Мне снишься ты

Стайлз смеётся, когда Питер оттягивает ему нижнее веко, вглядываясь в зрачок, смеётся, и говорит, что Питер если и похож на врача, то только на доктора Франкенштейна. Хейл успевает отвесить несносному ребенку подзатыльник прежде, чем тот пустится в размышления на эту тему, не могущие привести ни к чему лестному для оборотня. Стайлз хмыкает, послушно снова утыкаясь носом в тетрадь, и водит ручкой по бумаге, отвлекаясь снова и снова. Бесполезно выяснять, зачем Хейл периодически притаскивает пустостраничные книги, зачем заставляет решать детские примеры, из-за которых голова у Стайлза будто набитый речной мокрой галькой мешок - тяжёлая, внутри шумит, и, кажется, где-то подтекает. Питер говорит "Ты не сумасшедший", и это единственное, что можно от него добиться. Хейл лениво скалит клыки, часто и тихо рычит, часто прикасается, и Стайлз незаметно для себя привыкает. Привыкает не задавать вопросов, на которые не получит ответ, привыкает отвечать на вопросы, в которых не видит смысла, привыкает делать то, что говорит бывший альфа. Привыкает впиваться пальцами в чужую руку, когда становится совсем тяжело или слишком больно. "У меня панические атаки", - виновато вздыхает Стилински, когда Хейл аккуратно расцепляет пальцы, сжимающие его запястье. Питер поджимает губы, качает головой, но снова ничего не отвечает, кивая в сторону тетради и нерешенного примера. Ночью Стайлз тихо шепчет "Спасибо", сам точно не зная за что, иногда льнет к мужчине, несмело обнимая, пряча лицо. Хейл глухо выдыхает "Спи". Кошмаров больше нет, есть только тяжесть в голове и воспоминание о них, есть невнятное ощущение, что не все в порядке, где-то на краю сознания бьет хвостом выброшенная на берег золотая рыбка, хватает губами губительный воздух, раздувает жабры, предупреждает о чем-то - слишком немо и слишком далеко. А волк близко. Волк тёплый и живой, живее, чем сам Стайлз себя ощущает, и шутки про зомби-дядюшку кажутся неуместными, сходят на нет, и однажды Стайлз говорит об этом Питеру. Даже не говорит - спрашивает: "Почему ты живее меня?". Спрашивает ночью, чтобы можно было спрятать глаза, не видеть вопросительного взгляда, чтобы потом вообще можно было списать этот вопрос на полночный бред. "Вот из-за таких вопросов ты скоро станешь намного менее живым", - привычный мягкий рык прокатывается по комнате, и Стайлз, успокоившись, прижимается теснее, уже слишком откровенно, вдыхая запах: сладко-пряный, тёплый, чуть-чуть отдающий бензином, хвоей и какими-то лекарствами. Стайлз думает, что нужно будет завтра спросить у Питера, откуда этот больничный запах. "Доктор Франкенштейн", - негромко сопит Стилински в шею оборотня, чуть не заурчав от короткого поглаживания, пришедшегося на спину.

***

В ту же ночь - наверное, - Стайлз снова просыпается от собственного крика. - Больно... - всхлипывает, вжимаясь лицом в плечо проснувшегося оборотня. - Больно, очень... и холодно. Хейл водит ладонями по голой коже, задирая, вовсе сдергивая футболку подростка, но не находит источника боли, вообще не чувствует ее в теле мальчика, не может забрать, хоть и пытается. Стайлз дрожит и льнет ближе, кусает губы, жмурится; цепляется ледяными пальцами за руки оборотня, заходится в новом приступе дрожи, едва ли не воя, сгибаясь, обхватывая себя руками. Питер с трудом переворачивает мальчишку на спину, заставляя выпрямиться, удерживает его запястья, чувствуя, как короткие ногти впиваются в кожу, процарапывая, когда Стайлз снова и снова вздрагивает, невольно сжимая пальцы. - Больно, - жалобно скулит, распахивая кажущиеся сейчас невероятно огромными и темными глаза. - Питер... В голосе надежда хлещет через край, и волк, не имеющий понятия, как помочь, не могущий даже забрать боль, беспокойно рычит, соображая. - Расслабься, - неуверенно шепчет, проводя руками по дрожащим плечам, стараясь хотя бы согреть. Мальчишка норовит сжаться в комок, но не уходит от прикосновений и продолжает дрожать, даже когда оборотень укутывает его в по-летнему тонкое одеяло. - Стайлз, - встряхивает подростка за плечи, - не смей отключаться. Стилински смотрит мутно и куда-то мимо, клонит голову к плечу, будто проваливаясь в сон, но глаза не закрывает и продолжает натужно дышать через рот, мелко вздрагивая и изредка давясь воздухом. Щелчок пальцами перед лицом - Стилински слабо, неуверенно фокусируется на руке, корчит обиженную, несчастную гримасу, и скулит что-то невнятное, тянет руки к оборотню, пробираясь холодными пальцами под тонкую кофту, блаженно мычит, прижимая раскрытые пятерни к спине мужчины, и затихает. Хейл неохотно избавляется от кофты, ложась рядом с мальчишкой, и тот вжимается в него всем телом, по-детски доверчиво, с каким-то щенячьим урчанием. - Как ты? - Стайлз вроде бы затихает, но не спит, и Питер решает проверить. - Мерзну... - тихий и смущенный голос откуда-то из района грудной клетки, в которую Стилински упирается лбом. - Извини. Я не знаю, что это было. Уже не больно. Только холодно. - Постарайся не засыпать, пока не согреешься, - бывший альфа медленно оглаживает хрупкую человеческую спину вдоль позвоночника. - Говори о чем-нибудь. Ты же любишь болтать. Вот и болтай. Стайлз несколько минут тихо возмущается по поводу сказанного Хейлом, потом задумчиво, отвлеченно водит кончиками пальцев по груди, боку и спине оборотня, кажется, совершенно не беспокоясь о возможной ответной реакции, потом снова прижимается весь - маленький, хрупкий, беззащитный. - В древней Спарте таких, как ты, сбрасывали со скалы, - лениво поддерживает разговор Питер, когда Стайлз уже перестает так ощутимо дрожать. Стайлз возмущен. Стайлз считает, что он, возможно и слабый, но уж точно не "некрасивый". Ну не настолько. Ну слегка-то привлекательный... В голосе мальчишки чувствуется такое искреннее беспокойство, что Питер сдается. - Хорошо. Сначала любовались, а потом сбрасывали. - А может, таких как я покупали какие-нибудь престарелые извращенцы для личных нужд. Или не очень престарелые, - осмелев, Стайлз вжимается носом в шею оборотня. Питер перебарывает желание выяснить какие-нибудь подробности о личных нуждах извращенцев, и, убедившись, что мальчик вполне согрелся и разомлел, привычно выдыхает: - Спи.