Подарок для Османского Льва

Ночной полумрак любовно заключил в свои объятия засыпающую столицу Великого государства Османов, позволив городу, наконец, отдохнуть от извечной дневной суеты, царящей на разогретых солнцем улицах Стамбула. Подданным Султана Сулеймана было невдомёк, что эта благословенная самим Аллахом ночь воистину способна изменить судьбы многих. Но прежде всего одну – той, чей цветок жизни смог дать росток лишь на просторах чужеземной и незнакомой страны, заботливо обогретый ласковой улыбкой мужчины, от имени которого содрогались короли и обращались в бегство целые легионы неверных, прежде отважно вышагивающих под боевые марши навстречу своей смерти. Израненная, искалеченная душа, томившаяся в хрупком девичьем теле, доныне не изведавшем любви и ласки, отчаянно рвалась наружу, мечтая сбросить с себя тяжкие оковы судьбы, что так жестоко обошлась с ней. И вот оно – освобождение, что снизошло на неё подобно первому дождю за время знойной засухи – такое же необходимое и желанное, благосклонно позволяющее сделать новый вдох, преисполненный силой и жаждой бороться за собственное счастье. За собственный мир, у которого было имя и такие чарующие глаза, в омуте которых она беспомощно тонула и не желала быть спасенной. Испуганное сердечко девушки билось загнанной в клетку птичкой, стоило принцессе ступить на анатолийский шелк, заботливо разостланный перед ней, что тянулся от самого порога покоев до двух небольших ступеней дастархана, на котором, возвышаясь, величественно стояла Махидевран Султан. Шах глубоко вздохнула и с силой сжала руки в замочек перед собой, пытаясь не выдать дрожи, что, казалось бы, сковала всё её тело. Шаг за шагом, ступая по россыпи золотых момент, что девушки бросали в ниц, как символ счастья, она приближалась к Валиде, терпеливо ждущей её на противоположенном конце покоев. Втайне от чужих глаз Джихан осторожно поддерживала подол своего биндалли, чтобы ненароком не оступиться и не пасть под восторженные взгляды Хасеки Хюррем Султан и Мирхримах Султан. Признаться, девушка была весьма удивлена, увидев Султанш за праздничным столом, приветствующих её снисходительной улыбкой. Единственным разумным объяснением было то, что после неудавшегося покушения женщины были готовы пойти на всё, только бы отвести от себя ненужные подозрения. Шах понимала, что всё торжество, как и само её присутствие во дворце очень тяготит двух представителей семьи Султана, но она не могла не быть обрадована тем, что, несмотря на объявленную меж ними войну, Хюррем Султан всё-таки пришлось усмирить свою гордость и проявить такт, которого от неё и требовал Повелитель. Ещё одна маленькая победа, которой суждено стать началом тернистого пути, длинною в целую жизнь, полную опасностей и страха. Джихан остановилась напротив Гюльбахар и почтительно склонила голову, опустившись перед матерью наследника на колени. Миг промедления был необычайно тяжел, и принцесса испытала огромную радость, когда госпожа благосклонно протянула ей руку. Осторожно коснувшись губами, а после челом тыльной стороны изящной ладони Махидевран Султан, Шах осмелилась поднять глаза на свекровь и с молчаливого согласия поднялась на ноги, аккуратно придерживая шелковый подол платья, расшитого бисером. — Аллах да благословит тебя, Шах-Джихан, — Султанша сдержанно улыбнулась и плавно опустила алого цвета вуаль на лицо невестки, скрыв его от чужих глаз. — Аминь, — принцесса взволнованно вздохнула и в последний раз поклонилась госпоже. Увлекаемая девушками-прислужницами, Джихан осторожно опустилась на резной табурет, а сладкоголосая дева начала петь свою первую песню, прекрасную и древнюю, как весь земной мир. Нежные и печальные мотивы затрагивали самые потаенные струны девичьей души, и слезы беззвучно катились по её щекам, оседая соленой влагой на устах, которым вскоре суждено познать сладость поцелуев. Лишь при одной мысли о предстоящей ночи, в которую Шехзаде заберёт её детство и навсегда сделает своей, принцессу охватывала тревога. Она ещё не знала мужчину и прежде никогда не позволяла пасть на себя даже взгляду, полного неприкрытого желания. Но, Мустафа… Он пробуждал в ней что-то совершенно дикое, необузданное, первобытное и истинно женское стремление быть покоренной, слабой, нежной и беззащитной, покорной его воле и смиренно склонившей голову перед его властью и силой. Она подобно воску плавилась под его взглядом, что обжигал не хуже каленого железа, но не оставлял ран на нежной коже. Нет, он подогревал кровь, заставляя её буквально бурлить в венах и приливать к щекам, делая их пунцовыми, стоило наследнику Султаната всего лишь коснуться её. И никакой этикет, и воспитание были не в силах спасти её и скрыть от глаз Шехзаде её смущение и робость, которые буквально сводили Мустафу с ума. Нежный, хрупкий, чужеземный цветок. Он готов был лелеять его и оберегать от всех земных невзгод. Был готов внять словам лукавого Шайтана и навеки отвергнуть своего Шейха, только бы она была благосклонна! Только бы дарила ему тепло своих рук и нежность ласковой улыбки. О большем он просить, не смел. Джихан прикрыла глаза, вслушиваясь в тихие напевы и звуки музыки, под которые в танце кружились девушки, держащие в руках серебряные подносы с горящими свечами, и не могла слышать разговор, происходивший прямо за её спиной. — Невеста так прекрасна. Молодость – дивная пора, — мечтательно улыбнулась Фатьма Султан. — Каждая девушка должна использовать это время с пользой, чтобы потом было, что вспоминать, — весело засмеялась госпожа. — Не грусти, Михримах. Ты ещё обязательно найдёшь своё счастье, а Рустем… По делом ему! За подобное преступление следовало бы лишить головы, но наш Повелитель очень благосклонен, — произнесла Султанша, заметив, что Луноликая сегодня не намерена поддаваться всеобщему веселью. — Вы правы, госпожа. Наш Повелитель слишком милостив, иначе всех грешников уже давно постигла бы кара, — лукаво произнесла Хасеки. — Наш Повелитель милостив, но не слеп, Хюррем. Каждый получит по заслугам, — не растерялась Фатьма Султан. — Слава Аллаху, что сегодня, наконец, мы можем возрадоваться, а не предаваться грусти. Джихан принесла свет в этот дворец. Её красоте и стойкости можно позавидовать. — Ну, что вы, госпожа? Время не властно над вами. Минуло столько лет, но вы по-прежнему прекрасны, — улыбнулась Луноликая. — Дай Аллах, и вы познаете счастье, ведь ваши мужья, да упокоит Всевышний их души, уходят от нас так неожиданно и быстро, — сочувственно произнесла Хюррем Султан, но торжество в глазах Хасеки выдавало её истинное настроение. — Аминь, Хюррем. Аминь, — согласно кивнула госпожа. — Но не будем обо мне, ведь сегодня не мой праздник, — Султанша выразительно посмотрела в сторону принцессы. — Всевышний благоволит Джихан. Она не испытает тех горестей, что пережила я. Мустафа будет жить очень долго, — заговорщически отозвалась госпожа. — Я сделаю всё для этого. — Инша’Аллах, — султаншам ничего не оставалось, кроме как согласиться. Но их взгляды, адресованные друг другу, были куда красноречивей, чем слова. Не желая продолжать беседу, которая была столь болезненна, члены семьи Султана вернулись к созерцанию праздничного обряда. Махидевран Султан с легкой улыбкой приблизилась, взяв невестку за руку и положив в её раскрытую ладонь золотую монету, заставила крепко сжать кулачок, на который после, узор за узором, стали наносить витой рисунок.

***

Свадебная процессия подходила к концу, как на женской половине, так и на мужской. Разгоряченные праздничным пиром и раззадоренные показательной схваткой бойцов, мужчины не забывали говорить и о политике, которой, казалось бы, не место среди торжественных бесед. Но, если Паши и Беи обсуждали растущее влияние Шехзаде, то сам наследник был погружен в думы, куда более мрачные, неподобающие для сегодняшнего события. День, который был призван осчастливить его, принес и новые беспокойства. Он явственно понимал, что после изгнания Паши Хюррем Султан не остановится, да и сам Мустафа был уверен, что Рустем ещё заявит о себе, ведь до сегодняшнего дня ему блестяще удавалось обходить ловушки, тщательно расставленные людьми наследника Султаната. — Чем заняты твои мысли, брат? Ты чем-то опечален? — Шехзаде Джихангир был крайней обеспокоен поведением брата. Последнее время тот был очень хмур, несмотря на скорую свадьбу, и младший наследник предпочел списать это на небольшой разлад между братом и отцом. Сам же Мустафа всеми способами поддерживал эту легенду, желая оградить Шехзаде от переживаний, ведь понимал, насколько сильно страдает Джихангир из-за поступков своей матери. — Неужели отъезд Рустема так тебя расстроил? — лукаво усмехнулся Баязид, пряча свою улыбку в кубке, до краев наполненного шербетом. Мустафа рассмеялся, одарив брата ласковой улыбкой. Веселый нрав Баязида всегда мог скрасить ненастные будни наследника и Шехзаде всегда искренне тянулся к младшему брату, цепляясь за малейшую возможность встретиться и сбросить оковы одиночества, коими он был скован многие годы. — Рустем не так прост. Я опасаюсь, что ему снова удастся изловчиться, и он вернётся во дворец, — произнес наследник. — Странно, что Повелитель не казнил его, как того требовал закон, — задумчиво протянул Шехзаде Джихангир. — Повелитель обеспокоен состоянием Михримах. Уверен, что это единственная причина, — старший Шехзаде вздохнул и осторожно взглянул на отца. Ему и самому было любопытно, от чего же Падишах решил даровать предателю жизнь. Ведь Мустафа был убежден, что если бы речь шла о безопасности Хюррем Султан, то Повелитель не отринул бы возможности устранить нежелательную угрозу. Это осознание отозвалось болью в сердце наследника. Отец пренебрег не только им, но и той, что стала невероятна дорога ему. — Согласен, — уверенно произнёс Баязид. — Брак с Михримах в очередной раз спас этому шакалу жизнь. И всё же сейчас нам нужно подумать о том, кого Повелитель назначит на должность Великого Визиря. — Капудан-Паша весьма достойный человек и опытный воин. После смерти Ибрагима-Паши только он может занимать этот пост. Недавно я получил от него весть – он возвращается в столицу, — Мустафа обернулся, снова обратив свой взгляд на братьев. — Думаю, что Мустафа прав. Капудан-Паша уже много лет преданно служит нашей семье. Он выдающийся мореплаватель и отважный воин, на счету которого не одна победа, — Шехзаде Джихангир согласно кивнул. — Будем надеяться, что Повелитель думает так же, как и мы, — Баязид улыбнулся, невольно всматриваясь в лица Пашей, присутствующих в покоях и лишний раз убеждался, что старший брат прав. Более достойной кандидатуры чем Хайреддин-Паша найти не удастся.

***

Ночь была необычайно тихой и спокойной, но, несмотря на эту благость небес, Шах Джихан так и не сомкнула глаз. Она долго мерила шагами свои покои пока, наконец, не решилась выйти на балкон. Прохладный воздух остудил разгоряченный пыл девушки, приводя мысли в хрупкое подобие порядка. Она задумчиво теребила край рукава своего праздничного платья и смотрела куда-то вдаль за горизонт, за плотную полосу тумана, где небо соприкасалось с водной гладью Босфора, и размышляла, что принесёт ей завтрашний день? После утренней молитвы она вместе с Шехзаде поедет в санджак, который станет для неё новым домом на долгие годы. Супруг наверняка вернётся к государственным делам и не почтит её свои обществом до самого вечера, который им предписано разделить так же, как и брачное ложе. Шах вздрогнула, и будто испугавшись собственных мыслей, качнула головой из стороны в сторону, пытаясь отогнать настойчивые видения, живописующие ей картину завтрашней ночи. Принцесса смущалась и стыдилась своих помыслов, до болезненного впиваясь пальчиками в мраморные перила балкона, но разыгравшееся воображение раз за разом вынуждало её вспоминать чарующие глаза и соблазнительные губы наследника, которые ещё недавно были так близко от её собственных. Она частенько слышала непристойные разговоры своих служанок, да и пожилая няня в своё время пыталась просветить юную девушку о том, чем занимаются супруги, когда тяжелые двери покоев звучно захлопываются, надежно отгораживая их от остального мира. Ужасу девушки не было предела. Она чуралась, не хотела и даже не могла представить, что рано или поздно ей придётся ощутить на себе тяжесть мужского тела. Она предпочла бы сброситься с башни, чем позволить одному из старых и обрюзгших бояр отца прикоснуться к себе.Но сейчас она была не в родной Валахии, и её супругом был не тот, кто с нескрываемым вожделением тянул свои грязные руки к подолу её платья, желая добраться до девичьей плоти и силой взять то, что никогда не будет ему принадлежать. Сейчас рядом с ней был достойнейший из мужчин. Наследник Великой династии Османов. Её Владыка. Её любовь. Её Мустафа. Тот, от рук которого она готова принять даже смерть. Она поклялась. Она дала обещание. И обязательно сдержит его. С этими мыслями Хасеки Джихан Султан вернулась в свои покои, не удостоив взглядом своего верного раба, что с благоговением взирал на неё с другого балкона, расположенного этажом ниже. Яхъя с печальной полуулыбкой смотрел вслед своей госпоже, мысленно воззвав к Аллаху, чтобы Всевышний снизошел и хранил его принцессу от невзгод и печалей, коих будет ещё не мало – в этом Бей не сомневался. Но он дал себе зарок, что всегда будет рядом с ней и не позволит причинить Джихан Султан вред. Он будет любить её тайно и незаметно. Сбережет это светлое чувство и пронесет его через годы, запрятав в самые потаенные глубины своей души, надежно укрыв от чужих глаз. Будет любоваться ею издалека и достаточно. Взлететь хотел и вот лежит разбитый о собственные страхи, что жгли сердце и отравляли душу. Затуманили разум, подарили мнимую надежду на взаимность. Вздор! «Ты не чета ей!» — твердил внутренний голос, и он молчаливо с ним соглашался, сокрушаясь, что позволил столь дерзким мыслям поселиться в своей голове. Он горел в пламени ада и каждой клеточкой тела ощущал эту боль, от которой крошатся зубы и разрываются внутри сосуды, качающие живительную жидкость к навеки окаменевшему органу. К месту, на котором когда-то было сердце. Когда-то, но не теперь. Он понял это только сегодня, когда стал свидетелем со стороны своего Шехзаде. В тот самый момент, когда трижды произнес ответ на вопрос: «Берёшь ли ты в законные жены Шах-Джихан Султан, наследную принцессу Валашского княжества?» «Беру». «Беру». «Беру». Произнес надрывно, пытаясь унять рвущийся наружу крик. Сжал кулаки, впиваясь ногтями в огрубевшую кожу. Думал, что не доживет до окончания церемонии никяха. Но, нет. Выжил. Выжил и сбежал. Трусливо и подло, но по-другому он не мог. Раб собственной любви, самолично подписавший себе приговор и принявший судьбу отверженного дервиша, обреченного века скитаться по пустыне, имя которой одиночество. Ташлыджалы Яхъя-Бей.