Минус на Минус

      – Голодный? Поужинаем? Или ко мне? – Рустем с удивлением отметил, что волнуется при виде Вадима, такого странно-нового, сдержанного, усевшегося в его машину после всего пары слов скупого приветствия. И это рукопожатие при встрече в терминале аэропорта было странно-новым и жгло ладонь. Вадька сразу озяб в своем стильном, но тонком пальто. Рустем молча выкрутил обогрев на максимум.       – К тебе, – коротко ответил Вадим и уставился на дорогу.       До дома почти не разговаривали, односложно отвечая на ничего не значащие вопросы: как полет, какая погода там, какая здесь. Оба почувствовали вдруг непривычную взаимную неловкость, зная, куда и зачем едут.       Рустем толкнул дверь в свою квартиру, пропуская вперед Вадима и его небольшой серебряный чемодан. Те неуютно замялись в прихожей, и пару мгновений Ардашев даже не мог зайти следом. Квартира с чужаками внутри показалась вдруг тесной и темной. Пока Вадька пристраивал пальто и проталкивал чемодан в комнату, Рустем проскользнул в кухню и попытался занять себя хотя бы варкой кофе. Он не представлял, как преодолеть собственную скованность. Обычный визит с конкретной целью вдруг заставил испытывать напряженность в каждом действии и не знать, что сказать. Все надежды были на Вадьку, прежде незамеченного в склонности к смущению. Но и тот подозрительно тихарился в недрах прихожей и не спешил налаживать контакт. Не иначе как сам не знал, с чего начать. Ардашев хмурился на ленивую турку и мысленно благодарил ее за неторопливость – можно было дольше не отводить глаз от кофейного процесса.       – Руся, – за спиной раздался тихий, с неожиданной хрипотцой голос, – ты даже не посмотришь на меня?       Ардашев словно нехотя повернулся. Вадька стоял в дверном проеме, устало прислонившись к косяку:       – Не надо ничего говорить. Просто обними меня… Сделай вид, что рад.       – Иди сюда.       Рустик бросил ложечку, которой теребил кофе и раскрыл объятия. Вадька сразу прильнул, тепло засопел в шею:       – Ты скучал?       – Даже не думал.       – Гад, – протяжно выдохнул Вадька, повисая на Ардашеве, когда тот подхватил его под попу.       Все сразу встало на свои места: тот самый свежий запах волос, тепло кожи, порхающие в привычном ритме пальцы, когда знаком каждый поворот головы и стон, его сопровождающий, когда понятно, какая последует реакция, если сжать бедро или провести ребром ладони по ключице и прихватить легонько шею, целуя.       Все неловкости и неудобства сразу перестали существовать, расхотелось с дороги в душ, расхотелось кофе, даже до спальни добираться показалось необязательным. Сползли по стенке прямо там, где стояли, торопливо пытаясь избавить друг друга от одежды. Оба забылись, не сразу заметив даже едкую вонь сбежавшего кофе. Пришлось, матерясь, прерваться, метнуться в разные стороны, выключить газ и запинать босыми ногами обувь в сторону прихожей, прежде чем, не дойдя ни до одной лежанки, обрушиться на ковер в гостиной.       Утром, непозволительно ранним, учитывая, что улеглись пару часов назад, обоих разбудил истеричный звонок Вадькиного телефона.       – Да, мам. Уже встал. Да, скоро выхожу. Нет, мам, не опоздаю. Да, такси вызвал. Да, вещи еще вчера собрал. Угу, паспорт положил. Не волнуйся, мам. Все, пока.       Вадька отбил вызов и посмотрел на часы. Девять по Москве, и это значит, что до расчетного времени прилета Вадьки из Лондона остается целых пять часов. Всего пять часов, а просыпаться совершенно не хочется, даже с перспективой получить утреннюю порцию ласки. И еще нужно будет привести себя в порядок и оставить два часа на дорогу по пробкам до аэропорта, где его будет встречать отцовский бодигард.       Вадька почавкал, зажмурившись, вырубил громкость звонка и подмял под себя нагретую подушку. Рустем почти умилился. Мелкий всегда дрых по утрам как сурок и заспанным, с примятым постелью лицом, припухшим носом и зацелованными яркими губами, казался еще младше и белее.       Рустик прикоснулся к собственной метке на Вадькином плече, оставленной вчера, и грозно пробасил:       – Не засыпай.       Ответом было только невнятное мычание. Пришлось выпутать безвольное тело из одеяльного кокона, перевернуть на спину, погладить, поцеловать, прикусить в паре чувствительных мест, прежде чем тело начало мычать чуть более осмысленно и подставляться под прикосновения, все еще притворяясь спящим.       Вадька молчал, одеваясь в прихожей, третий раз подряд перематывал тонкий шарф, готовился выйти под серое небо, плюющее мокрым снегом, и раздражался. Даже двадцать шагов до машины по лужам с комьями льда были серьезным испытанием после теплого Лондона. Для Рустема не осталось незамеченным то, как час назад, когда начали собираться в аэропорт, потухли Вадькины светлые глаза, и как теперь эта его нервозная возня с шарфом стала предлогом, чтобы избежать тяжеловесных фраз и отвлечься от сути происходящего.       Мелкий не знал, доведется ли еще когда-нибудь оказаться тут и сможет ли он вообще увидеть Рустика не по скайпу. И нужно ли по скайпу, если даже теперь он не позволил ни себе, ни Вадьке простецких, сентиментальных, но таких нужных иногда слов о том, что скучал, что ждал, что рад встрече, что будет ждать следующей.       В машине снова висела вчерашняя глупая неловкость. Оба не знали, что сказать, да и говорить, в общем-то, было не о чем.       – Ну, я пойду, наверное, – нехотя произнес Вадька, оглядывая толпу перед терминалом прибытия.       – Да рано еще, сиди. Чего ты там будешь полчаса топтаться, – отозвался Рустик.       И Вадька послушно сидел, но тишина в машине становилась такой навязчивой, что руки сами собой потянулись к телефону. Просто чтобы чем-то занять тягучие минуты. По идее самолет уже должен был приземлиться. Вадька оживил свой якобы отключенный на время полета айфон, и тут же, после приветственного перезвона, из него один за одним посыпались сигналы новых сообщений. Сперва Вадька хмыкнул: «Бдят. Даже пока лечу, не могут успокоиться». Но уже через полминуты настойчивость и количество сообщений насторожили. Шестьдесят восемь пропущенных звонков выходили за рамки обычного бдения.       – Что-то не так, Руся…       Звонили все: и мать, и отец, и его секретарь, и еще какие-то мутные номера, и все по многу раз, видимо подряд. В ту же секунду телефон разразился новым звонком и Ардашев, слушая Вадькины ответы, уже сам смог убедиться, что пока они тихарились в вакууме его квартиры, явно что-то произошло.       – Нет, Мам. Да все в порядке! Успокойся! Да жив я! Мам, потом объясню… Говорю же, все в порядке!       Пока Вадька успокаивал Любовь Михалну, Рустем сообразил загуглить авиационные происшествия – первое, что пришло на ум.       Лондонский борт, с которого Разумовского-младшего должны были прямо сейчас встречать папашины гонцы, не прибыл. Он и не мог прибыть, потому, что так и не покинул точки отправления. Взлетел, обнаружил неполадки, едва описав круг над аэропортом, запросил экстренной посадки и грохнулся обратно, еще не успев убрать шасси. Официальной информации было мало. Пока только обрывки: число пострадавших уточняется, количество погибших не сообщается. Другой источник говорил о жесткой посадке и том, что самолет выскочил за пределы взлетной полосы и пропахал поле, собрал вокруг себя обилие пожарных и реанимобилей, несмотря на то, что, кажется, никто не умер и ничего не взорвалось. Разбитые носы, переломанные конечности, ушибы от вывалившегося с полок багажа и истерики пассажиров с тонкой душевной организацией стали самым серьезным ущербом.       – Катастрофа! – сердито воскликнул Рустем, заводя двигатель.       – Да! Откуда знаешь?! – с готовностью поддержал возбужденный донельзя Вадька.       – Ты – катастрофа! С тобой нормально ничего не бывает! От тебя одни неприятности! Какого хрена опять я вписался в эти блудни?!       – Ты предпочел бы, чтобы я летел этим рейсом? – в голосе Вадьки зазвучало разочарование. – Ты не один такой. Всем было бы легче, я понимаю…       – Вадь, ты дурак? – Рустем смягчился.       – Не настолько, – обиженно буркнул Вадим. – Куда мы едем?       – Домой тебя везу. Там же все с ума сходят.       На некоторое время в машине установилась напряженная тишина. Рустем управлял своим Лексусом на пределе допустимого. Отчаянно маневрировал, обгонял поток, пролетал, не сбавляя скорости, на желтый и вскоре выскочил на знакомую загородную трассу.       – Ардашев, ты представляешь вообще, ты же мне жизнь спас, – снова заговорил обалдевший от произошедшего Вадька.       – Не говори глупостей. Там никто не погиб.       – Ну могли же?! Минутой позже – и все, кабзда всем!       – Ты везунчик, мелкий. Ты бы выбрался, – невозмутимо парировал Рустем, не отрываясь от дороги.       – А если нет? А если б загорелся? Там же полные баки…       – Ты меня уговариваешь, что ли? Пожалеть тебя на случай безвременной кончины?       – Гад ты, Ардашев, – Вадька все же обиделся. – Ты давай уже, рули аккуратнее, а то там не вышло, так тут меня угробишь.       Ворота охраняемого поселка привычно распахнулись, человеку в форме даже не пришлось напоминать архитекторское имя. Ардашев сперва думал не подъезжать к самому дому Разумовских, но прятаться в трех соснах в ситуации, которая теперь уже явно шита белыми нитками, показалось слишком нелепо. Он нервно газанул, промчался пятьдесят метров и так же резко затормозил в самом начале дорожки, ведущей к входу. По ней уже бежала заплаканная, растрепанная маман-Разумовская. Узнав машину, она остановилась на полпути и, сдерживая все свои порывы, ждала, пока сын извлечет чемодан из багажника и двинется в ее сторону. Вадька не сказал больше ни слова, не задержал многозначительно взгляда и драматично не вздохнул. Просто вышел и захлопнул дверцу.       Ардашев не стал ждать момента воссоединения блудного сына с истеричной матерью, развернулся прямо по ювелирно выстриженному и очищенному от снега газону и стремглав покинул территорию элитного семейного рая.       Он так же отчаянно гнал по трассе в сторону города. Словно убегал подальше от обители чертовой семейки. Пару раз рискованно обгонял, вываливаясь на встречку, с трудом удерживая управление на занесенной снегом разметке. Потом, поняв наконец, что следовать собственному психозу становится опасно, сбросил скорость и съехал на обочину. Отдышался, поискал закатившуюся под сиденье бутылку воды и наскоро умылся. Холодный ветер сразу искусал мокрое лицо. Последний раз Рустем совершал намаз лет тридцать назад, в детстве, пока еще был жив дед, и сейчас не мог вспомнить ни одной молитвы целиком. Забыв о времени, просто сидел в машине и обдумывал все, что свалилось на него одним оглушающим снежным комом. Вспоминал решения, которых так и не принял, обещания, которым никогда не следовал, убеждения, которые привели его сюда. На заснеженную обочину, мимо которой несутся чужие машины.       Спустя несколько минут, достал телефон. Набрал Вадьку. Абонент недоступен.       Недолго подумав, открыл почту и принялся строчить, сбиваясь и опечатываясь. Торопился написать все то, чего сказать не мог. О том, что скучал, что рад встрече, что ждал бы новую, которой теперь, вероятно, не суждено приключиться. О том, как не простил бы себе, если бы с мелким случилось что-то, и он так и не узнал, как нужен. Как необходимо быть с ним, каждый день, и не по скайпу, а рядом, просыпаться утром и смотреть, как он дрыхнет еще, присвоив все подушки, и вечером ужинать вместе чем-то наскоро слепленным или банальной заказной пиццей, и лежать в обнимку на ковре в гостиной, чувствуя, как выпрыгивает сердце и щиплет стертые колени. Как давно и бесповоротно он нужен. И уже не важно, насколько хватило бы юношеского запала, даже если через месяц для Вадьки все перегорит, то этот месяц мог бы стать лучшим за много Ардашевских лет.       Дома Рустем слонялся из угла в угол, пытаясь собраться. Вадька не звонил. Телефон его был отключен. Рустик сто раз успел пожалеть, что в порыве отправил-таки свое непростительно эмоциональное письмо. Даже пытался понять, можно ли удалить ушедшее в эфир послание, так, чтобы адресат не получил его, если еще не успел прочитать. Но нет. Оставалось только ждать реакции. Или не ждать ничего, кидать рассеянно вещи на дно чемодана и сокрушаться, снова и снова вспоминая свою несдержанность. Мальчишка молчал, а значит, Ардашев опоздал.