Минус на Минус

      В доме Разумовских все отходили от шока. Причину, по которой Вадька прилетел на день раньше, никто не обсуждал. Но тот понимал, что все уже знают. Отец молчал, мать, все еще всхлипывая, расспрашивала про учебу. Мелкие сестры вились вокруг, до конца не понимая, как тряхануло только что их семейство. Телефоны у всех то и дело разрывались новыми порциями звонков, и, устав от одних и тех же вопросов, Вадька отключил свой айфон.       До ночи толпились в столовой, ужинали поздно. На кухне кипела жизнь – повар с двумя помощниками суетились, готовя завтрашний новогодний стол.       Отец с бокалом коньяка в руке перетек к камину и без конца курил сигары, чего за ним давно не замечалось. Любовь Михална морщилась, но не протестовала, что тоже выходило за привычные рамки. Она распорядилась открыть для себя шампанского и теперь приканчивала уже вторую бутылку. Вадька, глядя на возлияния родителей, тоже нестерпимо захотел и выпить, и покурить, но курить он бросил еще летом, а пить в их компании было бессмысленно. Улучив момент, он показательно зазевал и отчалил на второй этаж в свою спальню.       Только там, забравшись в свою постель, он включил телефон и сразу выцепил взглядом среди прочих единственное сообщение о пропущенном звонке от Ардашева. Перезвонил сразу, но абонент оказался недоступен. Метнулся к компьютеру, открыл почту и пару минут сидел перед монитором в оцепенении, потом, словно отмерев, вскинулся, оделся молниеносно и выскочил из комнаты.       – Вадим, ты не должен просить у меня этого, – голос отца звучал устало.       – Я не часто просил тебя о чем-то, – Разумовский-младший был непреклонен.       – Ты никогда ни о чем не просил.       – Ну и? Не стоит и начинать?       Отец вздохнул и набрал номер начальника службы безопасности:       – Узнайте, где Ардашев. Да, прямо сейчас. Возможно, летит в Казань. И список всех прямых рейсов. Жду.       Повисла пауза, во время которой Вадька делал вид, что все происходящее его не касается. Он не хотел смотреть на посеревшего, присмиревшего за один день отца, с которого слетела вся спесь, на ту неловкость, что он испытывает, исполняя просьбу сына, которого еще недавно проклинал и грозил отлучить от семьи.       – Ты уверен, сын? – нарушил тишину Разумовский-старший. «Ох, вот уже и сын! – подумал про себя Вадька. – Еще недавно я был тварью и выродком…»       Отец вынул из ящика стола пухлый конверт с изображением вздыбленных львов – логотипом британского агентства недвижимости – и выложил его на стол.       – Я хотел сделать тебе подарок на Новый Год… – начал он нарочито бодрым голосом, и Вадька сразу понял – торгуется.       – Я предпочту вот это. – Вадим постучал пальцем по простой синей папке.       – Даже не посмотришь, что там? – Конверт продвинулся по столу.       – Ты же понимаешь, пап, я и сам справлюсь. Это только вопрос времени. – Вадька снова кивнул на синюю папку.       У Разумовского-старшего завибрировал телефон. Пока отец слушал сообщение в трубке и кривил губы, сын безмятежно оглядывал кабинет, развалившись в кресле посетителя. На душе у него, в отличие от родителя, было легко и спокойно. Настоящий канун нового года, когда все начинает зудеть от предвкушения чего-то по-настоящему замечательного – исполнения мечты или эпической попойки. Пусть потом, возможно, все будет ломить от похмелья, разве неизбежность похмелья может помешать ожиданию праздника?       До места Ардашев добрался уже под утро. Долго возился с ключами, его шатало. Сумасшедший день не оставил сил на то, чтобы испытывать эмоции от возвращения домой. В самолете поспать не удалось, и теперь единственное, о чем он мечтал, это завалиться в постель. Пока открывал дверь, вспомнил, что если не хочет спать на голом матрасе, еще придется стелить.       Войдя в квартиру, Рустем щелкнул рубильниками, где-то на кухне сразу взбодрился и загудел старый холодильник. Завтра утром не будет даже чашки кофе. И пыль везде. Ровный бархатный слой на полированных антикварных поверхностях. Ардашев запоздало понял, что нужно было ехать в гостиницу. Но здесь, в затхлой, не проветривавшейся пару лет скорлупе, он ощущал себя дома. Огромная квартира в старом доме, которая помнит еще прежние поколения большой семьи. Только здесь, возвращаясь все реже и реже, Рустем испытывал ни с чем не сравнимое спокойствие, только здесь его посещало щемящее болезненное чувство ностальгии и острой тоски по ушедшему навсегда времени. Давно нужно было продать эту квартиру и перестать оглядываться в несуществующее прошлое. То прошлое, в котором сам он никогда не имел шанса изменить хоть что-то.       Рустема разбудил настойчивый звонок в дверь. На часах, которые он так и не снял с руки, – полдень. В первый момент он даже не понял, где проснулся, но быстро пришел в себя. Поплелся открывать, решив, что его предрассветное проникновение выпалила соседка, если, конечно, она еще жива. Вредная старуха вызовет, чего доброго, ментов, и тогда отделаться от визитеров будет куда сложнее.
Звонок надрывался, и Рустем успел крикнуть пару раз в пустоту коридора о том, что идет-идет.       За дверью совершенно неожиданно оказался улыбающийся Вадька, живой и свежий, как сто фиалок. У Рустема случился приступ когнитивного диссонанса. Вместо старухи или мента – Вадька, которого он сам сдал на руки Разумовским почти сутки назад и в совершенно другой части страны.       – Ну? Можно войти-то? – Вадька снова сделал первый шаг, причем буквальный, в квартиру, в которую ломился уже битых минут десять.       – Ты как здесь? – Ардашев потер переносицу.       – Как-как? Об косяк. Руся, ты думаешь, меня остановит такая мелочь, как пара часов перелета, если ты сначала меня позвал, а потом сдриснул, не дождавшись ответа?       – Я вообще-то думал, ты уже не ответишь.       – Надеялся, хочешь сказать? – Вадька хмыкнул. – Я телефон отключил. Только вечером поздно увидел твое письмо.       – Ты что, опять сбежал?       – Не-е, расслабься. Отпустили. Благословили. В дорожку снарядили.       – Пиздишь.       – Почти нет. Маман пьяна и еще ничего не знает. Отец расщедрился мне на подарок, – Вадька вытянул из плоского кармана в крышке чемодана синюю папку с подробным досье на Ардашева – явки, пароли, включая и этот адрес – и бросил на диван. – Сказал, ты хорошо на меня влияешь. Неужели и правда нужно было почти сдохнуть, чтобы все стало правильно?! Пра-виль-но, Рустем! Ну что ты стоишь, как мороженый осетр?! Обними меня!       В багаже у Вадьки оказалась кой-какая провизия («я же знал, что жрать у тебя, как всегда, нечего»), пара бутылок – мамашин «Кристалл» и папашин «Хеннесси» («может, хоть в Новый год снизойдешь пособутыльничать»). Оглядев пылищу на всех горизонтальных поверхностях и начертив на ней волнистую линию, мелкий почти сердито забухтел:       – Все старый год провожать будут как люди, а я тут – мыть все, Золушка, блять!       – Поедем отсюда, найдем отель…       – Нет уж. Я тут хочу! – решительно заявил Вадька. – Ты, наверно, и сам сообразил бы насчет отеля, но приехал-то сюда.       – Я здесь вырос… – Рустем словно извинился.       – Я понял. Буду мыть.       В приятный солнечный день ворвались сперва одиночные звуки выстрелов, а потом целая канонада беспорядочных взрывов. Звук нарастал и приближался, как внезапный шторм, и заставлял все внутри холодеть от ужаса. Какой-то особенно близкий взрыв хлопнул так, что задрожали стекла, и разбудил Вадьку. Сердце испуганно трепыхалось.       – Ш-ш-ш-ш, это фейерверки, – над ухом сразу раздался бархатистый Ардашевский голос. – Ты чего такой зашуганный?       – Да блин, мне, вообще-то, лето снилось… Волны. Мы с тобой катались... – Вадька сперва расслабился, но потом сразу рванулся из постели, выбираясь из-под закинутых на него руки и ноги. – Черт! Черт! Мы же хотели… Новый год же! Просрали, да? Надо же было шампанское!       – Я не пью шампанское, – успокоил Ардашев.       – Я вообще-то тоже, – согласился Вадька, – Коньяк есть.       – Тащи коньяк.       Вадька засверкал белой попой, убегая в поисках бокалов. Массивный сервант с фацетными стеклами предлагал изобилие хрусталя, но ничего похожего на снифтеры не обнаружилось. Пришлось достать обычные бокалы на ножках. Наполнив их на четверть, мелкий забрался обратно в постель. Через старые деревянные рамы в спальне немилосердно дуло, а под одеялом было жарко натоплено двумя голыми телами.       – Ну, Ардашев, с праздником, что ли? Надо ж было, проспать первый Новый год вместе!       – За тебя, Бельчонок, – Рустем сделал вид, что пропустил мимо ушей Вадькин пассаж о «первом» совместном праздновании.       – За нас, окей?       Вадька с наслаждением отпил нетерпеливым большим глотком – за последние двое суток его раз шесть посещало желание надраться до синих соплей – и потянулся за поцелуем.       – Ты до которого тут? – спросил Рустема прямо в губы.       – Я еще не брал билета.       – Мне пятого в Лондон, а до тех пор – я с тобой.       – А что потом?       – Как что? Учиться поеду. Летом диплом. Потом вернусь к тебе. Работу искать буду.       – Вадь, ты что, всерьез строишь на меня планы? Мне, скорее всего, придется уехать. Насовсем, понимаешь? Сюда вот вернуться.       – Так. Я не понял, ты меня хочешь или хочешь от меня избавиться?       – Хочу.       – Чего?       – Тебя.       – Ты пойми, взрослый дяденька, если люди не нужны друг другу, то все, что между ними, не имеет смысла. А если нужны, то все, что вокруг, не имеет значения.       – Заканчивай разговаривать статусами из социалок.       – Гад ты, Ардашев… У меня ж теперь нет ничего, ни протекции, ни наследства, ни жилплощади… А! – Вадька хлопнул себя по лбу. – Я же не сказал тебе, что карета превратилась в тыкву? Так вот!       – Это же не имеет значения… – Рустик улыбнулся.       – Ты хоть ждать-то будешь меня теперь такого, неперспективного? – Вадька озорно прищурился.       – Что за хрень ты вечно несешь?       – Ну смотри у меня! Чтоб ни-ни тут! Никаких Лёвчиков!       – Это что ж значит, моногамия? – Рустем выгнул бровь.       – Еще какая! Стро-га-я!       – Это ж полгода без секса! Ты сам понимаешь, чего ты от меня требуешь?       – Ну ничего, Руся. С твоим-то расписанием пропустишь пять-шесть свиданий, а там и лето настанет! – Вадька засмеялся.       – Застранец мелкий! Сам-то собираешься отчитываться?       – Я? Да легко. У меня с тех самых пор никого не было, кроме тебя и Федора.
       – В смысле? Какого Федора? – Рустем изменился в голосе. Таких поворотов он не ожидал. Несмотря на то, что о своем разрыве с Лео Вадьке не сообщал, наличие на горизонте кого-то, кроме себя, вдруг показалось немыслимым.       – Ну, ты видел, – Вадька покрылся очаровательным румянцем. – Черненький такой. Я все хотел тебя с ним познакомить, да как-то повода не находилось. Ну это пока…       – Все! Молчи! Не хочу ничего слышать! Еще чего не хватало! «Пока»! Удумал, мелочь озабоченная! – Рустем выскочил из постели и грозно упер руки в бока, – Твоя мамаша знает, интересно, какой ты извращенец?! – Вадька тем временем принялся хохотать, глядя на возмущенного Ардашева, – Да ты, мелкий засранец, с самого начала крутишь мной как хочешь, а все шишки мне! Чего ржешь? – На глазах у чуть захмелевшего Вадьки от хохота проступили слезы. – Смешно тебе? Готовься, пионер, за полгода вперед отработаешь!       За окном стихала петардовая перестрелка, все реже слышались поздравительные вопли загулявших компаний. Где-то гулко ухала музыка и иногда хлопала дверь – кто-то бегал курить, выпуская звуки домашнего праздника на лестницу.       Вадька взял отгул на оставшуюся часть ночи и ничего отрабатывать не стал. У него снова был план. Напоить, наконец, Ардашева и раскрутить его на какие-нибудь откровенности. Он не ждал от Мороженого Осетра признаний и понимал, что вряд ли их получит. Рустем и так в своем письме сказал больше, чем сам мог от себя ожидать. Вадька просто хотел услышать простецкие и до пошлости приятные слова о том, что Ардашев скучал, что рад встрече, что будет ждать новой.       Рустик, отказываясь вылезать из одеяльного гнезда, приканчивал бутылку, хотя и не без помощи Вадьки, которого кутал рядом и не отпускал даже за лимончиком. Мелкий двигал бровями, фокусировал взгляд, соскальзывающий невольно на все то, чему у Ардашева не хватило одеяла, и пытался сам не наговорить лишнего.       План «нажрался сам – нажри другого» определенно продвигался к своему успешному исполнению.