В подсолнечном поле под солнцем.

«Я не умею изъясняться на словах. Я умею изъясняться в письме. Эрвин, то, что произошло в поле, может считаться очком в твою пользу. Сначала серии этих случайных встреч меня просто выбешивали. Но та неделя, которую ты отсутствовал, тоже неимоверно бесила. Эрвин, ты отличный парень. Но лето не бесконечное. Леви» Какая радость, что это послание я нашёл быстрее, чем сестра. Оно было аккуратно уложено в коричневый конверт, плотно заклеенный и торчащий из досок меж забором фермы. После поля мы не виделись всего один день, а это послание я нашёл утром, спустя ещё один день. Письмо короткое, но ясное, и теперь куча разных вопросов ураганом вертятся у меня в голове. И я непременно обязан задать их напрямую; в отличие от Леви, я лучше изъясняюсь на словах, нежели в письме. Сегодня понедельник, и письмо я нашёл именно тогда, когда спешил на автобус. Сегодня я обязательно навещу Леви. Либо он сам мне встретится в поле, либо я сам наведаюсь к нему в гости. Я торопился, как мог, и даже не заглянул домой после работы. Сжимая в руке уже довольно-таки помятый конверт, я быстро шёл по заученному наизусть пути. Я старался не бежать изо всех сил, так как совсем не хотелось привлекать внимание местных жителей. В голове металась одна единственная мысль в виде надежды на то, что Леви сейчас дома. Уже издалека, на повороте, я увидел знакомую спину. Он вышел из дома и закрывал калитку. Я в прямом смысле побежал к нему на всех парах. – Леви, – от моего странного, слегка дрожащего голоса, парень резко обернулся, как тогда в поле. – Эрвин? – парень удивился, явно не ожидая меня увидеть здесь и сейчас. Я впервые ему не улыбнулся, но и не был рассержен. Я немного трусил совершать какие-либо лишние действия. – Именно я. Твоё письмо, – я показал ему коричневый конверт. При виде его Леви никак не отреагировал. – Могу я услышать объяснения? – Какие? – парень обхватил себя руками и нахмурился. – Нет, не объяснения, а просто ответы на мои вопросы, – я вопросительно уставился на него. Леви помолчал, оглянулся на дом и вдруг пошёл по дороге в ту сторону, откуда пришёл я. – Идём. Я нагнал парня, и мы побрели вместе. Я не вытерпел и открыл по дороге письмо, чтобы процитировать одну строку: – «Эрвин, то, что произошло в поле, может считаться очком в твою пользу». Объяснишь? – с надеждой поскорее узнать ответ, спросил я. Леви, потупив взгляд, медленно шёл рядом. – Это значит то, что я дал слабину. Что, разве это непонятно? – парень огрызнулся. – Что тебе ещё непонятно? Я же, блин, чёртов переводчик теперь. Я остановился, и Леви это заметил. К чему эта злоба? Какого чёрта он пишет мне письмо, а затем огрызается на вопросы по поводу него? – С чего это ты вдруг озлобился? Лучшая защита – это нападение? Но зачем от меня защищаться, Леви? – моё недоумение росло. Мы смотрели друг на друга. Я – удивленно и рассеяно, а он – опасливо и настороженно, будто видел меня впервые. – Ты когда-нибудь давал себе обещания? – вопрос прозвучал с вызовом. – Что? – я смял письмо и выкинул на траву. Леви даже не взглянул на комок бумаги. – Какие к чёрту обещания? О чём ты говоришь? Сначала ты ловишь со мной рыбу, катаешься на раме и дремлешь совсем близко и рядом, а потом вдруг пишешь, что, Эрвин, ну ты хороший, но всё же отвали. Плотно сжав губы, теперь я буровил тёмные глаза парня. Он вдруг рассмеялся, откинув голову назад. Его смех был слегка нервным, судорожным, но не наигранным. – Я не говорил тебе «отвали», – всё ещё усмехаясь, сказал парень. – Я сказал, точнее, написал вон в том листке, – он пнул мятый шарик, – что лето не бесконечное. Когда-то придётся сказать ему «прощай», – он сделал паузу, оглянувшись, затем шагнул навстречу. – Если лето уйдет, то и ты исчезнешь вместе с ним. Я был поражён и обескуражен. Воздух застрял, превратившись в вату, забившуюся в лёгких. Я не мог перевести дыхание. – А ты – нет? – выдавил из себя я. – А ты не уйдёшь? Не исчезнешь вместе с теми грёбаными подсолнухами? Леви вдруг сменил горькую маску на опустошённую и чем-то тоскливую. Наверняка не ожидал, что я нанесу такой же ответный удар обезоруживающими вопросами. – Я? – впервые я застал этого человека врасплох. – Ты, кто же ещё? Длинные и затяжные паузы со стороны Леви стали для меня привычны, но сейчас они просто выбешивали. Я ждал ответ, я хотел слышать ответ прямо сейчас. Наверное, я ждал ответ на эти вопросы с таким желанием потому, что сам не знал, что можно было бы ответить. Эти вопросы заставляли невольно превратиться в немого, безмозглого овоща. – Я каждый год возвращаюсь за этими грёбаными подсолнухами, – тоскливая усмешка. – Это слишком долго, – я покачал головой, и улыбка, неуверенная и едва заметная, появилась на моих губах. – Подойди, что ли. Я развел руки, и он, помедлив, шагнул мне навстречу. Я крепко обнял парня, его тощую, узкую спину; его руки неуверенно, но всё же сжали мою спину в ответ. Волосы всё так же пахли свежестью, принуждая меня уткнуться в макушку и вдохнуть этот запах полной грудью. – Ты всегда был таким пессимистом? – спросил я, не двигаясь, будто боясь спугнуть парня. Он поднял голову с моей груди и спокойно сказал: – Заткнись. Его взгляд томный, губы приоткрыты; приподнявшись на цыпочки, Леви первый потянулся ко мне. Прохлада его губ будто бы успокоила меня и привела в чувства. Всего несколько секунд длилось невинное соприкосновение, но мне показалось, словно это длилось бесконечно и прекрасно долго. Отстранившись, Леви выскользнул из моих рук и отступил на шаг назад. – Просто забудь об этой бумажке, – Леви поднял из выцветшей на солнце травы смятый комок бумаги и, распрямив, тут же порвал его на мелкие неровные квадратики. *** Лето бежит с неимоверной скоростью. А мы, люди, кому оно действительно дорого, несёмся за ним со всей дури, как только можем. Я с самого детства гнался за летом, так как оно было моим самым любимым сезоном. Лето было для меня неким убежищем во всём суетливом году. А сейчас я снова принял участие в гонке за летом, только теперь я тащу за собой за руку Леви. Никто из нас не хочет, чтобы лето ускользало, исчезало и испарялось в осенней листве. Все хотят жить в беспечном отрывке времени под названием «Лето» с тремя главами «Июнь», «Июль» и «Август». Сейчас наша первая глава тает на глазах. В её последний день мы провожали июнь, сидя под раскидистым, наполненным силами жаркой поры деревом на утёсе и молча наблюдали, как солнце незаметно ползёт по небосводу, с каждой минутой становясь на каплю ближе к горизонту. Но закат ещё не скоро; сейчас всего лишь послеобеденный час. Это было всё ещё непривычно, боязно и странно – заключать Леви в объятиях. С того разговора прошло всего-то три дня. Но он позволял себя обнимать. Он был всё таким же замкнутым, редко смеющимся, и зачастую огрызающимся. Но он, кажется, начинал доверять мне. Наше общение было похоже на то, как человек приручает дикого зверя. Медленно, шаг за шагом, постепенно. Вот так и с этим мальчишкой. – Последний день июня, – тихо сказал Леви, глядя вдаль. – Вроде бы ничего такого, ещё два месяца впереди, но всё равно жаль. – Пустяки, Леви, – я погладил большим пальцем его запястье. – Теперь ты что, считать дни будешь? Он поднял голову и внимательно на меня посмотрел. – По-моему, тут волей-неволей считать будешь. Я усмехнулся, откинул голову на корявое дерево и закрыл глаза. –То время года видишь ты во мне, Когда из листьев редко где какой, Дрожа, желтеет в веток голизне, А птичий свист везде сменил покой... Во мне ты видишь бледный край небес, Где от заката памятка одна, И, постепенно взявши перевес, Их опечатывает темнота. Во мне ты видишь то сгоранье пня, Когда зола, что пламенем была, Становится могилою огня, А то, что грело, изошло дотла, И это видя, помни: нет цены Свиданьям, дни которых сочтены. Глаза мои были всё так же закрыты, но я явно ощутил, что Леви повернул голову ко мне и теперь всматривается. Тихое шуршание его широкой рубашки, и я почувствовал, как рука скользнула на мой живот, обнимая. – Это ведь Шекспир? – тихо осведомился Леви. Я кивнул. – Точно. Как узнал? – Литературу люблю, – он тихо и почти беззвучно засмеялся. – Зачем такие грустные цитаты? Сам же говорил, чтобы никакой грусти не было. И правда, с чего это я. – Разговор навеял, вот и вспомнил отрывок. Я открыл глаза и взглянул на парня. Он поймал мой взгляд и тут же отвернулся. Я коснулся пальцем левой руки его скулы и наклонился, касаясь подбородком его плеча. – Почему ты сразу отворачиваешься? – Почему ты заостряешь на этом внимание? – Потому, что хочу видеть твоё лицо, – я нагнулся ещё ниже и поцеловал его в шею; Леви дёрнул плечом и развернулся лицом ко мне. – Больно давно ты его не видел, – язвительно, но по-доброму сказал он и закинул руку на мою шею, притягивая и целуя. Я пододвинулся ближе, двумя руками опутывая за талию. Можно сказать, что это первый серьёзный поцелуй. Возвращались домой мы раздельно. Точнее, на единственном перекрёстке города нам пришлось разойтись. Я пошёл в сторону фермы, а Леви – на Старую площадь по каким-то делам. Удивительно, но мы попрощались сухо; обычного «до скорого» и его «бывай» было достаточно. А я большего и не требовал. Улицы города узкие, я вообще удивляюсь, как машины могут проезжать по таким дорогам. С виду могло показаться, что улицу теснят и прижимают дома разных размеров, которые и сами располагаются рядом, очень тесно прижимаясь друг к другу. Со всех дворов доносятся разные звуки: голоса людей разных возрастов, лай собак, весёлые крики детей. Сегодня я решил пройтись по ещё не изведанным мной дорогам и улицам, ведь всё равно я в итоге выйду к ферме, потому что её крышу видно почти с любой улицы городка. – Эй, Джейк, а ну на место! – послышалось где-то справа от меня. Я, не переставая медленно шагать, попытался всмотреться в гущу сада перед очередным домом, но из-за огромных кустов ничего не увидел. – Джейк! Джейк!!! – крик невозможно надорвал слух. Кричала девушка, но сейчас послышались истеричные рыдания. – Мама! Мама, скорее, сюда! Джейк меня укусил! Я остановился и подошёл к забору. Калитка была открыта, и я направился к ней. Лай собаки. Рык, лай, и с таким надрывом, что становится не по себе. Мне стало понятно, что собака носится по двору, отчаянно и бешено лая. – Эй, – крикнул я, делая шаг за калитку, – могу я чем помочь? Снова надрывный рык пса. И это, наверное, последнее, что я слышал. Огромный пес с бешеной скоростью вылетает из кустов ко мне. Я, не ожидая такого внезапного появления, в немом ужасе смотрю на животное, но когда понимание происходящего всё же приходит, и я пытаюсь спастись бегством, пронзительная, молниеносная и сбивающая с ног боль опутывает мою руку. Я смутно помню, что было дальше. Хриплое и дикое рычание пса совсем рядом, его зубы с остервенением вгрызаются в мою руку, всё время кусая то там, то здесь. Я выдёргиваю руку, яростно отпихиваю собаку ногами и свободной рукой пытаюсь схватить её за морду, но ничего не выходит. Скулы свело, в глазах потемнело, и как я не пытался удержать и стерпеть, крик всё равно вырывается из моей груди, и больше я не могу замолчать. Казалось мне, что эта псина откусила мою конечность, но всё на самом деле оказалось ещё хуже. Прибегает хозяин, я помню его как абстрактное размытое пятно; он хватает собаку за ошейник и пытается оттащить, делая мне ещё хуже и больнее. Собака отрывается от меня и швыряется на хозяина, отчего я, пользуясь возможностью, пытаюсь подняться на ноги, но всё оказывается тщетным. Ноги словно ватные, будто вся сила из них перетекла в руку и превратилась в безумную боль. Кровь хлыщет, я никак не могу сфокусировать взгляд. Выстрел. Испуганная женщина с ружьём в руках. Предсмертный визг собаки. И темнота, в которую я проваливаюсь с невероятной скоростью. *** В таких случаях пробуждаются в комнатах с белым потолком и с запахом лекарств, но я – исключение, я же проснулся в своей комнате, на ферме. – Эрвин! – дрожащий и слегка истеричный вопль моей кузины. Я плохо вижу, поэтому не поворачиваю голову в её сторону. – Эрвин, пожалуйста, только стерпи! Прости, я сделала всё, что могла! Местный врач приходил и тоже сделал всё, что мог. Осталось только ждать. Милый, пожалуйста, только стерпи! Её голос тревожной птицей бился у меня в висках. Громко, слишком громко. Я повернул голову вправо, и взгляд мой устремился на руку. Полностью забинтованная, будто бы не моя. Я не чувствую ни боли, ни того, что рука действительно ещё является частью моего тела. – Что сделали с рукой? – проскрипел я, боясь, что от одного моего произнесённого слова рука начнёт адски разрываться от боли. – Обработали, продезинфицировали, сделали укол, а затем перебинтовали, – её лицо было заплаканное и источающее испуг. – Эрвин, там такое... – она закрыла лицо руками и заплакала. Сдержанно, но горестно. – Ничего, – я вздохнул сквозь зубы, чувствуя, что боль просыпается. – Продержусь. Раз рука на месте, значит, всё более-менее нормально. Не по вкусу я собаке пришёлся, – мой хриплый смех, и всхлип со стороны кузины. – Эрвин! Не говори такие слова! Господи, это я виновата! Я не предупредила тебя! Тут часто бывают собаки без привязи. – Так, – я прервал её. – Во-первых, ты ни в чём не виновата. Во-вторых, никто не знал, что эта грязная псина окажется бешеной! Боль укусила меня за предплечье, и я застонал, как можно сильнее стиснув зубы. – Но... – Слушай, давай-ка иди ложись спать, – я посмотрел в окно, где полотно неба было иссиня-чёрным, а на нём мерцали веснушки-звёзды. – Уже ночь. Хватит сидеть со мной. Всё нормально, я тоже сейчас полежу и усну. Давай, Бэль. Кузина, поджав дрожащие губы, жалостливо смотрела на меня несколько секунд, а затем вздохнула, сдавшись. – Ладно, тебе правда лучше стоит поспать, – она поднялась, наклонилась ко мне и поцеловала в лоб. – Я завтра встану пораньше и приду к тебе. Засыпай. Она выключила свет, ещё раз оглянулась и вышла. Я остался наедине с болью, которая только и ждала этого момента. Я пролежал около часа в полной темноте, уставившись в потолок, и ждал, когда рука запульсирует и наполнится жгучей болью, но почему-то было тихо. Я старался не шевелится, поэтому рука лишь изредка слабо побаливала, заставляя меня насторожиться. Так и не дождавшись мучений, я уснул. Я проспал до вечера следующего дня. Не знаю, как так вышло, но силы куда-то исчезли, и я обессиленным овощем провалялся в постели, даже когда отошёл ото сна. Бэль и вправду весь день сидела подле меня, позабыв о своих делах и работе. – Ну пожалуйста, иди по делам, Бэль, – я смотрел на её бледное лицо и не понимал, почему кузина так серьёзно восприняла случившееся. – Хватит сидеть со мной, как с ребёнком, серьёзно. Всё нормально, мне просто стоит отлежаться и не беспокоить руку. Она медленно покачала головой и потупила уставший взгляд. – Тебе нужно провести осмотр и сделать перевязку. Давай я позвоню доктору или обращусь в больницу в другом городе? Я запротестовал. Мне это было ни к чему. Тем более, я уже знал, что это такое – быть покусанным собакой. Проходил в детстве, знаю, как это противно и больно, но больше уже не беспокоюсь. Конечно, укусы ведут себя странно, ибо должны зверски болеть, а сейчас в них отдаются лишь вялые отголоски боли. – Нет, Бэль, успокойся уже, – я нахмурился, но старался сдерживать себя. – Ты что, не помнишь, как меня в семь лет покусала собака? Вся нога была в ранах и укусах. – Ну, помню, – она горько вздохнула и сложила на коленях руки в замок. – Но нельзя рассуждать об этом так беспечно. Один раз повезло, а второй, может, нет. – Хорошо, если мне станет хуже, я сообщу тебе, и ты вызовешь докторов. Ладно? Сестра кивнула и вышла из комнаты, не закрывая за собой двери. А под самое утро мне действительно стало хуже. Я проснулся с криком; руку дёргало, укусы пульсировали, а я вскочил с желанием отрубить изувеченную конечность. – Бэль, – слабо позвал я. – Бэль! – чуть громче. Её комната смежная моей, поэтому она услышала меня и пришла чуть ли не в ту же секунду, когда я крикнул её имя. Растрёпанная, заспанная и испуганная, кутаясь в халат, она подскочила ко мне. – Что такое? Что? – Вот сейчас можешь вызывать, – сдержанно одобрил я её вчерашнюю мысль. Кузина, не сказав ни слова, вихрем вылетела из моей комнаты. Спустя пять минут она вернулась. – Я так боюсь за тебя, так боюсь, – она, словно маятник, ходила из угла в угол. Я закрыл глаза, чтобы не видеть её однотипных движений, так как из-за них кружилась голова. – Ты лучше скажи, когда там твоя скорая приедет? Боль отступила. Но я уже знал, что это ненадолго. – У нас в местной больнице нет хирургического отделения, – всхлип, – поэтому всегда с такими случаями везут в соседний город, который значительно больше. – Ну, и сколько они сюда едут? Я почувствовал, что силы меня покидают; говорить становилось сложнее из-за того, что боль волной накатывала, издеваясь надо мной. – Час примерно... Они скоро будут, Эрвин! – Хорошо. Я потерял сознание прежде, чем ко мне приехали люди в белых халатах. В больнице меня обкололи различными лекарствами, поэтому я приходил в себя урывками, большее время проводя в бреду. Но боль, знобящую в повреждённой конечности, я чувствовал постоянно. Только более слабую благодаря обезболивающим. *** Рука дико чесалась, и из-за этого я дёргался во сне. Зуд был такой, что я попытался почесать конечность, невзирая ни на что, но руки не было. Я не мог дотянуться, нащупать руку. Никак. Пришлось открыть глаза; я был мгновенно ослеплён на несколько секунд из-за ламп, висящих почти прямо надо мной. Белое, белое, белое. Всё вокруг белое и этим противное. Я зажмурился и потянулся левой рукой к больной. Но руки не было. Плечо, начало предплечья, пустота. – Эрвин, – о господи, это голос Леви. Я посмотрел в угол комнаты, откуда послышался голос. Парень сидел на стуле, согнувшись и съёжившись. Потом мой взгляд добрался до конечности. Немой крик застрял в горле, и тут же камнем рухнул вниз живота. – Эрвин, руки нет.