В подсолнечном поле под солнцем.

– Да, больничный, конечно же, – я горько засмеялся в трубку. – И вообще, я не знаю, выйду ли на работу когда-нибудь. Скажи мне, пожалуйста, как ты представляешь меня, сидящего за компьютером и печатающего бумажки? – снова мой смех, и немое молчание коллеги на том конце провода. – Вот так. Думаю, после того, как ты сообщишь им, что со мной, они сразу выпрут меня. – Коллега попытался меня подбодрить, но я прервал его: – Ладно, мне пора, у меня тут, знаешь ли, процедуры. До скорого. Леви убрал трубку от моего уха и положил телефон на стол. Он погладил меня по голове, молча глядя сверху вниз. Я посмотрел на него и улыбнулся. – Весёленькое лето. – Да я уж заметил, – с кислым лицом пробормотал он. Пододвинув стул к моей кровати, Леви сел рядом и замолк. – Что ты тут теперь трёшься? Езжай домой, я никуда не убегу. Он медленно покачал головой, не сводя с меня взгляд. – А я никуда не спешу. – Хорошо, даже если так. Но ты же не можешь находиться здесь постоянно? Он пожал плечами и поправил челку, упавшую на глаза. – Не указывай, – нахмурился, – пожалуйста, – более мягко, что меня рассмешило. – Я же не могу второй драгоценный месяц лета провести один. Когда Леви всё же ушел, с хлопком закрытой двери на меня диким зверем накинулась тоска. И грусть, наверное, тоже. Я всё никак не мог смириться с тем, что отныне у меня лишь одна рука. Бэль восприняла это как невероятнейшее горе и долго плакала, поэтому мне самому пришлось её успокаивать. Вот же ирония! Сначала я трусил и боялся смотреть на то, что осталось у меня от руки. Окончание предплечья было перевязано бинтом, который слишком быстро пропитывался кровью, поэтому очень часто сестра делала мне перевязку. На следующий день я все же рискнул и краем глаза взглянул на конечность. Во-первых, огромный шов, из которого всё ещё торчат медицинские нити; во-вторых, этот свежий шрам ужасно уродлив и постоянно кровоточит. Зрелище не для слабонервных. Только сейчас я понял, что потерять часть своего тела – это невероятное потрясение. В голове проносятся мысли типа «Черт, как же так, я не верю, этого не может быть». Кажется, будто всё это страшный сон. Но нет, это реальность, которая куда страшнее, чем ночной кошмар. Доктор навещал меня утром и вечером, он относился ко мне так же, как и к другим пациентам. Для него ампутация не являлась чем-то исключительным и особенным. И это верно. Это для пациента его собственная травма невероятно отличительная от всех других, имеющихся у других пострадавших, а у доктора ко всему одинаковое отношение. Конечно же, я не берусь сравнивать рак и перелом ноги; я говорю исключительно о пациентах хирургического отделения. Со мной в палате лежит всего один человек и у него перелом шейки бедра. Мы пару раз общались, но разговор никогда не заходил дальше обсуждения погоды за окном и последних новостей о спорте. Увидев то, что у меня нет руки, он не сказал ничего. Я увидел в его глазах лишь сочувствие, но и этого для меня было слишком много. Я не хотел. Не хотел, чтобы люди уже сейчас замечали мой недостаток в прямом смысле, сочувствовали и жалели. Я – человек. И даже без всех конечностей им и останусь. Леви понимал. Он понимал это, я видел по его глазам. Я не знаю, был ли он удивлён, потрясён, шокирован вестью обо мне, я не знаю. Я увидел его уже сидящим у меня в палате, и сам же Леви и подтвердил, что рука действительно ампутирована. Больше парень не обронил ни слова о том, что он сожалеет, не стал обсуждать то, как всё это случилось. Он просто принял меня таким, какой я стал. *** – Фиалке ранней бросил я упрёк: Лукавая крадёт свой запах сладкий Из уст твоих, и каждый лепесток Свой бархат у тебя берёт украдкой. У лилий – белизна твоей руки, Твой тёмный локон – в почках майорана, У белой розы – цвет твоей щеки, У красной розы – твой огонь румяный. У третьей розы – белой, точно снег, И красной, как заря, – твоё дыханье. Но дерзкий вор возмездья не избег: Его червяк съедает в наказанье Каких цветов в саду весеннем нет! И все крадут твой запах или цвет. – За что ты мне ещё нравишься, так за то, что читаешь стихи просто так, от нечего делать, – неторопливо, медленно и томно сказал Леви, лежа рядом со мной и обнимая одной рукой. Он лежал чуть ниже, чтобы не задеть рукой больное предплечье. – Это у меня вроде привычки, – я погладил его по волосам и умиротворенно вздохнул. Лежать с ним было спокойней. И вообще мне спокойней, когда кто-то находится рядом, но я не говорю об этом ни Леви, ни кузине. – Твой сосед по палате сейчас не придёт? Я засмеялся. – Мы услышим. Его привезут на коляске, чьи колёса гремят довольно громко. Леви прыснул и поднялся, но не слез с кровати, которая для нас двоих была узкой. – Жду не дождусь, когда тебя высвободят отсюда. Или же ты сразу свалишь в свой город? – он скептически изогнул бровь и скосил на меня глаза. Я перевёл взгляд с парня на уже привычный для меня белый потолок, который испещряли едва заметные трещинки. – Не думаю, что уеду. Мне нечего делать в пустой квартире. Тем более, сюда придётся возвращаться для наблюдений, – я замолчал, воображая свою дальнейшую жизнь. – Доктор сказал, что если все пойдёт хорошо, меня выпустят через неделю. Но так как прошло уже два дня, то осталось всего пять. Я думал, что подбодрю парня, но он наоборот недовольно покачал головой. – В поле скучно без тебя, – его голос был ровный, спокойный, нельзя было сказать, что он скучает. – Мне некого ждать. – Но ведь раньше ты как-то обходился, – засмеялся я. Проследив взгляд парня, я понял, что он смотрит на моё плечо; я тут же закрыл больное место одеялом. – Ты стесняешься? – и опять этот тон, вопросы, насильно вытягивающие из меня оправдания. – Нет. Но что в этом хорошего? – я кивнул на плечо. – Я не хочу, чтобы кто-то обращал на это внимание. Леви в молчании продолжил взглядом буравить прикрытое плечо. – Давай только не со мной, а? – парень скривился. – И всё же долго ты здесь пробудешь. – Всего пять дней, – я пожал плечами, и больное противно заныло. – Слишком долго, Эрвин, – он накрыл ладонью мою руку, лежащую на животе. – Я пойду, наверное. – Я одобрительно закивал. – Но завтра вернусь. Утром. Ладно? – Конечно. Он слез с кровати, оправил рубашку и поправил свои волосы. – Тогда бывай. *** Прошло три дня. Я с нетерпением ждал утреннего обхода главного врача, чтобы наконец спросить, свободен ли я. Из-за постоянных мыслей об этом, я проснулся на час раньше, чем обычно, и поэтому просто бездумно лежал на койке и пялился в потолок. Сосед по палате мирно спал. Его не особо волновали завтрак и обход, поэтому он спокойно бы просыпал их, если бы его не будили насильно. За окном занимался розовый и бледный рассвет. Я, стараясь не шуметь, встал с кровати, подошёл к окну и открыл створку. Прохладный, ещё ночной воздух свободно пробрался внутрь, наполняя своей свежестью душную палату. Можно даже сказать, что в помещении стало более чем прохладно, но из-за этого я не стал закрывать окно. Единственное окно палаты выходило на небольшой и хиленький сад, который кольцом охватывал больницу. Но даже такой хилый садик в такое приятное и тихое утро выглядел весьма опрятно и свежо. В кронах деревьев просыпались птицы, начиная заводить свои суматошные песни; блестящая роса замерла на траве, поблескивая на просыпающемся солнце. Тишина и покой. Природные, а не больничные – а это большая разница. – Больной! – Я от неожиданности круто развернулся. В дверях стояла хмурая медсестра. – Что такое! Закрывайте окно и ложитесь! Я повиновался. – Зачем вы пришли так рано? – спросил в свою очередь я. Медсестра не ответила и достала из кармана шприц, затем встряхнула ампулу и начала готовить дозу. – Уколы никто не отменял. Я делаю, когда у меня есть время. Задирайте рубашку. Она в ожидании и со шприцом в руках нетерпеливо ждала, пока я расстегну свою рубашку и оголю живот. Торс уже значительно болел от многочисленных уколов от бешенства, которые я же заработал за все те пять дней, что тут пролежал. – Но ведь собака не была бешеной, – запротестовал я в какой раз, слегка жмурясь, когда женщина всадила мне в живот иглу. – Больной, это вы не мне доказывайте. – Она снова протёрла место укола и закрыла использованный шприц. – Моё дело сделать прописанные прививки. – Ладно. – А теперь, пожалуйста, поспите ещё часок. Скоро обход. Она ушла, но я так и не смог заснуть снова. За окном окончательно расцвело, утро заполнило город, каждую его улицу. В коридоре начали раздаваться шаги, сначала осторожные, затем посмелее; голоса витали в коридорном воздухе, с каждым словом приобретая силу и громкость; звук каталок, инвалидных колясок, костылей. Хирургическое отделение проснулось. И наконец в нашу палату явился доктор. – Доброе утро, – буркнул он, сжимая в руках папку и планшет с исписанным листом. – Ну, пока сестра будит вашего соседа, осмотрю-ка я вас. – Доброе утро, – поприветствовал я и сел. – Укол получили? – грозно спросил он, глядя на меня из-подо лба. Я кивнул. – Отлично! Как плечо? – Ну, болит, что же с ним ещё будет. – Давайте, я осмотрю. Доктор отложил свои бумажки на мою тумбочку и принялся надевать новые перчатки, затем размотал бинт, который почти не был пропитан кровью. Он долго пялился на мой шрам, едва касаясь почти зажившего рубца, затем снова замотал плечо бинтом. – Ну, ничего, завтра снимем швы. Всё идет нормально, заживает. Я радостно уставился на него. – И что? Скоро выпишут? – Возможно, – доктор хмыкнул. – Понаблюдаетесь ещё, на седьмой день, может быть, я вас отпущу. Но являться сюда вы обязаны. Я позже вам обо всём сообщу. Я кивал головой, а сам в мечтах уже представлял, как встречу Леви, как пройдусь с ним по улицам, полю, как просто смогу посидеть тёплым вечером перед домом в кресле с газетой в руке. Как жаль, что не в руках. – А что насчет уколов? – спросил я. – Сколько можно мне их колоть? Собака не была бешеной! Доктор встал и почти потерял ко мне интерес, направляясь к соседу, но всё же ответил: – Никто не может знать этого, господин Смит! Я же не побегу на поиски этой собаки! Так что успокойтесь и прекратите меня донимать. Я никогда ничего не назначаю просто так. Я не ответил, молча согласившись с доктором, и, взяв из тумбочки тетрадь, где я обычно тренировался писать левой рукой, лёг на кровать. Моя позиция теперь – помоги себе сам, иначе никто этого за тебя не сделает. Леви пришёл ко мне вечером, когда я думал, что часы посещения уже закончились. Он тихо и незаметно влился в палату, отчего я вздрогнул, когда увидел его. В это время я как всегда тренировался писать левой рукой. – Какой ты молодец, – по-доброму похвалил он, садясь у кровати на стул. Я посмотрел на него, улыбнулся и отложил тетрадку. – По крайней мере, стараюсь им быть, – хмыкнул я. Несмотря на то, что Леви приходит ко мне довольно часто, я постоянно вспоминал его и скучал. Может быть, потому что думать в этих четырёх стенах мне больше не о ком и не о чем. – Скучно здесь, да? – спросил он, оглядывая палату скучным взглядом и останавливаясь на соседе, который, закутавшись в одеяло, несмотря на летнюю пору, молча лежал лицом к стенке. – Есть немного. Но мне же недолго здесь осталось. – Я потянул Леви за руку к себе; он наклонился, и я едва заметно поцеловал его. Он улыбнулся впервые за последнее время и отстранился, но руку из моей руки не убрал. – Жду скорее того дня, когда ты будешь свободен. – Леви снова уставился на соседа, затем добавил шёпотом: – Что с ним? Я посмотрел на кокон из одеяла. – Спит, – так же шёпотом. – Постоянно. Леви понимающе закивал. – А я сегодня с утра в этом городе. По делам. Недавно освободился, вот и... – Эрвин? – непривычно громкий и весьма удивлённый голос кузины. Она стояла на пороге палаты, удивлённая, чуть раздражённая и смотрящая на Леви. – О, Бэль, проходи! – Я выпустил руку парня и улыбнулся сестре. Вообще не ожидал увидеть её здесь и сейчас. – Здравствуйте, – Леви сразу помрачнел, замкнулся и стал серьёзнее. Кузина вошла, стуча каблуками о дешёвый старый паркет. Она поставила пакет на мою тумбочку, поправила волосы и села рядом с Леви на стул, тут же переключая внимание с меня на парня. – Добрый вечер, – задиристо поприветствовала она. – Простите, а что вы тут делаете? – Мы хорошие знакомые, – вставил я, но сестра даже не обратила внимания на мои слова. Леви смотрел в дальний угол с непроницаемым выражением лица. – Да, так и есть. Пришёл навестить, – процедил он. – А что? Сестра фыркнула, снова поправила свои длинные русые волосы и положила руки на колени. – И с каких пор? – она вздернула одну бровь. – С начала лета, – снова я. – Месяц, – пробурчал парень и с характерным звуком отодвинутого стула поднялся, небрежно взглянул на меня и пошёл к двери. – До свидания. Когда Леви ушёл, кузина с недовольным выражением с минуту смотрела на свои руки, а затем уже обратилась ко мне. – Какого чёрта, Эрвин? – её глаза блестели от злости, закипающей с каждой секундой. – То-то ты интересовался этим Аккерманом! – Стоп, – оборвал её я, тоже начиная злиться. – Я хоть и прихожусь тебе младшим братом, но мы не дети, чтобы ты говорила, с кем мне общаться, а кого ненавидеть. Прекрати. – Ну конечно! Как всегда, – она закатила глаза и всплеснула руками. – Эрвин, я ничего подобного не делаю. Разве я сказала тебе ненавидеть его? Сказала? Я поморщился. – Не нужно воспринимать всё в буквальном смысле. – Я всего лишь сказала тебе тогда, что эта семейка, если её так можно назвать, очень странная. И я боюсь этого мальчишку. Просто они нелюдимые, и неизвестно, что у них на уме. – Всё у него нормально! Бэль, я отказываюсь говорить об этом. Она поджала губы и обиженно взглянула на меня. – Ладно. Ладно, пусть будет так. Но просто знай, что он мне неприятен! *** Я облегчённо вздохнул, когда, наконец, смог пройтись по подсолнечному полю. Уже совсем поспевшие растения, от тяжести наклоняя свои головы, но неизменно пытаясь смотреть на солнце, встретили меня плавным покачиванием. Я наконец свободен, наконец вне больницы. Не знаю, вроде бы я всё тут же, в этом городе, на этой ферме, вокруг меня всё те же люди, но лишение руки всё будто бы кардинально изменило. Началась новая жизнь, новое существование. И новые перемены тоже грянут. Например, теперь придется учиться писать, есть и вообще работать лишь левой рукой, что я и делал в больнице, когда было скучно. – Я думал, ты не вернёшься сюда вообще, – тихо сказал шагающий рядом Леви. – Весьма оптимистично, – с иронией заметил я. – Будто бы у меня половину туловища отняли. – Все шутки шутишь, – парень сделал недовольное выражение лица, и я отвёл от него взгляд на место, куда мы набрели. – Я не сторонник депрессий, – бросил я и переключился на поляну, на которую мы вышли. – Леви, ты что, не помнишь? Парень обвёл всё вокруг скучающим взглядом и сложил руки на груди, уставившись на меня. – Ну, помню, – сказал так, будто бы ему и вовсе плевать. – Леви, прекрати! – я сгрёб его одной рукой, прижимая к себе. Ну да, объятия уже не те. – Неужели тебе неприятно вспомнить, что произошло будто бы невероятно давно, а на самом-то деле чуть больше месяца назад? Леви промолчал, но перестал напрягаться и, делая вид, что неохотно, обнял меня в ответ. Я поцеловал его в макушку и вспомнил того Леви, ещё незнакомого, неизведанного. – А почему два? – снова, как тогда, поинтересовался я. – Почему? – Два не два, какая разница? – но в этот раз его тон не был опасливым, злым и недовольным. Я засмеялся. – Что-то вечно и неизменно! Леви отпрянул, но не убрал руки. Он щурился на солнце, которое выглядывало из-за моего плеча. – Почему ты такой несерьёзный? – цокнув, спросил он и, не дав мне ответить, приподнялся и поцеловал в губы.