Разговоры за чашкой чая

В одном мгновенье видеть Вечность, Огромный мир – в зерне песка, В единой горсти – бесконечность, И небо – в чашечке цветка. Уильям Блейк

      Времена и эпохи обращались в прах под Его взглядом. Солнце и Луна кружились в нескончаемом танце, поливая землю то золотом, то серебром. Религии и верования строгим хороводом уходили в небытие. Сказания и легенды рождались и умирали в неиссякаемой реке вдохновения. Пороки и добродетели восславлялись и предавались забвению, следуя причудливой природе уробороса. Бесконечная вереница поколений сменяла друг друга, как день сменяет ночь. Убелённый сединами старик-время никогда не был молод, он не знал ни смерти, ни рождения, и жил лишь в людском воображении, для Ноблесс же времени не существовало. День сменил ночь, когда Он смотрел в окно. Ветер потревожил хрупкое зеркало воды, скопившейся после дождя в давно состарившейся и покрытой вьюном чаше фонтана, сорвал лепестки с дико разросшихся чайных роз, раздул шторы, подобно парусам корабля и растрепал чёрные пряди, обрамлявшие вечно юное лицо. Алые глаза смотрели вперёд, и ничего не могло ускользнуть от их всепронзающего взора, они знали, сколько капель дождя упало в фонтан, различали все оттенки смолы, на бурой коре деревьев, с ястребиной остротой вглядывались в рисунок созвездий, следили за всякой пчелой, что собирала нектар с нежных, едва распустившихся бутонов и любовались каждой каплей росы на лепестках цветов. Ноблесс был безмолвным стражем мира, и юный мир спал в его объятиях, словно дитя на руках у матери. Ноблесс был судьей – абсолютно справедливым и беспристрастным, и если бы случилось так, что Лорд благородных совершил злодеяние, то, не колеблясь ни секунды, Он покарал бы его. Ноблесс был незримой совестью своего народа, которую постарались спрятать подальше, затолкали в самый темный угол души, и со стыдливостью накинули на неё старый изъеденный молью платок, но всегда знали, где она и содрогались от мысли, что однажды, она явится и тогда никому из предавших не будет спасения. Ноблесс был основой мира – убери его и мир рассыплется, как отсыревшая мозаика. Ноблесс был ребёнком, и мир ласкал своё вечно юное дитя солнечными лучами, стирал с лица слёзы, оставленные дождём, и с любовью трепал по волосам потоками теплого ветра. Ночь сменила день, когда на поляну перед особняком вышел оленёнок, его большие полные удивления и радости глаза встретились с алыми наполненными бесконечным одиночеством глазами Ноблесс. День сменил ночь, когда Лорд вервольфов попрощался с ним, вновь отправившись в путешествие. Серые жёсткие волосы, взметнулись в момент прыжка. Ноблесс видел, как Музакка направился в чащу, ведо́мый волчьими инстинктами. Жизнь мелькала вокруг поразительным калейдоскопом красок и чередой унылых дней, но в ней никогда не было чего-то постоянного, чего-то всегда не хватало. Иногда его посещали каджу, и Юроки неизменно заваривал чай, Музакка приносил вести о неведомых странах и запах дороги, Лорд вызывал к себе раз в сотню лет, и люди, эти вечно суетящиеся существа, которым требовались защита и покровительство. Райзелу иногда казалось, что они знают секрет счастья, ве́домый им всем, но по какой-то причине скрытый от него. Он чуть слышно вздохнул, когда внутри особняка раздался шум и шорох шагов: кто-то бесцеремонно обыскивал его дом, осматривал комнаты, тревожил вековую тишину и нарушал давно застывшее течение времени. «Кто ты неведомый гость»? Райзел оторвался от окна и вышел в чёрный, тонущий во мраке коридор.