает отец, то придется ему ох как не сладко. Конечно, потом мне тоже придется встретиться с последствиями принятого решения уже в качестве озлобленного брата, которого редко наказывали и который очень это не любил, но в этом варианте меня больше всего устраивало то, что страдал не один я. Латаиф был жестоким и часто не знал меры своей силы. И всякий раз, когда отец получал тому очередное подтверждение, брату доставалось по первое число. О том, что Латаиф во многом брал пример с отца, мне как-то в голову не приходило.
— Неужели ты растерял все остатки своего былого могущества, что трусишь даже ответить мне, Ярден? — брат все еще пытался вызвать хоть какую-то реакцию на свои слова, но я продолжал молчать, косясь на бурный поток за своей спиной. Интересно, если я продолжу в том же духе, надолго ли хватит у него терпения? Горький опыт подсказывал, что шансы мои выйти из этой дуэли победителем не слишком-то велики, но попробовать все же стоило.
— Мне нечего тебе ответить, — с вызовом бросил я, прямо глядя на него. Обычно, когда Латаиф в игре прижимал меня к стенке, я лишь мирно сдавался на его милость, хоть мне это и не особо нравилось. И сейчас неподдельное удивление в его глазах вызвало во мне что-то вроде торжества, хоть я пока толком и ничего не сделал — лишь немного изменил известный сценарий нашего «поединка». — Если мне суждено пасть, то не от твоей руки, Годервариан.
Латаиф недобро прищурился, что не сулило мне ничего хорошего: он терпеть не мог, когда что-то шло не по плану, особенно если это был его план.
— Хватит! — громко воскликнул он, теряя терпение. — Это не по правилам!
— Я не хочу, чтобы ты снова выиграл, — сказал я достаточно громко, чтобы он меня услышал даже сквозь шум реки.
— Мало ли что ты не хочешь, — Латаиф явно был не настроен идти на переговоры, но свой деревянный меч немного опустил, — сдавайся, в этой игре ты проигравший.
— Кто это сказал?
Брат закатил глаза, в уме наверняка обозвав меня полным идиотом.
— Так в легенде было, дубина. Раз уж у тебя роль Ярдена, то ты должен проиграть, по-другому никак.
— Но может же он хоть один раз выиграть? — негромко осведомился я, заведомо зная, что это провальное предложение: Латаиф в жизни не согласился бы сдаться на мою милость.
— Не может! — громко крикнул брат и тут же ткнул своим мечом мне в грудь, заставляя сделать еще один шаг к краю склона: я почувствовал, как холодные брызги попали на лодыжки, и невольно потоптался на месте. — Не может, и все. Не может зло победить, ясно тебе?
Я поджал губы и кивнул, в чем-то признавая его правоту, но снова проигрывать так не хотелось! Не хотелось заново слушать от брата, какой из меня знатный мертвец получается и как здорово, когда трусливое зло наказано его «могучим клинком». Он рассказывал эти байки всем своим знакомым и друзьям, которых у него было несчетное количество. После его рассказов я в их глазах был настолько жалок, что удостаивался лишь насмешливых взглядов и издевательских комментариев. И самым ужасным во всем этом было то, что Латаифу это доставляло огромное удовольствие, в то время как я был предоставлен сам себе и своим безрадостным мыслям.
— Вот и замечательно, — брат победоносно ухмыльнулся. — Даю тебе последний шанс сказать прощальное слово, Ярден.
Ну вот, момент истины настал. Либо «плен», либо река… Я очень хорошо понимал, что на самом деле не было никакой разницы, что я выберу: новых тумаков мне не избежать в любом случае.
Латаиф уже оттеснил меня к самому краю склона, и теперь лишь один шаг отделял меня от бурного потока внизу. Если я не придумаю ничего другого, то лучше уж все-таки прыгнуть в реку — по крайней мере, в таком случае перепадет нам обоим. Брат вряд ли ожидает от меня чего-то подобного, а значит, все же можно рассчитывать хоть на какой-то элемент неожиданности.
А вода все-таки очень холодная… если так подумать.
Сомнения все еще грызли меня, и я не знал, как поступить. Очень хотелось преподать Латаифу урок, который бы надолго отбил у него всяческое желание насмехаться надо мной.
— Я… — какое-то мгновение я все еще медлил, а затем взглянул куда-то вдаль и громко крикнул: — Мама!
Латаиф купился и резко обернулся, опустив меч. Пока он пытался понять, где же я углядел нашу родительницу, меня уже не было на склоне. Со всех ног я кинулся бежать вдоль реки, вниз по течению, и спустя пару секунд услышал громкий вопль брата в свой адрес:
— Трус! Я все равно тебя догоню!
В угрозе Латаифа сомневаться не приходилось, поэтому я еще больше ускорился, хотя мне и так казалось, что мои ноги фактически не касались земли — мы бежали с возвышенности, и это придавало хорошую скорость, но с моим везением уйти далеко мне не посчастливилось. В какой-то момент нога подвернулась на гладком камешке, и я со всего размаху рухнул лицом в траву, растянувшись пластом. Тут же я почувствовал, как обдало жаром ладони и коленки, в которых помалу стал ощущаться пульс. Вязкие шаги Латаифа были все ближе, и он что-то кричал, но из-за шума реки было не разобрать что. Я медленно встал, стараясь не обращать внимания на тупую ноющую боль, но глаза от унижения уже начинало щипать. Если брат меня сейчас догонит, болеть у меня будут не только пострадавшие конечности.
— Так тебе и надо, дурак, — первое, что я услышал, когда Латаиф поравнялся со мной. Даже при всем желании уйти от него далеко у меня не получилось, поэтому теперь я вынужден был выслушивать его очередные насмешки. — Вечно под ноги не смотришь.
— Замолчи.
— Давай, поплачь тут еще, — Латаиф скрестил руки на груди и ухмыльнулся. Свой деревянный меч он запихнул за ремень штанов, и теперь его клинок смешно покачивался из стороны в сторону. Я бросил на брата самый злой взгляд, на который только был способен, но кроме приступа смеха ничего в ответ не получил.
— Ох, ну ты и девчонка, Джафар, честное слово. Вечно ноешь и убегаешь, когда тебе что-то не нравится.
Он продолжал посмеиваться, глядя на то, как я медленно начинал раскисать. Одна из самых ужасных ошибок, которые я когда-то совершил — позволил себе расплакаться в присутствии брата. Это было несколько лет назад из-за какой-то игрушки, которую Латаиф нарочно прятал от меня, а потом закопал где-то в саду за домом. Кстати говоря, никто ее так и не нашел после этого, но я тогда твердо пообещал себе, что больше не буду перед ним расклеиваться. Коленки саднили, но не так уж сильно; на ладонях лишь пара царапин — даже крови не было. Но все равно по какой-то непонятной причине я не мог сдержать подступающие слезы.
— М-да, все-таки ты не просто девчонка, Джафар. Ты плаксивая девчонка, — сказал Латаиф, в упор глядя на меня. — Для меня ты позор, братец. Лучше бы тебя никогда не было — мне бы жилось гораздо лучше!
— Замолчи! — голос дрожал, а глаза уже заволокло влагой, но даже сквозь нее я видел неприязнь, написанную у него на лице.
— И что ты сделаешь? — он подошел вплотную, угрожающе нависнув надо мной. Латаиф был немного выше и сейчас вовсю пользовался своим преимуществом. Мы стояли недалеко от края обрыва, за которым текла река, и я понятия не имею, откуда у меня взялась эта идея. Все случилось по наитию и очень быстро: в один миг я смотрел на брата, а в другой уже резко толкал его к краю уступа. Латаиф, не ожидавший от меня такого яростного отпора, растерялся и через каких-то пару секунд потерял равновесие, свалившись в холодную воду и на мгновение исчезнув в поднявшихся брызгах.
Я тяжело дышал и не мигая вглядывался в мутный темный поток, ожидая, когда же покажется знакомая темноволосая макушка. Мысль о том, что тяжелая одежда могла утянуть брата на дно, пришла ко мне через несколько секунд долгого ожидания. Но страх за Латаифа прошел, стоило мне увидеть, как брат, отплевываясь, показался на поверхности реки. Не теряя времени, я поспешил к нему, чтобы помочь выбраться на берег, но он наградил меня таким злобным взглядом, что я не рискнул приблизиться больше чем на пару метров.
— Извини, — голос дрожал, но уже от осознания того, чем могла обернуться моя импульсивная выходка. — Прости, я не хотел.
— Нет, хотел, — выплюнул Латаиф. С него знатно текло, темные волосы сбились в ком и смешно торчали в разные стороны, но смеяться над ним совершенно не хотелось. А секунду спустя до меня дошло, что он оставил в реке свою любимую игрушку — пресловутый деревянный меч, так как на поясе его не оказалось. — Скажи честно, хоть раз!
Брат наконец неловко выбрался на кромку берега, тяжело дыша. Он полностью промок и дрожал от холода, но все равно продолжал сверлить меня злым взглядом. Я понятия не имел, что ему ответить. Какой-то частью разума я действительно хотел, чтобы он пострадал. Чтобы хоть раз испытал унижение на своей шкуре и понял, каково мне. Порыв столкнуть его в реку был справедливым, хоть и импульсивным, но от своего действия никакого удовольствия я не получил. Это еще раз доказывало, что я не такой, как брат, и что применение его методов против него же самого не сделает меня хоть немного счастливее.
— Может, и хотел, — тихо бросил я, но тут же запальчиво крикнул: — Но пожалел, как только это сделал! Я боялся, что ты утонешь.
— Врун! — Латаифа уже очень сильно трясло, и зуб на зуб не попадал, но он все еще никак не мог успокоиться. — Я все расскажу отцу! Он хорошо тебя выпорет за такое, да так, что тебе мало не покажется!
— Не надо! — нрав у Луфиора был крут, это хорошо знали мы оба. Хоть Латаифу от него доставалось чаще, чем мне, брат не был бы собой, если бы не попытался использовать свое положение себе на пользу. На мгновение я представил последствия его угрозы, и мне стало нехорошо.
— Ты меня утопить пытался, — Латаиф подошел ко мне вплотную и холодными руками с силой толкнул на землю, — не отрицай!
— Неправда! — отчаянно выкрикнул я, чувствуя, как снова наворачиваются слезы. — Я лишь хотел, чтобы ты хоть раз испытал, каково это — проиграть.
— Говори, что хочешь, — Латаиф был упертым и непреклонным, когда вбивал себе в голову какую-то мысль, — но я все расскажу отцу, и ты вообще пожалеешь о том, что родился!
Он еще раз злобно зыркнул в мою сторону и неловко прошел мимо, нарочно обрызгав так сильно, как только мог. Я продолжал сидеть на холодной земле, чувствуя, как быстро колотится сердце. Нужно было что-то сделать, и ничего умнее, чем снова воспользоваться приемом брата против него самого, мне в голову не пришло.
— И кто теперь из нас девчонка? — громко бросил я ему в спину, поднимаясь с земли. Не лучшая идея провоцировать брата в гневе, но мне уже надоело плясать под его дудку. Ну и пусть, если я сегодня получу от отца: лучше уже за что-то действительно стоящее, чем за мимолетную вспышку злости. — Что, как обидели, так сразу к папе жаловаться бежишь?
Мой голос дрожал, и в нем явно слышалось отчаяние, но я не мог не попробовать. Латаиф на мгновение остановился, и я уж было подумал, что он не станет все рассказывать, а придумает нечто более изощренное в отместку, но, очевидно, принципы брата работали только тогда, когда ему это было выгодно. Вот и сейчас мои слова не возымели на него никакого воздействия — он лишь бросил на меня короткий, полный ненависти взгляд и бегом, насколько это было возможно для мальчишки его комплекции в мокрой одежде, бросился бежать в сторону холма, за которым располагалась наша ферма. Какое-то мгновение я провожал Латаифа взглядом, чувствуя себя глупым и никому не нужным. Бежать за братом домой мне хотелось в последнюю очередь — отец никогда особо не церемонился с провинившимся сыном, неважно, кто им был — я или Латаиф, поэтому я присел на корточки и с каким-то остервенением принялся щипать молодую зеленую траву, словно она была повинна во всех моих бедах. Ладони все еще саднило после падения, но это были сущие мелочи по сравнению с тем, что будет ожидать меня после возвращения домой.