Когда больно...

Острый конец скользнул по неровной борозде, зацепился за поперечную линию и соскочил с намеченного пути. Деревянная ручка выскользнула из пальцев и потемневшая сталь полоснула по краю ладони. Сэм вздрогнул, но скорее машинально, сработал рефлекс ожидания боли. Сама боль странным образом так и не пришла. Пришлось моргнуть, чтобы сфокусировать зрение и увидеть, что он действительно порезал руку, а не привиделось от усталости. Штихель* забытой железкой зазвенел по полу. Сэм не обратил на него внимания и распрямился, раскрыл левую ладонь и непонимающе уставился на собирающуюся в складках кровь. Чем больше, тем темнее. Одна тонкая дорожка прочертила линию сердца, пересекла линию судьбы и устремилась вниз, прямо к ненавистному железному ящику. Шлепок капли громко отозвался в тишине мастерской. - Черт… Еще несколько капель упали вниз, но Сэма волновало не то, как быстро она из него утекает, а то как она начала растекаться и заполнять собой тонкие и неровные магические символы, которые он старательно вырезал собственными руками на крышке… Сэм мысленно споткнулся об это слово. Хотя чего уж обманывать самого себя — гроб он и в Африке гроб. И в мастерской гроб, и в кузове пикапа гроб, и на верстаке в сарае у Донны гроб… и на дне Тихого океана. Гроб. - Сэм! – голос Дина раздался из коридора. Даже вопрошающей интонации в нем уже не было слышно, брат не просто спрашивал все ли у него в порядке, он точно знал, что нет, и уже несся на помощь. - Все нормально! – крикнул Сэм, пытаясь его опередить. Сжал кулак, чтобы заткнуть наконец этот бестолковый кровавый фонтан. Теперь все отмывать придется, или щеткой оттирать, или растворителем каким вытравливать остатки непредусмотренных инструкцией биологических жидкостей. Магия штука тонкая, капля крови на символе может полностью изменить весь смысл и эффект. Мелькнула мимолетная мысль, что вот это было бы лучше всего. Извратить и испортить, лучше всего необратимо, всю эту мерзость, чтобы ничего не сработало. Лучше апокалипсис без конца, чем Дин навечно в этом гробу. - Ох, Сэм. Это Дин. Уже спокойно и без паники в голосе, стоит и озабоченно рассматривает раскрытую ладонь Сэма, держа ее двумя руками. Брови свел вместе, сплошная забота и беспокойство. Сволочь он и лицемер. Нашел о ком сейчас беспокоиться, о мастере неудачнике его последнего вместилища. - Да как же ты так? – Дин все причитал, а Сэма это только раздражало. Как так? Своими руками вот… брату… и то не смог? Он тоже посмотрел на свою ладонь и всю эту кровавую хиромантию, которой так озаботился Дин. Выглядит не так уж и страшно, ну борозда между большим и указательным пальцем, бывало и похуже. Правда обычно больно. Хотя бы немножко. Дин озабоченно огляделся, опустил взгляд и увидел виновника кровавого представления, закатившегося под металлический стол. - Опять штихель затупился? Я же показывал, как его точить нужно, не доводи его до такого состояния, им сейчас… Сэм дальше не слушал. Дин наверняка что-то красочное придумал для сравнения, чтобы наглядно представить, что можно сделать тупым штихелем. Самое неожиданное, конечно же, чтобы Сэм задумался и отвлекся, может быть даже улыбнулся. Но Сэму почему-то больше всего хотелось закончить фразу самому. Им сейчас можно ткнуть себя в глаз, чтобы достать до мозга и не пришлось заниматься фигурной резкой по гробу для собственного брата. Дин его уже куда-то потянул, разговаривая как с маленьким, усадил на слишком маленькую и холодную металлическую табуретку и что-то наматывает теперь на ладонь. Наверное, свой платок. - Сиди здесь и не уходи, - сказал Дин. А Сэм услышал «Ты можешь сейчас развернуться и уйти или помочь. Но я не передумаю». Наверное, он слишком устал, слишком мало спал. И в глазах двоится, и инструменты из рук выскальзывают, и ноги подкашиваются. Голова тяжелая, будто с жесточайшего похмелья. Наверное, лучше всего сейчас подпереть здоровой рукой лоб и закрыть на мгновение глаза. Вот бы еще гроба этого не видеть даже на темной стороне век. Дин зовет его «ящик». А у Сэма язык не поворачивается. Тот, в котором он его закапывал в прошлый раз, тоже можно было бы назвать ящиком, но он им не был. А Дин был мертв. А теперь Дин жив, а заколачивать все равно придется. И заклинания читать. Правда Сэм никак не мог представить, как он сможет его хотя бы закрыть. Крышку опустить своими руками. Легкий на помине Дин уже вернулся и начал его тормошить. Сэм поднял голову и глянул на него измученным взглядом. А Дин ведь все понимает и будто специально отворачивается. Смотрит куда угодно, только не ему в глаза. На аптечку на полу, на бутылку перекиси, которая льется, но почему-то не жжет, на свалявшиеся куски ваты, которыми он промакивает рану, на толстый пластырь, который он клеит на руку Сэму. А кто заклеит Сэму разорванное в клочья сердце? Душу кто степлером скрепит? Дин будто услышал его мысли и замер, глянул на него снизу вверх на одно мгновение. Сэм, сидящий на табуретке, оказался выше, чем Дин перед ним на корточках. Будто на колени опустился, а в глазах «Прости, Сэмми». Сволочь он. Это ты прости, Дин, думается Сэму. Прости, что я ничего не смог сделать. Прости, что снова порчу твой гроб. А Дин и не злится, он уже простил. Как и в прошлый раз, когда пришлось шлифовать боковую стенку из-за лишней царапины. И в позапрошлый, когда Сэм уронил его и смял угол, выгружая из машины. Он специально, но не со зла. Оно само так получается, это в его природе, в каждой его клеточке, вырезано каким-то незатупляющимся штихелем и нечитаемыми символами. Сэм не может позволить Дину это сделать. Не может сделать это своими руками. Он сопротивляется, даже не понимая этого. - Я помогу, - говорит Дин и усаживается на вторую слишком маленькую и холодную табуреточку. Они оба в одной лодке тут. Берет окровавленный инструмент, вытирает остатками ваты. Затем, не глядя на Сэма, тянется за намасленным точильным бруском лежащим на столе и начинает медленно точить проклятый штихель. Осторожно, в правильную сторону, как настоящий садист. Не в первый раз. - Тебе все равно с твоей рукой, не сделать этого, - Дин продолжает что-то говорить про штихель, про то, что Сэму надо резать от себя, что боковые стенки это самое сложное и надо было позволить Дину самому это делать. А Сэм слышит «отрезать от себя… делать самому» и думает только о том, как же он может… как он только может. А потом вспоминает, что согласился и обещал. В глазах еще больше двоится и расплывается, Дин перед ним превращается в размытую фигуру. То ли от усталости, то ли от слез. Но Винчестеры не плачут просто так… только если конец света. Тишина возвращает его из пучины самоистязаний. Дин замер, опустил голову и шумно дышит. Инструмент и брусок зажаты в руках до побелевших костяшек пальцев. Дверь… Вот и Апокалипсис. Прежде чем Сэм успел подскочить к Дину, тот уже выдохнул, коротко мотнул головой и посмотрел на него. Будто и не было ничего. - Знаешь что, давай я его заточу, а ты пойди сделай нам кофе. Чертовски хочу кофе. Думаю с парой кнопок на кофеварке ты и одной рукой справишься. Сэм только и может, что распрямиться и ответить на автомате: - Хорошо. И снова с головой окунуться в этот взгляд снизу вверх, будто Дин опять на коленях: «Пожалуйста, Сэм. Прости меня, Сэм. Прости за то, что тебе приходится все это пережить». - Хорошо, - только и может он снова повторить. Выдавить из себя ненужные слова. Вот такая семейная телепатия. Пятьдесят оттенков «прости и отпусти». И хуже всего то, что он действительно обещал. И выхода другого нет. Уже на кухне, до которой он дошел как во сне, Сэм прислонился к столешнице и бестолково потыкал пальцем в кнопки кофеварки. Он забыл залить воду и положить кофе. Да и помолоть кофе сначала нужно. Вот только он не может… потому что очень больно. Так больно, что не вдохнуть, так больно, что не открыть глаза. Так больно, что остается только давиться воздухом, застрявшим в груди, да сжимать рукой край стола. Рукой, на которой кровь начертала свои знаки, где красная линия сердца перечеркивает линию судьбы. Всегда перечеркивает. Чертова хиромантия Винчестеров.