Симпатика

◄ Эпилог ►

Хань ухватился за мокрое запястье и с силой потянул, не обращая внимания на качку. Тянул до тех пор, пока Чонин не свалился на него. — Что ты делаешь? Я сам бы выбрался, — немедленно заворчал Чонин, сдёрнув маску с трубкой с головы. — А вдруг акула рядом? Ты псих просто, знаешь? — Хань сел и накинул Чонину на плечи пушистое полотенце. — Ну как? — Вот! — Чонин показал ему на ладони добытое после ныряния "сокровище". — Что это? — с подозрением уточнила Солли, ухватившись за плечо Ханя и повиснув на нём, чтобы тоже поближе поглядеть на добычу. — Выглядит... гм... — Ага, как-то... гм... — поддержал Солли Хань и потыкал пальцем в грязный и почти бесформенный камешек. Во всяком случае, это походило именно на обломок камня. — Какие вы привередливые, — обиделся Чонин, подтянул к себе большую сумку со снаряжением, порылся внутри и достал ёмкость с прозрачной жидкостью, прихватив скатку с инструментами заодно. С помощью щипцов он опустил добычу в ёмкость и поболтал там. Выждав несколько минут, достал из уже мутной жидкости трофей и положил на крышку. — Ух ты! — Солли обхватила Ханя руками за шею, разглядывая кругляш, уже куда больше похожий на монету. Теперь не вызывало сомнений то, что монета золотая и старая, хотя её требовалось почистить ещё. Солли отпустила шею Ханя и потянулась к монете, но Чонин ловко перехватил её запястье. — Куда? Нельзя пока трогать. Так... — Он подцепил монету щипцами и прищурился. — Шестнадцатый век, скорее всего. — Испанский дублон? — предположил Хань, усадив Солли себе на колени. — Нет, монета итальянская. Надо будет потом покопаться в справочниках. — А дельфины? — с надеждой спросила Солли, рассчитывавшая на минифильм про дельфинов под водой. — Или акулы? — Увы, сегодня их нет и, наверное, не будет уже. Попробуем в другой день. Но мы ещё можем сгонять на лежбище котиков, хочешь? — Нет, котиков я уже видела. Лучше дельфины или акулы, но раз сегодня уже не будет... домой? — Идёт, мой маленький фюрер, — шутливо козырнул Чонин и отправился в каюту переодеваться. — А ты почему не ныряешь? — потеребила Ханя Солли. — Не моя сфера, — не удержался от улыбки Хань. — Да и не особо тянет. Что я там не видел? Давай что-нибудь особенное приготовим папе? — Из улова? — Можно и из улова. Хочешь сама попробовать? — Папа не станет есть угольки, так что на тебя вся надежда. Пока Чонин занимался лодкой и выбирал способ оптимальной доставки их всех на берег, к дому, Хань и Солли кашеварили. Закончили как раз к возвращению. Перетаскали вещи на берег, устроились под лёгким навесом и перекусили на чистом воздухе. После у Солли начинались занятия в учебном классе на втором этаже дома. Хань настроил трансляцию, вручил Солли пульт, проверил учебники и тетради, а затем аккуратно прикрыл дверь. Особо он не волновался, потому что Солли нравилось учиться. Наличие в расписании точных наук означало, что Солли будет в полном восторге. Математика и смежные с ней науки давались Солли удивительно легко. С гуманитарными дисциплинами она тоже ладила, но без особого восторга и с куда меньшим интересом. Хотя ей по-прежнему нравились танцы: не только в исполнении Чонина, ей и самой танцевать нравилось. Чонина Хань застал в кабинете за вознёй с добытой монетой. — Ну что? Диагноз готов? — Это флорин. Чеканка тысяча пятьсот одиннадцатого года. В тот год родился Джорджо Вазари. Это такой историк, художник и архитектор. А выпуск флоринов закончился в тысяча пятьсот двадцать третьем. — Чонин аккуратно положил монету на бархатную подушечку. — Значит, монета ценная? — Думаю, намного более ценная её история. Если мы её узнаем, конечно. Надо будет ещё понырять на том месте. — Кто бы сомневался. — Хань остановился за спиной Чонина. Хотел наклониться и обнять его, но не осмелился. В нерешительности протянул руку, чтобы коснуться плеча. Постоял так минуту и бессильно опустил руку. С того дня, как Чонин покинул биокамеру, они ни разу не были близки. Хань на это и не рассчитывал с той секунды, как принял решение вернуть Чонина. В ту секунду он мысленно попрощался с Чонином навсегда, потому что знал — Чонин никогда его не простит. И Ханя утешало уже то, что Чонин позволил ему остаться рядом, хотя на это Хань тоже не рассчитывал. Он вообще ни на что не рассчитывал, лишь готовился к тому, что его выставят за дверь раз и навсегда. Рано или поздно. — Отдохнуть не хочешь? — А я устал? — тихо фыркнул Чонин. — Я просто спросил. — Хань вздохнул и понурился. Открыл рот, чтобы всё-таки спросить, но духа не хватило, и он вновь промолчал. — Ладно, пожалуй, вздремну немного. Хань сидел рядом с кроватью четверть часа, потом наклонился к Чонину, чтобы провести ладонью по обнажённой груди. Когда же он отстранился, с правой стороны на груди Чонина заблестел маленький металлический квадратик с размеренно мигающим зелёным индикатором. Датчик следил за дыханием Чонина. Если между вдохом и выдохом возникла бы пауза больше, чем должно быть в норме, датчик послал бы нервный импульс, который разбудил бы Чонина. Датчик работал без накладок, но Хань всё равно предпочитал лично следить за сном Чонина. Когда Чонин спал, Хань бодрствовал и охранял. В тот день, когда Хань вновь вернул Чонина, дыхание останавливалось несколько раз подряд, но им удалось с этим справиться. И с того дня шевелюру Ханя украшали седые пряди, но он в самом деле испугался — испугался, что не смог, что снова допустил ошибку, что всё было зря, что Чонину пришлось страдать из-за него, и искупить эти страдания хотя бы частично уже не сможет ничто. После синтезирования некоторое время всё шло хорошо, а после ночью Ханя разбудила рыдающая Солли. Вовремя разбудила, чтобы не позволить Чонину умереть во сне. Это повторялось ещё несколько раз, но непременно во сне. Во время бодрствования дыхание Чонина не подводило. Сбоило оно только тогда, когда Чонин спал. Поэтому Хань всегда сидел рядом с Чонином, пока тот спал, и охранял, стерёг каждый вдох и выдох, надеялся и отчаивался. Он принял это добровольно и безропотно: его личное проклятие — умирать тысячу раз за время сна Чонина и мучиться от невозможности предугадать, будет ли дыхание Чонина ровным или снова остановится. — Есть ряд заболеваний, нарушений и отклонений, при которых остановка дыхания случается. И случается именно во сне. Пациент в таких случаях просто забывает дышать, — сообщил Чунмён, когда все они собрались у него в кабинете после завершения синтезирования и нескольких случаев с остановкой дыхания. — Но у Чонина нет ничего из этого списка. Все анализы и обследования твердят, что он полностью здоров и в отличной форме. Я не представляю, чем может быть вызвано всё это. Ни единой догадки. Они беспомощно переглянулись, а после слово взял Тао. — Это не утверждение. Это всего лишь моё предположение, которое мне даже доказать нечем. — Тао вздохнул, покосился на Сэхуна и продолжил: — Мне кажется, дело в симпатике. — Что? — Я же сказал — это предположение. Из-за сильных эмоций иногда подобное происходит. Можно, конечно, предположить, что дело в лёгких, но после комплексной операции всё было нормально, так ведь? А ведь ситуация идентична. Вообще нормально было бы, если б после операции возникали подобные проблемы, а не после синтезирования, когда всё восстанавливалось фактически естественным путём. Но у нас происходит всё наоборот. Комплексную операцию Чонин перенёс без каких-либо негативных последствий. Сейчас никаких негативных последствий тоже нет — хотя бы при бодрствовании. И когда он несколько раз спал в лаборатории, всё было тоже нормально. Остановка дыхания случалась исключительно во сне и только тогда, когда с ним рядом был он. — Тао прямо посмотрел на Ханя. — Поправь меня, если это не так. Хань стиснул зубы и помотал головой. — Да, это случалось всякий раз, когда я был рядом, но... — Я не говорю, что ты виноват. Я лишь хочу сказать, что остановка дыхания во сне — это всегда реакция на тебя или на что-то, связанное с тобой. Так это выглядит для меня. Словно он слишком счастлив, чтобы помнить о необходимости делать вдох или выдох. Для него это в подобные мгновения — несущественная мелочь. Он просто забывает дышать или не помнит, как это делается. Симпатика — это твоя сфера. Я не знаю, насколько подобное возможно или невозможно, но для меня это выглядит именно так. К слову, если ты сейчас сдёрнешь куда подальше, боюсь, последствия могут быть... не лучшими. От обратного, так сказать. После долгой паузы Чунмён осторожно кашлянул и тихо заметил: — Мне кажется, это будет повторяться время от времени. Придётся регулярно ставить датчик, отслеживающий дыхание. Хорошо ещё, что остановка дыхания происходит только во сне. Возможно, со временем это будет случаться всё реже, но вряд ли пройдёт совсем. Всё-таки Чонину пришлось многое пережить. Это просто не могло обойтись без последствий — так я считаю. — Платить приходится за всё, — едва слышно согласился с Чунмёном Бэкхён, который казался в тот день удивительно молчаливым и серьёзным. — Тогда будет справедливо, если платить буду я, — твёрдо подытожил Хань. — Это из-за меня, поэтому я буду рядом столько, сколько потребуется, даже если он будет ненавидеть меня. Буду дышать за него, если нужно. Или отдам свои лёгкие, если это хоть чем-то поможет. Через две недели после этого разговора завершился процесс по делу Ханя. Синтезирование в итоге постигла почти та же судьба, что и клонирование — его запретили. С рядом оговорок и исключений, но тем не менее. И запретили не только на государственном уровне, но и на международном — после ознакомления с отчётом специальной комиссии. Термин "синтезированный человек" не прижился и в законодательстве так и не появился. Зато в новых международных актах, касающихся синтезирования, сообщалось, что человек, появившийся на свет в результате синтезирования, приравнивается к другим людям, обычным, поскольку тоже является полноценной и самостоятельной личностью. Ханя оправдали. Одной из причин стало то, что свидетели не могли разделить Чонина и Кая. Те, кто знал Чонина, твердили, что это Чонин. Те, кто знал Кая, твердили, что видят перед собой Кая. Доказать конфликт двух разумов тоже не смогли, а Чонин сам так и не выдвинул никаких обвинений или претензий. Защита ещё и подчеркнула тот факт, что Ханю удалось спасти Чонина, так или иначе. И Хань не знал, насколько велико оказалось влияние отца Чонина в этом деле — о помощи он не просил и смирился бы с любым приговором. Но в итоге Ханю разрешили вернуться к медицине, сняли обвинения и восстановили его статус в Кунсанской Академии. О постоянном наблюдении за ним умолчали, но Хань прекрасно знал, что это наблюдение будет. И если он снова займётся синтезированием, его опять навестят люди в строгих костюмах и с чёрными корочками в карманах. Ну а потом Хань разобрался с делами в Академии, собрал вещи и вместе с Чонином и Солли отправился в Рио-Гранде. Сначала они обратились в компанию, занимающуюся частными заказами, выбрали проект дома и оплатили строительство на острове Эстадос. После подписания тонны документов их внесли в реестр и разрешили официально поселиться на острове, когда строительство будет закончено. Ещё месяц они придирчиво выбирали себе лодку, пригодную как для экскурсий, так и для рыбной ловли. На Эстадос они спокойно прожили полтора месяца, после чего до Чонина добралось морское ведомство, а Ханю написали из международной медицинской организации. Чонин занимался составлением морских карт и карт морского дна, а Хань продолжал генетические исследования и время от времени оказывал дружескую услугу Бэкхёну, помогая отслеживать дельфинов с метками инчонской лаборатории в южных водах. Солли пока училась дома, но Чонин грозился через год отправить её в обычную школу в Рио-Гранде. Разразился скандал, но Чонин был неумолим. Хань выкинул белый флаг и объявил себя нейтральной зоной. Не слишком-то это помогло: он постоянно огребал с двух сторон, пока не убедил Солли, что Рио-Гранде — это рядом, вообще-то, буквально рукой подать. И это куда лучше, чем школа в Сеуле, потому что туда приезжать часто у них с Чонином точно не получится. — Если ты будешь ходить в школу в Рио-Гранде, то сможешь каждые выходные проводить дома, — объяснял он Солли. На том и порешили. До школы оставался год, и Солли пока училась дома, привнося в их жизнь на острове немного хаоса. Неизменным оставалось лишь то, что Хань и Чонин никогда не спали одновременно. Личные рай и ад для Ханя — сон. Он всегда сидел рядом с Чонином, пока тот спал. Сторожил сон и дыхание Чонина, а засыпал сам только тогда, когда Чонин просыпался и бодрствовал. Датчик никогда не подводил, и Хань мог бы спать в то же время, что и Чонин, но не делал этого. Просто не мог. Глушил кофе галлонами и не спал. Смотрел на Чонина и ждал, когда тот проснётся, и эта пытка прекратится на время, коршуном следил за индикаторами на датчике и даже моргать боялся. Как сейчас... Хань забрался на кровать и сел, скрестив ноги. Невесомо провёл пальцами по лбу Чонина, смахнув в сторону длинную чёлку, погладил по щеке и постарался выпрямить спину. Продержался так часа два, потом всё же улёгся рядом с Чонином, подперев голову рукой. Рассматривал каждую резкую линию в любимом лице и отчаянно желал, чтобы с Чонином всё было хорошо. Чонин сонно завозился, повернулся на бок и обхватил Ханя руками. Через несколько минут Хань слабо улыбался, глядя в потолок и вороша пальцами густые волосы. Чонин привычно превратил его в подушку: подгрёб к себе, прижался щекой к груди, ещё и ногу закинул, чтобы "подушка" не сбежала. После синтезирования Чонин перестал бегать в неизменном военном комбинезоне и вспомнил, что у него есть и другая одежда. Ещё он стал больше танцевать, уже не таясь от других. Его молчаливость и застенчивость по-прежнему остались с ним. Менялся он только в компании тех, кто был к нему близок. Становился более открытым. Хотя он так ни разу не сказал Ханю ничего по поводу нарушенного обещания. Просто воспринял присутствие Ханя рядом как нечто естественное. Ханю и этого пока хватало: его не прогоняли, и с Чонином всё было в порядке, не считая возможных проблем во сне. Из-за этих проблем Хань и не смог уйти сам, хотя собирался. Собирался оставить Чонина в покое, потому что смог вернуть, лишь нарушив данное им слово. Это мучило его до сих пор, несмотря на отношение к нему Чонина. Мучило вдвойне сильнее, потому что он оставался рядом, чтобы охранять, и изо дня в день ждал, что Чонин изгонит его из своей жизни — поделом. Но тогда охранять Ханю будет сложнее. В течение трёх часов Хань пару раз проваливался в лёгкую полудрёму, но почти сразу вскидывался и впивался ногтями в собственные ладони, чтобы прогнать сонливость. Обошлось. Чонин спал нормально и проснулся тоже нормально, хотя за окном ещё царила ночь. — Есть хочешь? — Не-а, — потягиваясь, отозвался Чонин и сел, откинувшись на подушку спиной. — Ладно, как захочешь, буди... — Хань зевнул и свалился на Чонина, чтобы мгновенно уснуть уже со спокойной душой. Уронил голову Чонину на колени, кое-как натянул одеяло на плечи и отрубился, как выключили. И едва заметно улыбался сквозь сон, пока Чонин гладил его по голове. Но он уже не видел, как Чонин медленно снял датчик с груди и положил на край столика у кровати, чтобы через минуту закутать Ханя в одеяло получше, притянуть к себе, прижаться подбородком к светловолосой макушке и снова закрыть глаза. И Хань не слышал, как после вдоха томительно шли сначала секунды, а потом — минуты. Выдох Чонин сделал только спустя семь с половиной минут после вдоха и открыл глаза. Тронул губами светлые пряди на макушке Ханя, чтобы после разжать руки и с сожалением выбраться из кровати. Знал, что может не проснуться, если уснёт вместе с Ханем. Пока что. Или всё ещё. Чонин осторожно стянул с Ханя одежду, подсунул под голову подушку и бережно завернул в одеяло. Долго разглядывал бледное и осунувшееся за последние месяцы лицо, тронул пальцами седую прядь надо лбом, затем погладил Ханя по запавшей щеке. Из-под ресниц блеснуло, а через миг по светлой коже скатилась слеза. Чонин стёр её пальцем, вздохнул и отступил от кровати. На рассвете он сидел в кресле на террасе и смотрел на тёмное небо. Светлело тут непривычно резко, как и темнело. Совсем не так, как было дома, в Корее. Чонин прикрыл глаза, различив тихие шаги за спиной, а потом рядом остановился сонный и закутанный в одеяло Хань. Чонин отметил поджатые от прохлады пальцы на босых ступнях, но Хань продолжал топтаться рядом и не уходил. — Я всё жду, что ты скажешь мне... скажешь, что я солгал. Уклоняться от этого разговора вечно не вышло бы, и они оба это понимали. — Ты сам это знаешь, — помедлив, отозвался Чонин. Говорить об этом ему точно не хотелось. — Но не знаю, злишься ты на меня или нет. Я ведь обещал, что не стану тебя возвращать, но... — Зачем? — Чонин задумчиво разглядывал лицо Ханя в предрассветном полумраке и гадал, многие ли могут похвастать тем, что у них есть личный ангел-хранитель во плоти, способный вернуть с того света, точнее, не позволить туда попасть. — Потому что я хочу, чтобы ты любил меня, — едва слышно прошептал Хань и уткнулся носом в одеяло. — Это ответ на тот вопрос... Ну... Я помню, как видишь. Это то, что хотел услышать ты. Но я сказал бы всё иначе. Чонин слабо улыбнулся, вытянул руку, ухватился за край одеяла и дёрнул. Хань свалился к нему на колени, окончательно запутавшись в одеяле, потом вскинул голову, уставившись на него с недоверчивым ошеломлением. — Я знаю. Не бери на себя слишком много, хорошо? Это отличалось. То, что ты сделал в этот раз. В этот раз это было похоже на сон. Спокойный сон. И я слышал тебя. И тебя, и Солли, и других. Поэтому... Хань помотал головой. — Тебе всё равно было больно. Меньше или больше — это неважно. Прости меня. Я знаю, что это просто слова, и тебе вряд ли станет легче... Но я не должен был обещать тебе. Даже тогда я знал, что нарушу обещание. И если ты меня ненавидишь... Понимаешь, меньше всего я хотел, чтобы тебе снова было больно, но... Но этот мир может катиться в преисподнюю, если в нём не будет тебя. И даже если ты меня убьёшь за всё, это неважно. Я всё жду, когда же ты скажешь, что я солгал, что я мерзкий и вообще... и что я должен держаться подальше от тебя. И если ты этого хочешь, пусть так и будет. Пусть... Прости меня, но я не мог поступить иначе! Я должен был хотя бы попытаться спасти тебя. Я... я четыре года думал, что тебя больше нет. Четыре года пытался примириться с этим, но просто медленно сходил с ума. Даже если с самого начала я поступал неправильно, поздно открещиваться от ответственности, ведь так? И нельзя останавливаться на полпути. Я просто так не могу... — Хань вдруг порывисто обнял его и уткнулся носом в шею. — Я не могу отпустить тебя только с воспоминаниями о боли. Сейчас у тебя есть Солли, с ней всё хорошо. И есть ты. Мне достаточно будет, если вы будете счастливы. И если у вас обоих будет много счастливых воспоминаний, которые перечеркнут всё, что было прежде. И я действительно хочу, чтобы ты любил меня, но знаю, что у меня больше нет на это права. Да и не было никогда, если честно. Всё, что я делал, это... — Ты слишком много говоришь, — перебил его Чонин и провёл ладонью по светлым волосам, побитым сединой. — На самом деле, это не самое главное, — упрямо продолжил Хань. — Не уверен, что смогу всё объяснить правильно... ты значишь для меня гораздо больше. Если ты хочешь, чтобы я ушёл... я уйду. Мне важно, чтобы с тобой всё было хорошо, даже если меня не будет рядом. Я хочу, чтобы ты и Солли были счастливы и жили. Со мной или без меня — это уже неважно. Но ты... — Хань... — Ты не понимаешь... — Понимаю. Ты говоришь во сне. — Чонин слабо улыбнулся с лёгкой грустью. — Ты... Что? — Хань отпрянул и попытался сесть у него на коленях прямо. — Ты говоришь во сне, — тихо повторил Чонин. — Говоришь со мной. Я слышал всё. И не один раз. Хань смотрел на него с отчаянием и растерянностью, потом беспомощно сказал снова: — Прости меня. Ты был прав тогда, знаешь? Ты однажды сказал мне, что никто никогда не сможет тебя заменить. Так и есть. Только я понял это слишком поздно, наверное. Меня утешает лишь то, что у тебя будет достаточно времени, чтобы забыть всё плохое. И я больше не смогу тебя вернуть, так что не беспокойся об этом. Не смогу не потому, что разучился, а потому, что ещё раз я просто не выдержу. Знать, что тебя уже почти нет или нет вовсе... это убьёт меня. Хань опустил голову и вздохнул, осторожно сдвинулся и попытался подняться, но Чонин удержал его и снова притянул к себе, обнял. Прикрыв глаза, слушал тихое дыхание, сплетавшееся с далёким шёпотом прибоя. Запустил руку под одеяло и пробежался пальцами вдоль позвоночника Ханя. Тот невольно прижался к его груди плотнее. — Что ты делаешь?.. — Ты хотел, чтобы я любил тебя. Хочешь до сих пор? Или уже не хочешь? — Я не думаю, что ты можешь любить меня после всего, что... — Хань упёрся ладонями ему в грудь, но Чонин не позволил ни отстраниться, ни ускользнуть, лишь обнял крепче. — Ты понятия не имеешь, что я могу, а чего не могу. — Чонин тронул губами щеку Ханя в намёке на поцелуй. — Как долго ты собираешься охранять мой сон, Хань? Чонин разглядывал дрожащие губы Ханя и молчал в ожидании, хотя уже знал ответ. — Всегда. Даже если ты сбежишь от меня или заставишь меня уйти, я... что-нибудь придумаю... Губы у него были такими же мягкими и отзывчивыми, как и раньше. Вспомнить их вкус, коснуться пальцами светлых прядей надо лбом, различить тихий стон... Пока Чонин искал Ханя в коме из одеяла, Хань торопливо расстёгивал его рубашку и брюки. Каждое их действие отличалось резкостью и решительностью. И обоим не хватило терпения. Потом они замерли, пристально глядя друг на друга, пока одеяло медленно сползало на пол. Хань сжимал коленями бёдра Чонина и держался руками за сильную шею, а пальцы Чонина чуть подрагивали на его ягодицах. Но едва Хань попытался приподняться, Чонин удержал его, потянул на себя — до тихого долгого стона. — Чонин... — Просто... побудь так... — пробормотал Чонин, зажмурился, наслаждаясь теснотой и пульсацией мышц в теле Ханя. Накрыл ладонями ягодицы Ханя, огладил бёдра и провёл пальцами по спине. Наклонив голову, обхватил губами сосок, облизал и снова втянул в рот, чтобы ощутить, как чувствительный кусочек плоти твердеет и набухает от его ласк. Слушал, как меняется дыхание Ханя, а сердце бьётся всё быстрее. Хань долго не выдержал и ухватился за его волосы на затылке, потянул, отвлекая его от груди, и пылко припал к его губам собственными. Глухо застонал, едва Чонин вновь смял ягодицы пальцами, слегка впиваясь в плоть ногтями. Хань плавно приподнялся, а опустился резко, основательно насадившись на член. Тут же ожёг поцелуем кожу на шее Чонина, слегка прикусил и провёл языком. Вновь приподнялся и опустился с глухим стоном, запутался пальцами в волосах Чонина, притягивая к себе и нетерпеливо пробуя губы на вкус, мягко прихватывая зубами кончик языка. Всхлипнул, когда Чонин обхватил пальцами набухший ствол и огладил большим пальцем головку. Чонин почти тут же убрал руку с члена Ханя и позволил возбуждению чуть схлынуть, чтобы растянуть удовольствие. Уверенно толкнулся, входя в Ханя глубже и продолжая держать взглядом его лицо, в чертах которого оттенки наслаждения стремительно сменяли друг друга. Чонин любил смотреть на Ханя, когда тот приближался к оргазму, а после — испытывал его. Чонина в такие мгновения лицо Ханя просто завораживало. Лицо Ханя, голос, дыхание и даже каждое движение — снаружи и внутри. И наваждение только усиливалось по мере того, как Чонин приближался к оргазму сам. У него всегда возникало ощущение, что вот сейчас, именно в такой миг, они в силах стать единым целым. Навсегда — с одним сердцем на двоих, одним дыханием и одним телом. Хань так плотно сжимал в себе его член, что, казалось, разделить их будет невозможно. Тёплое и липкое на животе, приятная тяжесть обмякшего в его руках тела, неровное дыхание и короткие прикосновения губ к щеке — и сладкое ошеломление после испытанного удовольствия. Одного на двоих. Пусть даже это было слишком быстро, впопыхах, без какой-либо подготовки и без всякого намёка на романтику, но им обоим этого не хватало. Чонин обнял Ханя дрожащими руками, чтобы хоть немного защитить от утренней прохлады, с силой прижал к себе и провёл губами по обнажённому плечу. — Это как в первый раз... Не жалеешь? — задыхаясь, шепнул ему на ухо Хань. — Я... принёс тебе... много боли, любовь моя, а ты... — Не жалею, — едва слышно отозвался Чонин, легонько рисуя кончиком пальца на спине Ханя их имена. — Ни о чём. Я мог бы ждать тебя и дольше. Всегда. Потому что ожидание... — Это слишком хорошо, чтобы я мог так легко в это поверить. Но даже если это сон, не буди меня пока, — тихо попросил Хань, прижавшись щекой к его щеке. — Мне хочется хоть чуточку верить, что я в состоянии принести тебе немного счастья. Чонин улыбнулся и прикрыл глаза, чувствуя, как Хань кончиком пальца обводит его губы. — Прости меня... — шепнул Хань. — Прости меня, любовь моя. Но я больше этого не вынесу. Лучше я сам умру вместо тебя. Этого мира просто не существует для меня, если в нём нет твоей улыбки. Чонин промолчал, но вновь улыбнулся. Он так и не сказал Ханю, что тот не только говорит во сне, но ещё спит плохо и бредит, иногда даже плачет и настойчиво просит: "Живи, пожалуйста. Ненавидь, если хочешь, но живи". Через два дня позвонил Чунмён, чтобы рассказать Ханю новость: комплексную операцию, которую провели почти пять лет назад, рассматривали в международной медицинской коллегии. И они оба даже не подозревали, что спустя ещё пять лет эта операция войдёт в учебники, как и термин "синтезирование". И не подозревали, что немного позднее — через сорок два года — другой учёный сможет повторить то, что сделал Хань, окончательно доказав тем самым, что воскрешение возможно, но споры, касающиеся этической стороны дела, не завершатся, а синтезирование так и останется уголовно наказуемым деянием. И никто даже предположить не мог, что Хань навсегда войдёт в историю как единственный обвиняемый в деле о синтезировании, которого оправдали. Он сам не догадывался, как много о нём напишут книг, выдвигая порой фантастические предположения о причине такого к нему снисхождения или приписывая ему невероятное везение. И, наверное, он посмеялся бы над тем, что ни в одной из книг о нём не отыщется и строчки правды. Потому что, как говорят, любой процесс всегда отталкивает, зато результат любого труда вызывает восхищение. Результатами Ханя восхищались, но мало кто всерьёз задумывался о цене и затраченных усилиях. О том, что Хань не отказался от затеи не ради научных изысканий. О Чонине, симпатике и плате за результат. О персональном рае и аде Ханя. О бессонных ночах, когда надежда в нём постоянно боролась с отчаянием. О прощении, которое можно получить от любимого человека, но не от себя. И о том, что иногда одна улыбка любимого человека может стоить целого мира и заставить наплевать на любые законы — небесные или человеческие. Просто потому, что для каждого понятие "мир" относительно, и спасти этот "мир" в силах только... ...любовь. Потому что любовь как истина, она не может быть правильной или неправильной, безответной или взаимной, целиком, чуть-чуть или понарошку, и она не ищет оправданий или объяснений. Она просто есть — во всей её многоликости. И она способна творить чудеса и спасать жизни, превращать ошибки в достижения и указывать самые верные пути даже сквозь туман глупости, нелепости и предубеждения. — Как долго ты собираешься охранять мой сон, Хань? — Всегда.