«Смолк молот ныне...»

Было полчаса пополудни. Маэдрос сидел у врат садов Ирмо вот уже два часа, хотя Валар сообщили ему, что отправят письмо как только Маглор пробудится. Он полностью закончил с письменами; последний день ожидания ощущался, как и две недели до того. Если Маглор пробудился, он бы хотел тотчас узнать об этом. Бисерина пота стекла по его виску. Но он не сделал ни движения, чтобы стереть её. Напротив, он нервно дергал кисточки сумки, где лежала книга, которую он намеревался прочесть; он даже не открыл её. Над ним шелестели листья вяза и перешептывались с ветром. Это примерно было время созревания яблок и желудей; но деревья здесь не сбрасывали своих листьев. Маэдрос помнил Белерианд, где многие деревья горели бы огнем в муках смерти; он вспомнил, как был поражен этой болезной красотой. Временами, когда работа не давила на него, он мог сидеть у окна и смотреть на кровавые листья, и солнечный свет, и землю, пока те не срывались с ветвей и, трепеща, опадали на землю, как мертвые феи. Это было так часто, что они должны были придумать слово для деревьев, не умирающих зимой. Он подпрыгнул, когда замок на решетчатых железных воротах со звоном открылся. Ирмо вышел и кивнул Маэдросу. — Ты можешь забрать его сейчас, — он держал ворота открытыми. Целое мгновение Маэдрос не двигался. Его руки по-прежнему теребили сумку. Затем он встал на ослабевших ногах и, будто скованный, скользнул в ворота. Ирмо захлопнул их и задвинул на засов, и сказал Маэдросу следовать за ним. Дорожка из белого камня пролегала извилистой лентой среди садов. Вереницы маленьких колокольчиков, висевшие на ветвях деревьев, пели слабую, сладкую мелодию с каждым легким порывом ветра. Маэдрос заметил это, но он был неспособен насладиться. Ирмо взглянул на Маэдроса вопросительно. У него не вырывались волосы из льняных кос, не было ни складки на его хлопковых одеждах. Его глаза были ясными и яркими, и синими, как небеса. Маэдрос подавил горечь, поднявшуюся в его груди. — Остались ли у моего брата воспоминания? — спросил он, пытаясь удержать голос твердым. Его сердце тяжело билось. Он снова и снова прокручивал худший из сценариев в своей голове, пытаясь сделать себя чувствительным. Если бы он думал об этом достаточно часто, конечно, это было бы менее шокирующе, чем могло быть иначе. Ирмо перевел взгляд на дорожку, бегущую впереди них. — Он не помнит ничего. Даже языка. Он как ребенок. Маэдрос глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Его голова плыла. Он споткнулся дважды, но так и не столкнулся лицом с землей. Они достигли большого пруда с нависающей над ним изогнутой ивой. Жирнейшие лягушки из всех, что когда-либо видел Маэдрос, сидели на кувшинках лилий, разбросанных по поверхности воды. В деревянной беседке сидело двое на шатких деревянных стульях. Маэдрос сделал прерывистый вздох, когда он узнал Маглора, откинувшегося на спинку сиденья и смотрящего на покачивающиеся ветви широко раскрытыми глазами. Его плохо облегающие штаны на коленях были испачканы грязью, и его спутанные кудри разметались по плечам. Маэдрос быстро направился к ним, почти спотыкаясь о собственные ноги. — Маглор? — спросил он. Могу ли я так называть его? — поинтересовался он про себя. Был ли это все еще Маглор, даже без своих воспоминаний? Он тряхнул головой. Это был Маглор. В новом теле, возможно, но и что с того? Это была та же душа, и, вероятно, тот же разум. Маглор ухмыльнулся ему, и Маэдрос сжал губы, потому что он не видел, чтобы он так улыбался еще со времен Эпохи Древ. Эльф, сидящий в другом кресле, сочувственно посмотрел на него, но не сказал ни слова. Маэдрос не нашелся, что сказать. Вопросы сталкивались друг с другом в его рту, настойчиво давили на сомкнутые губы; но если разум Маглора был сейчас как чистый лист, он бы не ответил ни на один вопрос, что бы Маэдрос ни спросил. В каком-то оцепенении Маэдрос наклонился вперед и окутал Маглора своими руками в неловких объятиях. *** Они сидели в тишине за кухонным столом, с тремя зажженными свечами. Маглор уснул в спальне; было не слишком сложно скормить ему еду и одеть его — невелика милость. Элронд скрестил руки на груди, а Маэдрос пытался спасти пламя одной свечи, согнув ладонь. Снаружи, в ночи раздавалось жужжание цикад. Наконец Элронд заговорил. — Что намереваешься делать? — Плакать. — Это хорошо. Но я имел в виду, что полезного? — Я думаю, что помою посуду и продолжу подметать пол. — Маэдрос. — Я дам тебе медаль за то, что еще помнишь моё имя. Элронд издал расстроенный звук и положил руки на стол, как он привык делать, когда хотел взять паузу. Это было совершенно необязательно, не говоря уже о бесклассовости, подумал Маэдрос с мягкостью. — У тебя есть план, что ты будешь с ним делать? Как будешь интегрировать его в общество? Ты научишь его читать? Ты говорил с Леди Нерданэль хоть о чем-нибудь из этого? — Так много вопросов и только один Маэдрос, — произнес Маэдрос, вычищая грязь из-под ногтей и царапая виски. Он посмотрел на Элронда, который излучал справедливую кровожадность, и продолжил. — Беспокойства мне не помогут. А детальные проработанные планы имеют тенденцию проваливаться — поэтому я буду смотреть по ходу дел. Прямо сейчас я предоставлю своему брату кров и пищу, и попытаюсь его заставить его вспомнить, как-нибудь. — Что, если он не вспомнит? — Тогда я расскажу ему всё, — это будет не сложнейшей вещью из всех, что он когда-либо делал, хотя и думал, что мог бы нацарапать список для одной из них. — Мы расскажем. Маэдрос вздохнул. Он бы мог сказать: «Он мой брат, не твой, и разве у тебя нет жены, чтобы уделять ей внимание?», но это бы не принесло много пользы. Во всяком случае, Элронд не заслуживал того, чтобы быть по шею в трясине семейных дел Феанарионов; с него определенно было достаточно. Он сказал рассерженно: «Убирайся из моего дома и верни свой нос в свои дела». Он сказал это в уме, что было и к лучшему, потому что Элронд поднялся со своего стула и оповестил, что уже поздно, и он должен идти, и если он чем-то понадобится Маэдросу, ему достаточно лишь написать. Элронд проскользнул в дверь, тихий, как тень, и Маэдрос, не сказав ничего, знал, что еще нескоро не увидит его.