Златые горы

Когда Том проснулся, Хоуп уже ушла из его постели, из его квартиры и из его жизни. Простыни воняли дымом, но на подушке остался запах сирени. Он закрыл глаза, прислушался к зуду в руке, который то затухал то снова разгорался, будто отвечая на стук его сердца. Снова один. Шабаш закончился, и утро расставило все по местам. Риддл откинул одеяло, перед тем как сбежать Хоуп укрыла его. Вместо прощания. Секунду другую он сидел, уткнувшись лбом в сцепленные пальцы, потом встал. Запах дыма потянулся следом, намертво прилипнув к волосам, коже, одежде. Том спал не раздеваясь. Он задумался, изменилось бы что-то, если бы они занялись любовью. Чувствовал бы он себя лучше? Осталась ли она? Какая разница. «Белтейн закончился», - повторил себе Риддл и поволокся в ванную начинать новый день. Зубная щетка опустилась в стакан, еще один утренний ритуал был завершен, вода смыла остатки зубной пасты в слив раковины. Том до упора закрутил подтекающий кран, поправил резиновую затычку, которая лежала слишком близко к краю. Поднял глаза. Отражение в зеркале казалось чужим. Мокрые всклокоченные волосы, торчавшие во все стороны, сжатые губы, глаза больной собаки. Кожа немного онемела, не отошла еще от утреннего умывания. Риддл яростно плескал в лицо ледяную воду раз за разом, будто тушил пожар. Забрызгал бортики раковины, залил пол, намочил повязку и укус теперь зудел сильнее, но внутри все так же горело. Том протер щеку, еще гладкая. Крем Саливанна обещал на неделю избавить от бритья, что ж время покажет, стоит ли маленький тюбик своих денег. В шкафчике давным давно что-то сдохло и не желало покоиться с миром, поэтому все нужные мелочи Риддл держал на полочке под зеркалом. На правой стороне теснились туалетные принадлежности, на левой стояли лекарства и стакан из под виски. Каждый раз перед сном колдун проделывал одну и ту же процедуру: наливал в стакан воду, запивал две желтые пилюли из зеленой бутылочки – снотворное, потом капал зелье сна без сновидений, пока остаток воды не становился темно-коричневым, вливал в себя эту горечь цвета стаута, споласкивал стакан и ставил обратно на полку. Он представил, как совсем недавно Хоуп стояла перед этим зеркалом и разглядывала этикетки на пузырьках с лекарствами. Жалела ли она, что связалась с мужчиной, который даже с собственными кошмарами не может справиться без помощи зелий? В любом случае она поняла, что совершила ошибку, задержавшись у него, и поспешила ее исправить. Не страшно и почти не больно. Рано или поздно Том сможет о ней забыть, это не должно быть трудно, ведь между ними считай и не случилось ничего. Колдун в последний раз глянул в зеркало. Да, придет время, он все забудет, а пока ему нужно было вспомнить, как смотрит на мир человек, который хочет всех вокруг убить. Беспорядок в гостиной удручал, хотя если судить беспристрастно она выглядела лучше чем раньше. Барахло Риддла громоздилось у стен, будто кто-то решил освободить место для танцев. Голый паркет весь в царапинах и пятнах по любому создавал меньше угроз жизни и здоровью, чем шаткий «вещевой лабиринт». Пока Хоуп была рядом, все выглядело как забавное приключение. Сейчас Том видел лишь обычный бардак, который предстояло разобрать, осмотреть, рассортировать, оценить ущерб. Он стоял на пороге, разглядывая ящики, коробки, вазы, книги, горшки, котлы, бумажные свертки… На недожеванном кресле спала книга о чудовищах. В полумраке комнаты посторонний наблюдатель принял бы ее за огромного кота. Том подошел к окну, перегнулся через ящики и одернул тяжелую штору. Снаружи шел дождь, стук капель по карнизу напоминал возню похотливых голубей. Пушистая обложка книги мерно вздымалась и опускалась точь в точь, как кошачий бок. Том улыбнулся, но гладить не стал. Он отодвинул вторую штору, впуская больше света в разгромленную комнату, которая так сильно напоминала его сраную жизнь, что хотелось скрипеть зубами. На какое то время присутствие Хоуп все изменило. Они вместе наводили здесь относительный порядок, разговаривали, смеялись, перешучивались. Смит держалась свободнее, беззаботнее, будто вышла из холодной тени, которую отбрасывала на нее вина. Хорошее это было чувство - знать, что ты тот человек, который может сделать кого-то счастливым. Нужно забыть. Не даром говорят, то, что творится на шабаше, остается на шабаше. В ночь Белтейна всеобщее помешательство опьянило колдуна и горгону, теперь они протрезвели. Поспешная уборка отняла не меньше часа. Ридлл предлагал Хоуп пойти спать, но она продержалась почти до самого конца. Лишь когда очередной зевок чуть не вывихнул челюсть, упрямая девчонка сдалась и побрела в спальню. В дверном проеме она обернулась, глаза смотрели на него тепло и нежно. «Не задерживайся». И это тоже было хорошее чувство знать, что ты нужен, что кто-то хочет тебя. «Постараюсь», - ответил Том сам не понимая, почему улыбается до ушей, после трудного вечера и бурной ночки любовник из него был никакой... Рот дернулся в улыбке, но уже другой мелкой, злой и кривой. Укус чесался. Там, где на белом бинте проступили желтые пятна, зудело сильнее, но уже не так сильно как раньше. Рана почти зажила, и зуд легко было перебить, заняв руки делом, а голову мыслями. Вот только с чего начать? Наколдовать себе душ из очищающих чар, сменить повязку, помазать руку, переодеться, перехватить что-нибудь по дороге, а да, еще успеть в прачечную, потом к Соломонсу и к десяти быть в лавке, иначе Горбин весь изойдет на дерьмо. «Сколько сейчас времени?» - спросил себя Риддл, но без той паники, которую чувствует человек, понимая, что опаздывает. Если судить по цвету неба за окном, было часов шесть вечера не меньше. Запах дыма раздражал, как и зуд в руке, а еще больше раздражала собственная неспособность начать действовать, вернуться к обычной рутине. Жизнь – лужа мочи, он – нашкодивший кошак, а решимость – рука, которая гнет его морду к вонючему пятну на полу. Но в это утро она была слабой, будто ночью ее тоже порвали чьи-то острые зубы. Том заставил себя шагать в кухню, чашка кофе казалась ему единственным способом прогнать из головы дурман. На полпути он остановился. В стеклянном шаре, перевертыше старого чугунного котла, лежало нечто. Серая тварь с мясистыми шипами, ни головы ни задницы, только смутная схожесть с агрессивно настроенной кучей дерьма. Признаков жизни оно не подавало. На полу стояла пустая бутылка молока, а рядом валялся пакет с крендельками, Том собирался отнести их на кухню, перед тем как лечь спать, но забыл. Он не любил молоко и держал бутылку для эльфов, крендельки тоже были для них. Зачерпнув полную горсть, Риддл всегда покупал самый большой пакет, он высыпал еду в стеклянный шар, тварь тут же ожила. Наползала на добычу всей своей колышущейся массой. А эльфы, оставшись без еженощного угощения, наверняка затаили обиду. Том вспомнил, что попросил Хоуп налить молоко в блюдечко на кухонном столе и бросить туда крендельки. Ему не нужно было закрывать глаза, чтобы вновь увидеть, как она возвращается из кухни, в руках бутылка молока, пакет, нож и яблоко. Вдруг она бледнеет и замирает. Его сердце, которое стало чувствительным дальше некуда, пропускает удар. Но с ней все в порядке, всего лишь чулок зацепился за гвоздь. У него вырывается что-то вроде, зачем так пугать. Хоуп фыркает, освобождает правую руку, сгибается, крепче прижимая к груди свою ношу, а потом бережно-бережно отцепляет чулок. «Ничего ты не понимаешь, Том Риддл». Он сидел на корточках и пялился на черный чемодан, новое воспоминание пристроилось на краешке. Хоуп аккуратно нарезала яблоко, собираясь покормить свою тварюшку. "Свою", потому что Тому эта отрыжка магических чар нужна была, как плеча в чае. Видимо, ей нравились уродцы. Причем достаточно, чтобы уделить им немного ласки и внимания, но не настолько сильно, чтобы остаться и жить с ними. Глаза видели ее как наяву, но и все. В прошлом Том мог ее коснуться, обнять, почувствовать запах сирени и примешанный к нему запах дыма, который больше не возвращал к кострам и пожарам. Он мог пошутить, мол если бы "твой ежик" ходил в воскресную школу, то знал бы что не стоит брать яблоко из женских рук, и получить в ответ лукавую усмешку, а еще предложение скушать кусочек, ведь пока мужчины едят они не умничают. Хоуп не упускала возможности его подколоть, а Том рад был ее подначивать. Все в прошлом. Колдун вытянул пальцы, хотел превратить серое нечто в ничто, но в последний момент передумал и вместо этого вытащил из воздуха несколько огромных капель воды. Они скатились по стенкам, тварь милостиво приняла угощение. Некоторое время Том слушал, как она мокрой тряпкой елозит по стеклу. Вот ведь странно до чего часто люди принимают любовь за хрупкого невинного ангела, тогда как она наглая девка, которая, не спрашивая разрешения, усядется тебе на колени, выпьет твое пиво и полезет языком в ухо, а захочет уйти, так уйдет, обругав напоследок. Но доверие – это не любовь. Оно больше похоже на одинокого испуганного ребенка, вроде того каким Риддл был в шесть лет, когда в нем проснулась магия. Никому не было дела до жалкого сироты, никто не хотел замечать творящиеся с ним странности. Сам Том получил слишком много взбучек по поводу и без, чтобы решиться поделиться со взрослыми своими проблемами. Он плакал, забившись в темный угол, молился, искал спасения в обещаниях и детских суевериях, звал на помощь ангелов. Том ненавидел себя шестилетнего за слабость и глупость. Если бы прошлое было книгой, он, не раздумывая, вырвал бы эти страницы и сжег. Страх всегда толкает человека рубить с плеча, а Риддл очень боялся, что так и остался глупцом и слабаком. Как оказалось, не зря боялся. Вот только... Сегодня перед сном он не принимал лекарства, но кошмары так и не пришли. А Хоуп? Разве рядом с ним она не стала чуть-чуть другой. Больше похожей на веселую беззаботную девчушку, у которой еще не было шрамов на запястьях, змей на голове и холодной ненависти к себе. Так почему Том снова и снова приказывал себе не думать о ней? Двое озлобленных, покалеченных, людей могут влюбится друг в друга с первого взгляда, спасти друг другу жизнь, пожелать друг другу сдохнуть, откровенничать, как на исповеди и почти переспать, но доверять они не будут никогда. Так что самый лучший выбор – это забыть. И пусть каждый останется при своем. Том - с магией, страхами и злобой, Хоуп – с хитроумными планами и порядком в жизни. «Надо идти в кухню», - Риддл поднялся, сделал несколько неуверенных шагов. Тело все еще слушалось как чужое. Пальцы ног наткнулись на короткую щетку колючих заноз. Том остановился и посмотрел вниз, на паркете была не просто царапина, а настоящая рваная рана. Он так и не переступил через нее. То, что развернуло его и погнало к входной двери, то что заставило упрямо сжать губы и выскочить босиком из квартиры, то что пересилило сомнения, не позволив сдаться и отпустить, было в равной мере благословением и проклятием. Оно не делало его гордым, великим, бессмертным, всего лишь живым. По настоящему живым. *** Вот уже три года жильцы «Желтого дома» не могли договориться насчет оплаты каминных платежей. Половина из них утверждала, что не пользуется общим камином, а значит и платить не должна. Другая половина называла первую врунами и отказывалась вносить их долю. Министерские колдуны давно обещали отключить спорщиков от сети, но по каким-то таинственным причинам, несомненно, связанных с дурным характером «Желтого дома» свою угрозу они до сих пор не исполнили. Вместо этого все три общих камина перегородили веревкой, на каждой висело по табличке с одним и тем же текстом. Надписи призывали уважаемых колдунов и ведьм иметь совесть и не пользоваться каминной сетью, пока не будет погашен общедомовой долг. Жильцы первой парадной на свой манер уважали министерство и, переступая через веревку, старались не задеть табличку. Поэтому она в отличие от своих сестер-близняшек выглядела относительно новой и солидной. Белль Шарлин была одной из немногих, кто честно исполнял предписание, но отнюдь не из-за угрызений совести. Ей, шестифутовой красотке, любительнице облегающих платьев и высоких каблуков, трудно было вылезти из перегороженного камина, не потеряв достоинства. Так что она предпочитала пройтись по тихим надменным улочкам Мэйда Вейл, гордо вскинув голову и покачивая бедрами. Если бы жаркое возмущение и жадное вожделение могло поднимать в воздух, она бы моментально взлетела на уровень четвертого этажа и смогла бы войти в свою квартиру через окно. А так красавице приходилось, как всем простым смертным, сражаться со скрипучей калиткой и топать по заросшему двору. К сожалению, тропинка не отзывалась на каждый ее шаг задорной дробью, раздражающей дородных матрон. Впервые увидев «Желтый дом» (по хорошему его следовало бы называть «Домом цвета охры или яичного желтка») Белль Шарлин сказала себе, это построил человек, которому приказали не выходить за рамки скучной обыденности. Дом был прямоугольником, высотой в пять этажей, без балконов, колонн или других украшений. Только в расцветке чувствовался дух протеста желтые стены хоть и вызывали насмешки, выделялись, что зимой, что летом. Вдобавок плоская железная крыша, водостоки, оконные рамы, двери, углы эркеров и выступов дымоходов были выкрашены в темно бордовый. В целом Белль Шарлин домик пришелся по душе, и она провозгласила его своим королевством. Вести себя приходилось соответствующе, как говорится noblesse oblige. Положение обязывает. Заходя внутрь, она всегда чуть выше вздергивала подбородок и разбрасывала по плечам черные кудри. Мало ли, быть может ее эффектное появление скрасит день какому-нибудь невзрачному колдуну. Белтейн поломал привычный ритуал. После ночи шабаша пятнадцатиминутная прогулка представлялась куда большим злом, чем короткий позор в камине. Ее вырвало. Белль Шарлин, конечно, знала, что после перемещения будет плохо, но не думала, что настолько. Наверняка, во всем было виновато то дерьмо, которое Чарли сунул ей вместо антипохмельного зелья. Голова трещала, будто в стенках черепа завелись жучки-короеды. Черт бы побрал дешевую сивуху, самопальные зелья и Чарли. В первую очередь Чарли. Она согнулась. Одна рука ухватилась за стенку камина, другая задрала подол красного платья. Сначала нужно было перекинуть правую ногу через веревку, потом подтянуть левую. Главное не ступить в собственную рвоту. А еще не навернуться, не растянуться на полу, не сломать чего… Каким то чудом Белль Шарлин умудрилась вытащить себя из камина, пострадало лишь ее платье. Камин давно не чистили, и грязи там было, как в тролльей пещере. Она осмотрела туфли, тоже соблазнительно красные. Хвала магии на них ничего не попало. Туфли были ее слабостью. Ох, если бы в постели с мужчиной она получала бы столько же удовольствия, сколько от покупки новых туфель, возможно, тогда ее настроение не лежало бы сейчас на самом дне выгребной ямы. Одна крашенная магла сказала, высокие каблуки – пьедестал для задницы. Белль Шарлин полностью разделяла это мнение. Даже после всех ночных перипетий, ее задница смотрелась как на троне, а вот ноги горели в аду. Морщась при каждом шаге, она доковыляла до лестницы и вцепилась в холодные металлические перила. Ей предстоял долгий путь наверх. Красавица хотела бы проделать его с легкой душой, но сожаления, как назойливые родственники, явлись читать мораль, именно в тот момент, когда ей больше всего на свете хотелосб сжаться в комок и сдохнуть. Что она говорила себе про Чарли? Никогда больше. Вот что. Повторяла это тысячу раз не меньше, даже написала на листе бумаги и приткнула в угол зеркала. Никогда больше. Но стоило сукиному сыну нарисоваться и начать обычный самоуверенный треп, она сразу поплыла и позволила затащить себя в койку. Дура! Дура! Пожалуй, это тоже стоило бы записать, а затем приклеить к зеркалу. Что обидно, трах тибидох не стоил утренних мучений. Как любовник Чарли не далеко ушел от бродячего кобеля, да и выглядел он как мелкая доставучая шавка... с тонкими усиками, закрученными вверх. У Белль Шарлин вырвался то ли смешок, то ли всхлип. Она преодолела два этажа. Отбросила назад волосы, без всякого изящества, как от мухи отмахнулась. Чем дальше, тем тяжелее становился подъем, дыхание пресекалось, воздух вырывался с надсадными хрипами. Будто бы и не было всех этих наклонов и приседаний по утрам. Чулки съехали вниз, а белье перекрутилось, впившись во всякие нежные места. Чарли, скотина, не дал нормально одеться: разбудил, швырнул на кровать ее вещи и сказал, у тебя пять минут на сборы. Если бы Белль Шарлин не уложилась в отведенное время, с этого говнюка сталось бы выкинуть ее полуголую на улицу. Она хотела сплюнуть, но во рту не было слюны, только привкус рвоты. Это даже хорошо, урод вроде Чарли не заслуживал ее плевка. Риддл выскочил из своей квартиры и чуть не сбил ее с ног. Выглядел он, как человек, от которого сбежала волшебная палочка. - Эй, по осторожней! - Отвали, Рэндис! – бросил чернокнижник вместо извинения и помчался вниз. Белль Шарлин скривилась звук, с которым босые ноги шлепали по ступеням, всегда выводил ее из себя. - Сам отвали, - буркнула она вдогонку хаму и неожиданно добавила. - Да, чтоб ты на стекло напоролся. От собственного проклятия на душе стало гадко. Хотя самодовольных ублюдков она ненавидела больше чем собственные яйца и член вместе взятые, давать волю злости все же не стоило. Как говорила бабуля, будешь выть по волчьи, не заметишь как сам станешь волком. Разочарование комом встало в горле. Белль Шарлин захромала быстрее, каблуки били пол, и каждый шаг вонзался в пятку. Она закусила сухую губу. Чарли не дал ей накрасится, и лицо, должно быть, выглядело кошмарно. Оно бы только выиграло, если бы скрылось под толстым слоем голубиного помета, как лица некоторых памятников. Облик роковой красавицы распадался на части, словно ненадежная коалиция. Уже скоро слезы размоют остатки макияжа, грудь скукожится и платье повиснет пошлой тряпкой, а накладные волосы наверняка свалятся на пол. Белль Шарлин устала сдерживать рыдания и остановилась, позволив себе отдышаться. Вытерла глаза и нос. Она напоминала героиню бульварного детектива, удирающую от маньяка. От тощего, высокого парня лысоватого и с невыразительным лицом. От того, кто убивал ее день за днем. Может, будь она актрисой, ей было бы проще вести двойную жизнь. Да, она бы дорого отдала, чтобы воспринимать свою вторую жизнь как игру или как сон или как бред. Не получалось. Каждая частичка ее образа, ее мечты отделялась с болью: волосы, ресницы, макияж, грудь, одежда украшения, туфли… все то, что давало ей право быть дерзкой, местами вульгарной, кокетливой, шумной, веселой, страстной, влюбчивой, по матерински отзывчивой, нежной, а иногда по пиратски бесстрашной. Тихие всхлипы грозили перерасти в истеричные рыдания и приманить добрых соседей. К черту! Лучше она будет думать о Золушке, убегающей с бала, и в очередной позавидует тому, как ловко паршивке удалось избавиться от туфельки. В минуту слабости Белль Шарлин почти решилась бросить шпильки на лестнице, но они были слишком хороши, чтобы с ними расстаться. К тому же принцев в «Желтом доме» не водилось. Шмыгая носом, бедняжка оставила позади площадку третьего этажа и, вцепившись в перила, потащилась наверх. Слезы все еще застилали глаза, поэтому она не сразу заметила невысокую женщину, курившую между этажами. Компанию ей составлял пеплоед. Из за этих уродцев Белль перестала дымить в квартире. Врагу не пожелаешь увидеть такую пакость в собственной кухне. Она сморгнула, выпрямилась и преодолела оставшиеся ступеньки, прикидывая, получится ли стрельнуть сигаретку. Чарли ведь мало того, что снова плюнул ей в душу, так еще прикарманил почти полную пачку «Виктори Слимс». Внешний вид незнакомки не обнадеживал. Она выглядела как типичная серая мышь: еще молодая, но ни капли не легкомысленная, темные волосы, стянуты в тугой пучок, так что и смотреть больно, милое личико испорчено строгим выражением. Про одежду и говорить нечего: юбка, блузка, мантия-накидка все неприметное и скромное, за исключением чулок, те стоили дорого. Белль хоть и любила принарядиться, и то не каждый раз покупала себе подобную прелесть. Девица подняла глаза, взгляд у нее был острый и совсем не мышиный. Белль Шарлин подобралась, поняв, что ее тоже разбирают по косточкам, и приготовилась защищаться. - У вас все в порядке? - голос звучал тепло, по доброму. Пальцы в ответ крепче стиснули перила. Уставшие коленки дрожали, а в горле бился всхлип. Но дым сигарет всегда приносил с собой ощущение спокойствия, так что можно было не боятся, что из левого глаза хлынет Килт Фоллс, а из правого Хай Форс. Ох, уж эти бабушкины присказки в детстве они казались глупостями, а теперь помогали справиться с отчаянием и одиночеством. - Не очень, но сигарета может меня спасти. Девушка вытащила из сумочки пачку и протянула Белль Шарлин. Затеплить в пальцах огонек удалось не сразу, наконец, после пары сухих щелчков, вспыхнул крохотный язычок магии. - Спасибо, - Белль Шарлин жадно затянулась. Незнакомка отвернулась и уставилась в окно. К счастью она была не из тех людей, кто считал, что одна мелкая услуга дает им право лезть в чужую душу и наставлять заблудших овец на путь истинный. Целых пять секунд Белль наслаждалась молчанием, а потом оно начало нервировать. - Отличные чулки, - похвалила она. Разговоры о шмотках, как и сигаретный дым, успокаивали. - Это моя слабость, - протянула девушка. Правую руку она держала под грудью, крепко прижав к телу, будто у нее кололо под ребрами. В левой едва заметно дрожала сигарета, не донесенная до рта. Ну, а взгляд был отсутствующим, наверно, тонул в каплях воды, стекающих по стеклу. - О, понимаю, сама готова убить за красивые туфли. Любопытство толкнуло Белль Шарлин посмотреть вниз на дорожку, ведущую к дому. Как это часто бывает, на следующий день после шабаша лило как из ведра. Говорили, во всем виновата погодная ворожба, которая оттягивала облака от праздника. В любом случае, Белль не хотела бы сейчас оказаться снаружи, тем более, что непогоду пришлось бы делить с Томом Риддлом. Колдун смотрел перед собой, не делая попыток защититься от дождя. Менее романтичный человек предположил бы, что у бедолаги внезапно отшибло память, Белль же была уверена: причина необычного поведения Риддла сейчас стоит рядом с ней. - Что это с ним такое? - она покосилась на незнакомку, но та промолчала. *** Айрис Хоуп Фрост ненавидела дождь. Он имел странную власть над горгоной, обычно несклонной к фантазиям и пустым страхам. Может дело было в том, что струи воды скользили по коже, как змеи. Этого слабого сходства ей хватило, чтобы наделить дождь злым умыслом: украсть у человека душу, как краски с забытой на улице картины. И конечно дождь мог ее разоблачить, поэтому помимо запаса шпилек и баночки с маскирующей мазью, приходилось носить в сумочке амулет, отводящий глаза, а также выбирать верхнюю одежду с капюшоном и каждый раз, выходя из дому, брать с собой зонт. Предосторожностей много не бывает. С таким отношением к жизни ей бы больше подошло имя Пруденс. Да и надежд с каждым годом становилось все меньше, зато голос предусмотрительности звучал все громче. Но Хоуп по возможности старалась использовать настоящее имя, держалась за последнюю нить, которая связывала ее с детством, единственным более менее счастливым временем. Зонтик остался дома, а дождь лил стеной и горгона, поддавшись приступу фатализма, решила, что подождет. Вот только чего именно: просвета в непогоде или чокнутого колдуна, решившего ее вернуть? Она не могла сказать. Том Риддл бросился ее искать, как же иначе, он ведь упрямый черт. Хоуп поняла это с первого взгляда. Упрямый, заносчивый, непредсказуемый чародей. Из тех кто вечно норовит все сделать поперек, вкривь, вкось, зато по своему. Но как убедителен он был, обещая дать ей все, что нужно для счастья. Пустые старания. Айрис Хоуп Фрост доверяла лишь тому, чего добилась сама, и подарков не принимала. "Ну же, возвращайся домой", - твердила она. Риддл оставался на месте. Несомненно, его магия шарила вокруг, ища несуществующий след. Горгона не была сильна в телепатии, но попытала счастья, внушая упертому дураку "забудь меня" и почти тут же "найди меня". Смотреть, как он мокнет, было неприятнее, чем мокнуть самой. Умом она понимала, дождь не забирает душу, но даже если так, есть еще отчаяние, разочарование, одиночество... от них не защититься, просто встав под крышу. Она бы дорого заплатила, чтобы поменяться с Томом местами, взять на себя его боль, его вину, его страхи. Близость Риддла пробуждала странные желания. Хоуп вспоминала забытые мечты и забывала о принципах выживания. Рядом с ним она чувствовала себя так, словно пыталась удержать закрытой дверь, в которую ломились таинственные ночные гости. Ей захотелось обхватить себя руками. Сигарета медленно тлела, Хоуп отвела руку от лица, и вместе с тем будто бы отпустила стрелку часов. Жизнь пошла своим чередом. Столбик пепла полетел на подоконник, часть попала на блузку. Том развернулся к дому. Его злость искала выход и нашла: магия стегнула куст, растущий с боку тропинки. Капли воды, листья, обломки веточек полетели в разные стороны. Горгона вздрогнула и выронила сигарету, которую пеплоед ловко поймал на язык. Самообман никогда не был ее сильной чертой. Тем не менее, Хоуп каким-то образом почти целую ночь убеждала себя, что может в любой момент уйти. Пришло время признать, если бы она могла бросить Риддла, то сделала бы это еще на ярмарке. Но она не могла. Губы тронула легкая улыбка. Она приняла решение и отпустила дверь. Сразу стало легко. Ночные гости закружили ее в танце и подняли в воздух. Рано или поздно она упадет. Скорее всего, через пару минут реальность заявит на нее свои права и останется с носом, потому что Хоуп нечего было терять. - Мне пора, - сказала она брюнетке, своему контрасту. Они были похожи не больше, чем вода и пламя. Одна старалась, чтобы ее внешний вид не привлекал лишнего внимания, другая жадно охотилась за чужими взглядами, как коллекционер за бабочками. Красота брюнетки была броской, преувеличенной, немного показной. За нарочитой яркостью чувствовалось двойное дно. У горгоны была догадка, которая объясняла в чем подвох, но она ее смущала. Внизу громко хлопнула дверь. - Ну, нет, так не пойдет, - женщина энергично затушила сигарету об подоконник и тут же одернула руку, пеплоед тянул язык за новой добычей. Хоуп опешила. Кажется, ее собирались взять под покровительство. - Ты сделаешь большую ошибку, если сейчас дашь слабину и вернешься к Риддлу, - советчица понизила голос до шепота, - Я тебя, конечно, не знаю, но верю, что любая женщина, хоть самая распоследняя стерва, заслуживает кого получше шибанутого Томми. Ему в пару подойдет разве что уродец вроде этого, - она кивком указала на пеплоеда, - Кстати, меня зовут Белль Шарлин Ава, я живу на четвертом этаже, может, ты видела табличку. Давай сейчас поднимемся ко мне, выпьем чаю, и ты спокойно пораскинешь мозгами над своей ситуацией, Хоуп еще не встречала человека, который испытывал чувство гордости из-за того, что на двери квартиры висела табличка с его именем, с другой стороны мужчину, переодетого женщиной она тоже раньше не встречала. Горгона бросила взгляд вниз на лестницу, ей хотелось перехватить Риддла до того, как он скроется в своей квартире. Но от предложения помощи нельзя было просто так отмахнуться, не важно мужчина его делает или женщина. - Спасибо, но я не могу. Мне нужно к нему. - Почему? Это же Риддл! - Потому что он - мой, - Хоуп усмехнулась. Слышал ли Том обрывки их разговора? Даже если так, сюда он не поднимется. Слишком гордый. Будет караулить внизу. Ничего, она сделает первый шаг и сама придет к нему. А что дальше? Плана не было. Как же долго она не жила свободно. Вдруг, уже поздно что-то менять? Она разучилась действовать, не имея в голове твердого четкого расчета. Импровизация только выглядит простой наукой. Хватит ли ей веры в способность Тома Риддла менять и меняться? а в себя? Ответы ждали ее внизу. Перед тем как уйти Хоуп тепло попрощалась с новой знакомой, та улыбнулась и подмигнула: - Ну, подруга, удачи тебе, не давай спуску сукину сыну. *** Белль Шарлин не могла видеть того, что происходило этажом ниже, но воображение заменило глаза, нарисовав концовку романа Шарлоты Йорк «Урожай бури». Она столько раз перечитывала последнюю страницу, что помнила текст наизусть. Оставалось лишь зажмуриться, и в красках представить любимый эпизод, не забывая по ходу вносить необходимые правки. Когда голубоглазая Анна с волосами, развивающимися как золотое знамя, сбегала по широкой лестнице своего старинного особняка, душа пела от ее красоты. Загадочная незнакомка, торопливо перепрыгивающая через грязные ступеньки «Желтого дома», смотрелась чуть хуже. Волосы у нее не развивались. Намертво сколотый пучок не могла раскрутить никакая фантазия. Скрепя сердце, Белль заменила красавчика Артура… О, Артур! Великолепный, мужественный Артур, наконец, вернувшийся домой, еще не стряхнувший пыль дорог с потрепанной формы солдата Конфедерации. Прости, милый, за то, что тебе придется уступить место Тому Риддлу, мокрому и надутому, как гусак. Да, мрачная рожа Риддла, конечно, портила картину, но в остальном все было как надо. Взгляды влюбленных встретились, сердца замерли, ноги остановились. Страх встал между ними. Этот глупый, острый страх, что долгожданная встреча окажется лишь сном и развеется, стоит им коснуться друг друга. Сколько дней они провели в разлуке, разделенные бурей, перевернувший привычный мир? Тысяча триста шестнадцать. Теперь одиночество осталось в прошлом. Теперь они снова вместе. Два взгляда, два дыхания, две души, соединенные друг с другом, еще до того, как их тела появились на свет. Анна и Артур… тьфу, Риддл и его зазнобушка бросились в объятия друг друга… И тут вместо долгожданного поцелуя Белль Шарлин получила свинью. Воображаемые герои обрели собственную волю, повернулись в ее сторону и ткнули вуайеристку взглядами, вопрошавшими: что, мы в самом деле должны изображать эту сентиментальную чушь? Белль навострила уши, ища новую пищу для своей фантазии. Из лестничного колодца доносились обычные благопристойные звуки. То, что нужно! «Поцелуи страсти говорят громко, поцелуи любви шепчут». Она расчувствовалась: глаза наполнились слезами, а нос соплями. Внизу тихо закрылась дверь. Белль Шарлин шмыгнула, проморгалась. Щипало. Она поостереглась тереть глаза рукой. Физически ей не стало лучше: голова болела, ноги ныли, живот, будто набили осколками льда, но зверской тоски внутри больше не было. Ей на смену пришла надежда. Если уж засранец вроде Риддла нашел себе приличную девушку, то она и подавно отыщет хорошего мужчину. Разгладив платье и тряхнув головой, Белль Шарлин пошла домой. Стаканчик текилы и пара таблеток обезболивающего вырубит ее до вечера, а там она придумает, чем себя порадовать. Жизнь продолжается, и пусть Чарли идет целовать чертов зад!

Под колесами любви: Это знала Ева, это знал Адам - Колеса любви едут прямо по нам. И на каждой спине виден след колеи, Мы ложимся, как хворост, под колеса любви. Колеса любви (Наутилус)