Паралич

Изуродованный мир, где тьма и хаос ядовитыми испарениями ползут по человеческой земле, тяжело сопит, вывалив свое толстое брюхо. Мгла и удушливый смрад планеты пожрали все звезды, предоставив карликам-кометам и мусору право свободно рассекать космос. Трупной лилией распустился красный шар на прогнившей окраине мира, выставив напоказ свою освежеванную поверхность. Заброшенный оплот приютил всех, кто жаждал покоя и покровительства, став их добровольной тюрьмой. Изо дня в день люди начищают свое оборванное тряпье, возводят рыхлые сараи и пытаются приструнить природу, титулуя себя сынами богов. Скрытые в тенях твари, рыскающие по подворотням, молча наблюдают за утопающими в грязи зловонными крысами, единственное предназначение которых век за веком оставалось в распространении чумы – единой в своем лике, но сохранившей за собой тысячи имен. Изнасилованная планета подавляет очередной приступ рвоты, изнывая от жара и озноба. Когда концентрация скверны в атмосфере достигает предела, проклятый земной шар опорожняет содержимое желудка в окружающую пустоту, позволяя гною и инфекции поражать новых носителей. В этом мире, среди прочих, обитают привносящие красоту. С презрением опуская руки в помои, они отбирают самых убогих, забирая в подземные мастерские и доводя их уродство до апогея. Ласковые руки отполируют каждый нарост, аккуратными надрезами создадут новую форму; из имеющихся волокон вылепят совершенный образ, приблизив жертву к новой жизни. Несколько точных движений – и очередное отродье уже хлюпает по залитому кровью полу, а избавленное от груза мягких тканей тело смело подпирает позвонками основание арки; обтянутый переплетенными кусками плоти костлявый трон дирижирует оркестром мух. Мертвые сферы в панцире из канители покачиваются на потолке, изъеденные горячим воском свечей, неуклюжие гидроцефалы раскраивают собственные суставы, потрошат свою грудь и зубилами скребут по черепу. Прозрачная жидкость бежит по их израненным головам, огибая вздувшиеся красные вены. Тупым угрюмым взглядом провожают они творца, в какофонии тысячи стонов творящего в своей мастерской. В те редкие мгновения, когда разящая помесь мочи, фекалий, заводских отходов и бензина, пропитавшая дороги безликого города, стекает прочь по трубам, в вышине проступает контур гигантской башни. Внутри, на самом верху, в бесполезных попытках возвыситься над вонью бездонной клоаки, коротает свои дни еще одно заброшенное на край мироздания существо. В мертвом мире хозяин башни захотел вспороть золотую жилу. Из переработанных отходов соорудил жалкое подобие жизни, все еще никчемной, но достаточно комфортной для того, чтобы не увязнуть в реке нечистот. Из всех доступных ему инструментов он предпочитал использовать всего один - язык. Он обращался с ним так умело, что на выходе из приемной посетители сверкали, как алмазы; однако у подножия башни помои сдирали их безупречную ауру и гости тут же терялись среди таких же аморфных тварей. И тогда из грязи и зловония их забирал к себе уродливый мастер, в надежде однажды обнаружить среди отбросов того, кто сбежал от него на самый пик башни. Но даже когда этот день настанет, мастеру не дано будет шанса насладиться своим триумфом. Он не сможет подарить существу из башни новую жизнь – это уже было сделано за него. Единственный и последний подарок, полученный, но так и не открытый хозяином башни – смерть; мастеру осталось лишь вложить черный свиток в руки своей главной жертвы. Молодое тело погибнет вместе с изношенной душой, обратится в ничто. Его не используешь для создания совершенства. Можно лишь немного отсрочить неизбежный конец, сесть и наблюдать, как обезвоженное тело постепенно усыхает, теряет свою человеческую привлекательность, превращаясь в тот шлак, который когда-то его породил. И вот уже кожа на посеревших губах свисает отслоившейся коркой, веки темными пятнами нависают над равнодушными к миру голубыми глазами. Но теперь и они поблекли, ничто больше не выглядит броским; все вернулось на свои места. Красота отступила под натиском забвения. Лицо потрескалось и пожелтело, и теперь походит на заношенный грязный фартук, не сохранив ни следа прежней обворожительности. Но пока все это остается фантазией, мастеру остается терпеливо вылавливать с улицы случайных прохожих, снова и снова проводя свой кровавый ритуал, в ожидании ночи, когда вожделенное хрупкое тело сломается и не оставит о себе ни единого напоминания, кроме крохотной горки золы, и струящийся черный дымок растворится в людском зловонии. Навсегда.