***
Он точил топор ручным оселком, уже проверив все остальные инструменты, когда Вилика подошла взять из поленницы дров. Урфин посторонился, пропуская ее. – А скажите, Урфин, – вдруг начала она, – вот марраны… они правда совсем-совсем дикие? Урфин вспомнил хлещущий в лицо ветер от крыльев Карфакса и сотни горящих верой и страхом взглядов на себе. – Раньше были, – ответил, – даже огня не знали. Железа, естественно, тоже. Жили чуть ли не в норах. А теперь… ну а теперь… почти как мы. «Кто "мы", Урфин? – язвительно спросил внутренний голос. – Давно ли ты говоришь "мы", имея в виду жевунов?» «Заткнись, – посоветовал он себе, – "мы" – значит "жители Волшебной страны". Возражения?» Возражений не было, и Урфин снова обратил свое внимание к хозяйке. Слова застыли у него на языке – Вилика Флокс смотрела на него… с восхищением. – Значит, – проговорила она, не отрывая от него глаз, словно ей явился сам Великий Гудвин, – вы… Урфин, вы же цивилизовали целый народ! Изгнанник смотрел на женщину, тоже чуть ли не с открытым ртом. – Я не хотел, – брякнул он, словно мальчишка, застуканный за хулиганством, – то есть, я… я не этого… «А ведь верно! – тщеславие выскочило откуда-то, как чертик из табакерки, – можно ведь и так на это посмотреть!» – Я сделал это далеко не из благих побуждений, – отрезал Джюс, наконец, отыскав нужные слова. – Это… неважно, – сказала Вилика. И, наконец, вспомнила о дровах. «Так вот, значит, что мы сделали, Урфин, – заиздевалась память, – вот что сделал огненный бог марранов, оказывается. Молодец-то какой! И вот почему мы бежали тогда, едва что видя перед собой, а вслед – насмешки и чуть ли не тухлые яйца. Так вот почему мы, путаясь в кустах и спотыкаясь о корни, полезли в лес, и у какого-то дуба всерьез стаскивали с себя пояс, вязали петлю и примерялись к веткам. Мы, значит, цивилизовывали целый народ, вот чем мы, оказывается, занимались, и именно поэтому мы рыдали под этим дубом первый раз за двадцать пять лет, потому что повеситься кишка оказалась тонка, но и жить дальше после таких унижений тоже не хотелось совсем». Урфин развернулся и с размаху всадил топор в чурбак для колки дров. – Ой, – хозяйка обернулась, – инструменты-то в порядке? – Да, – сказал Урфин, тяжело дыша, а перед глазами его все еще качался зелено-бурый шатер дубовой кроны, под которой он едва не свел счеты с жизнью. – Да. – Ну вот и чудесненько, – и Вилика, с охапкой дров в объятиях, направилась в глубину сада к маленькому бирюзовому строению, видимо, бане. «Просто замечательно».***
Столярный труд, как обычно, принес Урфину уверенное, рабочее спокойствие, он, умиротворенный, с удовольствием вдыхал смолистый запах древесины, водил рубанком, смотрел на стружки. Хозяйка, к этому времени уже растопившая баню, снова подошла к нему, села неподалеку на садовую скамейку, сложила руки на коленях и стала смотреть, как он трудится. Он взглянул на нее вопросительно, она смущенно пожала плечами, и неловко попыталась объяснить: – Знаете, иногда бывает одиноко… – А вот мне никогда не бывает, – отозвался Джюс без задней мысли, ничего не имея в виду, кроме того, что он не страдает без человеческого общества. И он не сразу понял, почему гостеприимная жевунья вспыхнула, судорожно смяла юбку на коленях, вскочила и чуть ли не бегом бросилась в дом. Стружка скатилась с доски и упала ему под ноги, словно локон. Он хлопнул себя по лбу, наконец сообразив, что ляпнул в очередной раз, и как поняла женщина его слова, оставил работу и быстрым шагом пошел вслед за ней: – Хозяюшка! Вилика плакала, уронив голову на сложенные на столешнице руки. – Хозяюшка, извините меня, я не это имел в виду, – Урфин беспомощно уставился на белую шею и вздрагивающие над ней русые прядки. – Вилика, – он даже вспомнил ее имя, – пожалуйста, вернитесь, посидите со мной. Ну не то я сказал, но не хотел же. Протянул руку и коснулся ее спины, обтянутой атласом, теплая. – Ну хозяюшка… – Да-да, – она всхлипнула, – я сейчас… Урфин вернулся к доскам, унося на ладони шелковое воспоминание о прикосновении. Вилика вернулась через какое-то время, Урфин еще раз пожал плечами с виноватым видом и продолжил работать пилой. – А скажите, – обратилась она к нему, – в Изумрудном городе правда все зеленое? Урфин усмехнулся. – Конечно, нет. Там же на всех надевают зеленые очки. Надеть их тут – и тут все будет зеленое. – А если снять? – Вилика явно заинтересовалась. – Говорят, можно ослепнуть. Но я снимал, – не преминул блеснуть бесстрашием Урфин. – Ой, – она прижала руки к груди, Урфин не без интереса взглянул на ее декольте, – и что? «И ослеп на месте», – но вслух говорить не стал. – Ну кое-что действительно зеленое… ну а что не зеленое, то белое, или как обычно. Изумрудов много, даже в мостовой, но… больше половины – стекляшки простые. Вам какую высоту табуретки? – Ну, где-то… так, – она чиркнула в воздухе. Урфин кивнул, отобрал гвозди нужной длины из ящичка с инструментами, зажал их зубами, и взвесил на руке молоток.***
Урфин мылся, оттирая грязь жесткой мочалкой. Париться он не очень любил, но мылся с таким же удовольствием, с каким ел мясо. Восторги хозяйки по поводу табуреток грели его душу, как и гордость за хорошую работу. Урфин похлопал себя по животу, прошелся большим пальцем по ребрам – вот отощал-то, а? Намылив голову и хорошенько прочесав пятерней отросшую шевелюру, Джюс погрузил ее в ведро с водой, смыл все и вынырнул, отфыркиваясь. Вода в ведре осталась грязной, как из лужи. Джюс выплеснул ее, отметив, что побриться бы еще не мешало. Он ополоснулся еще раз и потянулся, стараясь достать руками потолок, до хруста суставов. Потом с некоторым сомнением повертел в руках одежду, которую предоставила ему хозяйка, забрав его вещи в стирку. Во-первых, она была сшита на человека поменьше и потолще, а во-вторых, была традиционного оттенка утреннего неба, а голубой цвет в одежде Джюсу претил. Штаны он кое-как натянул, набросил сорочку, не став застегивать, сунул ноги в деревянные башмаки – после сапог это было отдохновением – и вышел на показавшийся свежим после бани воздух. – С легким паром, – хозяйка указала на развешанные уже для просушки вещи Урфина. – До росы должно просохнуть. – Спасибо, – сказал Урфин и спросил насчет бритвы. – Ну конечно! Побрившись перед хозяйкиным трюмо, Урфин повертелся перед зеркалом, оценивая, идет ли ему национальный костюм, и решил, что был абсолютно прав, предпочитая зеленый цвет. «А так я, конечно, хорош, – втайне Джюс всегда считал, что внешность у него весьма привлекательная, а если что не так, то виноват характер. Действительно, ноги стройные, волосы густые, ну лицо своеобразное, но далеко не уродливое, – ну исхудал, и седина вон полезла, так ведь сорок с лишним, не мальчик уже». Скрипнула дверь, и он тут же отвернулся от зеркала. – Урфин, – уверенным тоном сказала хозяйка, – вы останетесь на ночь. – Хорошо, – кивнул он, – благодарю. Вам еще что-то починить? Может, грядки вскопать? Потом, когда он копал грядку в глубине сада госпожи Флокс, он подумал, что спроси его хозяйка, хочет ли он переночевать, он отказался бы. А вот с утверждением он и не подумал спорить. Заходящее солнце грело ему спину.***
Вечером они с Виликой пили вино. – Урфин, а вы видели когда-нибудь фей? Виллину или даже Стеллу? – О, я видел кое-кого поизвестнее, Фею Элли и Фею Энни. Но не могу сказать, что это доставило мне хоть какое-то удовольствие, – не без сарказма отозвался он. Жевунья смешалась. – Ой… – Да нет, все нормально. «А еще я видел Гингему, – и что-то дрогнуло в груди, он давно не вспоминал свою погибшую госпожу… много лет не вспоминал. – Да, она была злой ведьмой, но… но. Она иногда бывала не такой уж злой. И не такой уж старой». Урфин, задумавшись, не заметил, как хозяйка пододвинула ему тарелочку с нарезанным сыром. – Вы… кого-то вспомнили? – тихо, чтобы не спугнуть чужие воспоминания, спросила Вилика. – Да… одну женщину. Она уже умерла. «Скажи я про Гингему… вы же, жевуны, всегда ее ненавидели. А я… когда она погибла, а я узнал об этом только через неделю, как вернулся… я, кажется, даже напился с горя. Или нет? Я был так молод тогда». Вилика осторожно потянулась и погладила его руку. Он повернул ладонь и легко сжал в ответ ее пальцы. Когда окончательно стемнело, Вилика пожелала ему спокойной ночи и поднялась к себе в комнату. Урфину она постелила в комнатке на первом этаже. Джюс лежал, уткнувшись носом в свежие, пахнущие чистотой простыни, и думал о том, как раздевается наверху гостеприимная жевунья. И думал, подняться ли к ней? И думал о чем-то еще. Потом откинул одеяло. Нащупал на кресле свои выстиранные штаны, натянул их и босиком, стараясь не очень шуметь, стал подниматься по лестнице. «В случае чего… спрошу, нет ли подушки поменьше… мда, и простыней из шелка…» Джюс замер перед дверью хозяйкиной спальни, решаясь. Наконец, легонько постучал, кончиками пальцев. Если спит – не услышит, тогда спать… – Да? – ответили из-за двери. Он приоткрыл дверь. Пахнуло запахом полевых цветов. – Вы спите, госпожа? – шепотом спросил он. – Не сплю, – шепотом же ответила Вилика. Джюс шагнул внутрь. Сердце его заколотилось. Он подошел к кровати, и его рука наткнулась на чужую руку. Та мягко сжалась на его запястье. Джюс, повинуясь нажиму, присел у кровати хозяйки, второй рукой накрыл чужую ладонь. Пальцы Вилики разжались, рука выскользнула из его ладоней, и дотянулась до его лица. Он прижался губами к ее пальцам. Потом, протянув руку, погладил гладкую щеку женщины. – Мне, – он решил, что должен сказать это, – Вилика, я завтра уйду… придется уйти. Я не смогу жить вместе с людьми, особенно после… после всего. Понимаешь? – Понимаю, – и он понял, что она опять плачет. Действительно понимает и поэтому плачет. Жевуны часто плачут, но их легко утешить. Почему же он не такой? – Не плачь. Последний раз он был с женщиной еще у марранов, когда на очередной попойке для знати князь Торм захрапел прямо за столом – обычно этот бычара умудрялся оставаться в сознании, но тут свалило и его – и из бодрствующих остались только он и княгиня Юма. Княгиня, тоже далеко не трезвая, улыбнулась тогда Урфину, подсела к нему и в упор взглянула большими, подведенными сурьмой глазами. У княгини были потрясающие ноги, как у многих прыгуний. Княгиня вообще была хороша. К черту княгиню. Урфин провел рукой по изгибам тела Вилики, отыскивая край ночной сорочки. Его уже немного трясло. – Урфин, – прошептала она так, как каждый мечтает услышать свое имя. Потом она помогла ему избавиться от штанов. Потом она помогала ему в другом, и Урфин целовал ее в губы, сладкие от вина, в шею, упиваясь ощущением от чужих пальцев, которые так удачно, так замечательно делали дело, больше привычное Джюсу в исполнении собственных рук, что было чертовски мило с их стороны. Потом его руки возвращали любезность, призывая на помощь весь свой, увы, небольшой опыт в таких делах, а заглянувшая в окно луна расцветала бледными цветами в расширенных зрачках Вилики. – Ну же, – и ее рука одним взмахом прошлась по его груди, по животу, и она снова помогла ему, направляя. И он взял ее, как она хотела. – Убережешься? – спросила его она после первых движений. – Да, – выдохнул он и прикусил губу. – Ну смотри… – Угу… Скоро у него уже тряслись, устав поддерживать его вес, руки, но когда это усталости удавалось справиться с Урфином Джюсом без боя? Вилика задышала чаще и громче, но она явно не успевала за ним. – Ох, все. Сейчас… – пробормотал Урфин, и, подавшись назад, на несколько секунд распрямился, давая отдых рукам, – сейчас… Вилика, добрая Вилика и тут не отказала в помощи, и Урфин, запрокинув искаженное лицо к потолку, отдался ее умелым рукам. Огромная, бесцветная волна поглотила его на несколько глухих и счастливых мгновений и отхлынула. Он сглотнул, переводя дыхание. Сердце колотилось в ушах. Потом ему пришлось немало потрудиться, чтобы вознаградить Вилику визитом той же волны за ее бесценную помощь, и пальцы у него едва не отваливались, но все же он добился своего и имел счастье наблюдать, как экстаз ненадолго уносит и ее. – Устал? – спросила она потом, прижимая его к себе. – Чертовски, – ответил он и счастливо улыбнулся. Он редко улыбался так.***
Утром они распрощались. – Может, ты еще заглянешь как-нибудь, – и слезы, слезы из ласковых глаз. – Я не знаю, – ответил Урфин. – Я не могу обещать. Вилика погладила его по щеке – мимолетно и неловко, ведь люди могли увидеть. Целоваться на прощание они тоже не стали. Гуамоколатокинт опустился ему на плечо за первым же поворотом. Урфин потрепал филина по грудке, и они продолжили свой путь. Тогда Урфин не знал, что через несколько лет он заглянет в этот дом, как не обещал. Его встретит небольшая, но, кажется, счастливая семья. Высокий, даже выше его, жевун с рыжей шевелюрой и бородищей, Вилика, несколько располневшая, и маленький сверток на руках жевуньи с такими же рыжими, как у отца, волосиками. – Неужели сам Урфин Джюс! – закричит жевун, и бубенчики на его шляпе радостно засмеются по-своему, серебряно, – Вилика! Вилика, какой у нас гость! Какая честь, знаменитый огородник в моем доме, я поверить не могу! И Вилика выйдет из синего домика. – Здравствуйте, Урфин, – скажет она, – мы очень вам рады. Это мой новый муж, Алас Глер. А это моя дочка, Тиочка. Джюс улыбнется Вилике, глядя в веселые серые глаза, и молчаливое воспоминание на миг всплывет между ними, и тут же скроется. Чтобы навсегда остаться тайной. – Как вы? – спросит жевунья. – Нормально, – улыбнется ей знаменитый огородник, – вот, урожай на праздник везу. – О, – расхохочется рыжий жевун, – ну тогда мы вас не отпустим! Без чарочки уж точно. И когда Алас выскочит из-за стола, чтобы принести из погреба лучшее вино и лучшую ветчину, Вилика все же спросит еще раз: – Как ты? – Я же тебе говорил, – искренне ответит Джюс, – мне никогда не бывает одиноко. Она посмотрит в его глаза очень внимательно. Урфин легко выдержит ее взгляд, потому что не солжет. И когда Вилика убедится в этом, она улыбнется в ответ, весело, широко, и пододвинет Урфину Джюсу кусок пирога на тарелочке.