Ближе, Господь, к тебе

Не верите своим глазам? Я тоже не верю :D

Оторвись от земли, Будь свободней, чем могут они. Смотри на меня, Я тебя научу.

Если задуматься немного сильнее, чуть глубже окунуться в темные глубины неизведанного прежде и всколыхнуть невесомую ткань завесы бытия лишь на ничтожную долю выше, то кто знает, какие краски окажутся расплесканы по необъятным просторам едва трепещущих лепестков вселенной? Что будет, если на мгновение взмаха взволнованных лебединых перьев прикрыть глаза и зажмуриться до радужных хороводов под отяжелевшими вмиг веками? И что же можно будет увидеть среди слепящего света звезд, если протянуть ладонь к небесной глади и подтянуться на локтях выше, чтобы потом, свесив ноги, со смехом глядеть на искрящую переливами миражей и загадочных северных сияний в низинах жизнь с тяжелых ветвей первозданных устоев могучего Иггдрасиля? Наверное, тогда он смог бы нащупать ладонями радугу – и она, подобная касанию нежнейшего шелка материнской руки, наверняка пахла бы свежевыпеченным хлебом, малиновым джемом и улыбками. И, кто знает, быть может, он умудрился бы даже уткнуться лицом в пух развеянной ветром солнечной гривы небесного коня, что нес в хвосте лунный месяц, а в узде смеющееся солнце. Чтобы потом, хохоча, словно ребенок, пустить в бег длинные ноги коня до самых глубин океана, взметая ввысь соленые крапы безумных шапок беснующихся волн. А может быть, он встретил бы того художника, что раскрасил рассветы в Париже. Пожалуй, он мог бы сказать, что никогда не видел ничего прекраснее рассветов в Париже – но все же было в его жизни нечто, рядом с чем меркли даже заливы пурпура и фуксии над Елисеевыми полями и всем, что оставалось юноше, были лишь полные восторгов вдохи соленого бриза и легкого аромата корицы, что терпкими лентами вил свои струны из приоткрытого иллюминатора одной из кухонь. Почему-то Аллен всегда мечтал уметь рисовать, но уделом его изо дня в день были лишь давно приевшиеся сердцу страницы нотных тетрадей да затертый томик Шекспира, исчерканный небрежно на полях глупыми стихами с изломанной рифмой. Точнее, сам Аллен считал их таковыми - ну а в том, что они действительно таковы, юноша и не думал сомневаться. Единственным слушателем тонких порывов его юношеского сердца всегда оставался лишь смешливый Локи, которому отчего-то было забавнее потянуть хозяина за волосы и со счастливым ржанием приняться выпрашивать очередной кусок сахара, нежели слушать стихи, внимательно прижимая темные кончики ушей к опущенной в заинтересованности голове. Впрочем, наверное, как раз в этом Уолкер мог смело винить себя: ведь, как известно, как судно назовешь, так оно и поплывет, а нарекая едва стоявшего на ногах жеребенка гибким в устах именем божества хитрости, лукавства и озорства, глупо было бы полагать, что юный андалуз с рассыпанными по крупу яблоками вырастет подобным по гладкости норова глади мельничного пруда и столь же покорным, как лениво жевавший в своем деннике траву исполинский пахотный конь Арей, у которого Локи, к слову сказать, так обожал утягивать из кормушки спелые яблоки. Нет, Аллен не оправдывал свой поступок тем, что в момент наречения именем столь желанного подарка ему едва исполнилось одиннадцать, и книжка скандинавских мифов и сказок была столь интересна, что преодолеть соблазн для мальчика оказалось слишком тяжело: скорее, принимал со всем присущим ему насмешливым согласием, лишь отдаленно радуясь тому, что передумал в последний момент перед тем, как торжественно дать жеребенку имя бога-громовержца. *** Аллен сладко втянул носом воздух, расправляя руки, подобно крыльям, и подаваясь всем телом вперед, навстречу свежим порывам свободно нырявшего сквозь людские силуэты ветра. Оставленные позади накануне огни Квинстауна лежали призрачными силуэтами где-то далеко за уплывающим назад горизонтом, и слабые отголоски ирландского воздуха оставались лишь едва уловимыми здесь посвистами волынок в голосах матросов на нижних палубах да золотыми бликами в кудрях девушек. Что-то уже пеклось к обеду, и здесь аромат приобретал совершенно удивительные очертания, сплетаясь с солеными нотами ничем не скованного океанского ветра – Атлантика раскинула шатры повсюду, куда лишь только касался взгляд, и полные изумрудной лазури полотна стелились коврами вокруг точеного силуэта лайнера, расступаясь пред исполинским килем пенными барашками всклокоченных волн. И почему-то десяток съеденных очаровательных пирожных отнюдь не мешал Уолкеру ощущать, как рот наполнялся острым желанием отведать свежеиспеченных булочек, с, несомненно, просто волшебно хрустящей корочкой и легким ванильным послевкусием нежного теста, которое, вне всяких оговорок, будет буквально таять на языке. - Что же такое могло прийти в твою пустую голову, чтобы лицо приняло настолько по-идиотски довольное выражение? – раздался насмешливый голос рядом, и юноша, прищелкнув языком, в полпрыжка перескочил два ряда уложенных в шахматном порядке досок палубного пола, чтобы затем, лукаво усмехнувшись, поймать недовольный взгляд явно раздраженного Канды. Ароматная стопочка румяной выпечки на тончайшей фарфоровой тарелке с лентой позолоченного ободка по краю с сожалением вспорхнула и рассыпалась дымкой в воображении Уолкера, но отнюдь не разочарование накрыло следом изрядно ушедшего в сладкие фантазии мальчишку – скорее приятный налет предвкушения. Ссоры ли, скандала или драки? Этот вопрос Аллена почему-то не волновал: возможно, это было лишь глупым вожделением мальчишеской души, но что-то внутри крепко свивало лозы уверенности на предмет того, что темноволосый юноша сегодня явно не настроен на препирания. В конце концов, не зря же Аллен вчера едва не промахнулся с парой крапленых карт, чтобы сегодня тратить заполученную «царскую аудиенцию» на бессмысленные склоки. - А разве ты не чувствуешь? Повара пекут булочки с корицей, - для убедительности подросток снова глубоко втянул носом приятный запах, прикрыв глаза ровно на столько, чтобы в тонкую щелку между притворно затрепетавшими ресницами стало отчетливо видно, как японец закатил глаза и скрестил руки на груди в жесте, явно довольствия не выражавшем. - Терпеть не могу сладости. - Да ладно? А кто вчера столько круассанов за завтраком умял? – с ухмылкой парировал Уолкер, и результат его удовлетворил вполне. Канда запнулся за крепление одного из натянутых вдоль перил канатных лееров, едва не налетев лицом на выкрашенную белым шлюпочную балку. Схватившись рукой за борт установленной рядом шлюпки, молодой человек едва сумел избежать нелепого падения: впрочем, это не уберегло его от зашедшегося смехом Аллена, который просто согнулся пополам, наблюдая за тем, как Юу, злобно зашипев, отправил руки в карманы брюк и резко выплюнул фразу, от которой мальчишка стал хохотать лишь еще громче: - Круассаны – это не сладости! - Это почему это? Канда подавился вдохом от возмущения; возмущенно фыркнув после, какое-то время он отчаянно пытался подобрать подходящий тезис в пользу своего утверждения, пока наконец, судя по принявшему крайне довольное выражение лицу (во всяком случае, настолько довольное, каким вообще могло быть лицо мечника), совершенно уверенный в собственной правоте, не заявил победоносно: - Круассаны бывают и соленые. Только через несколько минут Аллен, смахнув ладонью выступившие в уголках глаз от смеха слезы, нашел в себе силы спросить: - Да? А что же тогда, по-твоему, сладости? - Конфеты, торты, пирожные, бу… Шпендель, какого черта ты опять смеешься?! - Просто… ты.. ха-ха… с таким серьезным видом о них говоришь, словно решаешь судьбу мира перед решающим сражением. И кстати, меня Аллен зовут. С таким склерозом надо бы лекарства пить, - Уолкера совсем не смущал тот факт, что, обращаясь к юноше в подобном тоне, он играл даже не с огнем, но качался на тонкой струне каната, натянутого над бездонной пропастью бесконечной ненависти нового знакомого. Нельзя было сказать о не понимании подростком имевшего место быть обстоятельства, но, как известно, в салютах радости человеку свойственно забывать о неприятных мелочах. Медовые ручьи эйфории, что скользила по его венам в этот час, были столь густы и сладки мятным всплеском чуть ниже кадыка, что места для беспокойства в груди не оставалось вовсе. Тяжелые тучи над бесконечными небесами таяли тленным дымом, тревожный звон колоколов затихал вдали, и радостные трели юной флейты заставляли Аллена смеяться еще громче, а глаза – сиять еще ярче. И зря Линали говорила, что его затея просто обязана рухнуть в бессилии перед упрямством спесивого мечника. Хотя, безусловно, доля правды в её словах была: не столь весомая, чтобы бросать абсолютно лишенную резона задумку в обреченной покорности перед поистине почти троянскими бастионами, но и не такая слабая, чтобы кидать в костер доски для Троянского коня. Впрочем, как раз о коне задумываться пока было рановато, хоть Канда и не стал дожидаться особого случая, чтобы, в очередной раз фыркнув недовольно, глядя на то, как Аллен хохотал, отвернуться в сторону, придав лицу довольно убедительное в своем равнодушном презрении выражение. Затем он ускорил шаг, явно стараясь оставить назойливого спутника позади, но и на этот раз идея не возымела никакого результата: азартно захохотав, Уолкер пустился бежать, а, обогнав Юу, он и вовсе принялся прыгать с доски на доску, будто бы под ногами была и не палуба вовсе, но старательно очерченные кем-то лабиринты детских игр. Выструганное дерево едва прогибалось под ногами, и с каждым касанием внутрь юноши проскальзывал отмеренный темп сердцебиения лайнера: через кожу в кровь, и с кровью – к собственному сердцу, задавая ритм и сливаясь в единое целое теплом крови в ладонях и гулом моторов в машинном отделении. И Аллен, прикрыв глаза, позволил этому ритму пульсировать в висках едва уловимым касанием прохладных пальцев: а подняв веки, он натолкнулся на пронзительную синеву чистейшего апрельского небосвода. Алый змей несся в вышину, лохматым хвостом цепляясь за облака; Юу стоял чуть поодаль от Аллена, опершись руками на ограждения палубы и подняв глаза ввысь. Подросток не видел, куда смотрел японец, но ветер играл со смольными потоками волос, пуская их ленты по прямым плечам, и вот уже Уолкер осторожно прислонился спиной к леерам рядом, ловя устремленный к небу взгляд. - Чего надо? – грубо осведомился японец, не поворачиваясь к спутнику. - А что, стесняешься? – нагло хмыкнул Аллен, предварительно отдалившись от юноши на добрых полфута – кто знает этого Юу? Но мечник лишь фыркнул. - Отвали. - И все-таки? - Шпендель, что во фразе «отвали» тебе не понятно? Серые глаза лукаво задрожали, заиграли прозрачными бликами, обронив в легкий воздух тонкое озорство, и подросток вовсе не посчитал навязчивым сообщить мечнику, что «отваливать» он от него совершенно не намерен, но твердо нацелен выяснить, какие мысли обратили внимание темноволосого молодого человека к столь банальной вещи, как воздушный змей. Канда смерил его взглядом (под которым, пожалуй, с абсурдной легкостью можно было бы приготовить неплохую глазунью), дернул плечом и, изобразив неопределенный взмах рукой, произнес: - Да черт с тобой, - затем он хмыкнул, кивком головы указал на змея и добавил. - Глаза мозолит не в первый раз. Аллен едва не свалился за борт, совсем не ожидавший подобного. Вовремя схватившись за холодный поручень, юноша вскинул голову, ожидая поймать на себе ставший привычным уже холодный взгляд, но натолкнулся лишь на слегка нахмуренные брови и потемневшую радужку глаз: Канда словно смотрел сквозь него, вовсе не замечая даже. Уолкер хотел произнести что-то в ответ, но мгновенно забыл, что хотел сказать, когда на темный ободок зрачка лег тающий силуэт проплывавшего вдали облака; а затем солнечный луч упал ярким отблеском на стекло окон, и на какие-то мгновения его ослепило. Когда подросток, держась пальцами за переносицу, таки распахнул глаза, меж пляшущих цветных пятен он увидел хмурого японца, с недовольством взиравшего на своего спутника. - Будь добр объяснить мне, что такого удивительного умудряется видеть твоя пустая голова в довольно-таки элементарных утверждениях? – осведомился ледяным тоном Юу, искривив несколько тонкую бровь в насмешливой издевке – немного снисходительной. Такой, какую можно было всегда увидеть во взгляде человека, уверенного заведомо в очевидной для любого понимающего в подобном глупости его собеседника. - Просто, согласись, странно выглядит, когда человек, подобный тебе, заглядывается на воздушного змея… В смысле, было бы логичнее, если бы ты заявил, что змей тебя раздражает своей назойливостью или что-то в таком духе. Вот. Неожиданно для него, азиат вовсе не зашипел, не оскалился: он даже не сменил выражения лица на хоть сколько-нибудь более рассерженное или, хотя бы, на чуть более раздосадованное; лишь отвернулся и прикрыл на пару минут глаза, позволив порыву ветра обдать лицо колкими нитями украденных у океана слез, и слегка пожал плечами. Аллену подумалось, что жест этот явился более чем-то неосознанным, внезапным и не контролируемым особо, - как если бы юноша лгал, касаясь ежесекундно шеи, - но мысль эта сгладилась в его голове так же скоро, как Юу, снова зацепившись взглядом за хвост змея, кинул на него хмурый взгляд и ответил: - Я думал об этом. - Скажи мне, что у тебя есть чувство юмора, и ты так шутишь. Похоже, он не был услышан: словно запахнув вместе с пальто границы личного пространства, темноволосый юноша уже вновь был прикован к высоте, слегка приоткрыв губы, и мысли его витали где-то совсем далеко – должно быть, за сотни и тысячи миль от крепко пахнущей свежей стружкой и лаком палубы «Титаника»; словно тень их мимолетного разговора вырвали, подобно листу календаря, и, рассеяв на десятки крупиц, отдали на потеху муссонам. Аллен видел, как отражались в темных океанах глаз лазоревое небо: и ни нашлось бы на свете такой пытки, под которой он признался бы даже самому себе, что плеск изумрудных волн на радужке этих совершенно удивительных глаз его завораживал. «Пожалуй, я слишком много времени провел рядом с этим придурком». - Может, ты соизволишь ответить? – подросток сказал это несколько громче, чем полагалось; и, наверное, все-таки наглее, чем позволялось. Выражение лица мечника мгновенно помрачнело, и он довольно холодно произнес: - Тебе-то на что? - Считай это простой природной любопытностью, - лукавый ответ всплеском радужного света утонул в тихом пении, что уносил вдаль неожиданно бережными объятиями ветер. Юноша снова нахмурился. Мимо прошли две смеющиеся девушки: Канда проводил их колким взглядом и слегка сварливо ответил, кинув на спутника внимательный взгляд темных глаз: - Вы с этим змеем чем-то похожи. - И чем же? - Он такой же назойливый, как и ты. Аллен с удовольствием отметил непроизвольно проступившее на лице спутника удивление, когда его собственный смех эхом отскочил от начищенных до блеска стоп шлюпбалок. Затем он прищурил глаза, хитро подмигнул Юу. - Ну так… Не хочешь ли узнать источник столь наглого раздражителя? И пусть это грозило немалой трепкой да парой синяков: апрель был в разгаре, и светлый трепет новизны его царской мантии сотнями бубенцов выводил песнь юной весны, а значит, и страх казался чем-то давно потерянным на страницах старой книги. Канда даже не успел и охнуть от неожиданности, когда Уолкер, азартно захохотав, схватил его за руку и потянул прочь, к лестницам, ведущим на палубы ниже. В голове у юноши стремительно заметались возможные варианты наиболее убедительных оправданий для Линали и Кросса – на случай, если Канда не сочтет необходимым пожалеть хотя бы лицо наглеца – но пропали они столь стремительно, что он даже не успел даже хоть на самую малость внимательно задуматься. Пожалуй, первые несколько минут бега эти размышления можно было действительно считать рациональными: во всяком случае, если сильно уверить себя в хоть самой ничтожной малости возможности того, что мечник допустит на мгновение мысль о том, что автора заливов синевы на лице Уолкера можно и утаить. Но только лишь первые – и не только потому, что после Аллен уже прочно потерял нить своих суждений. Находившиеся в тот момент в курительном салоне, баре или же просто прогуливавшиеся по кораблю пассажиры могли наблюдать весьма живописную картину: двое молодых людей, которые, воодушевленно костеря друг друга любезностями, умудрялись не только раздавать между причудливых словесных сплетений чувственной ругани тумаки, но и продвигаться к выходу на променад. Точного времени, которое ушло на то, чтобы оба оппонента, исчерпав свои силы, установили вынужденное перемирие, сказать наверняка не взялся бы ни один из них. Просто в определенный момент голос за спиной англичанина смолк: а в следующий юноша уже насуплено шел рядом с явно преувеличенно-равнодушным мечником, без тени смущения пытаясь если и не опрокинуть Юу на пол, то хотя бы ударить по лодыжкам больнее. Аллен совсем потерял счет времени к тому моменту, когда Канда, громко заявив, что его это достало, встряхнул волосами и опустился на деревянный поручень ограды, отделявшей палубы первого класса от закрытых палуб третьего. Похоже, они и действительно немало размялись: ноги у Уолкера тревожно ныли, и что-то подсказывало, что к вечеру они припомнят ему незапланированную нагрузку. Он обескуражено вздохнул, сел рядом с азиатом и подпер подбородок ладонью. Аллен терпеть не мог вот такие неудачи. Разумеется, он вообще не переносил неудачи, но вот именно такие вызывали в его душе особую злость. То чувство, которое одолевало его каждый раз, случись нечто подобное, Уолкер с огромным удовольствием вырвал бы из груди и отправил на дно океана, но, к сожалению, эмоции, как известно, имеют не слишком удобную для подобных затей форму, а потому все, что оставалось англичанину - с легким раздражением разглядывать по-прежнему метавшегося в вышине змея. - Да скажешь ты уже что-нибудь, тупая ты бошка?! – злобно выпалил мечник, когда молчание стало давить на уши. -А что я могу сказать, Дураканда?! Что я не могу найти этого чертового змея? – не менее раздраженно ответил Уолкер, с силой пихнув при этом вынужденного делить с ним импровизированную зону отдыха Канду. Тот, разумеется, не стал сдерживаться в ответе, и вот подросток уже потирал ушибленный копчик, шепотом бормоча ругательства. Внезапно Юу округлил глаза от изумления. Уолкер растерянно хлопнул ресницами, но в тот момент, когда он, кряхтя, поднялся на ноги и вознамерился поинтересоваться, в чем дело, мечник стремительно встал, подошел к краю палубы. Затем он легко запрыгнул на нижнюю перекладину лееров, выпрямился. Взгляд его метнулся к змею, и он насмешливо-издевательским тоном обронил: - Нет, ты действительно полнейший идиот, Шпендель. Явно заметив, что Аллен не настроен задавать вопрос вслух, Канда хмыкнул. Рука его взметнулась вверх, указывая на змея, и Уолкер действительно свалился бы назад, когда на него рухнуло понимание собственной глупости. Он, пожалуй, хлопнул бы себя по лбу, если бы рядом не было мечника – но мечник рядом был, притом спесивый весьма, а потому Аллен, напомнив себе ударить по лбу позже, заливисто расхохотался. - Вот я идиот, действительно! Канда развел руками. В ту же минуту лицо его приняло насмешливое выражение, и молодой человек язвительно подметил: - Что и требовалось доказать, Мояши. - И с этим ничего не поделаешь, Дураканда, - сказав это, Уолкер растянулся в улыбке. Что-то мимолетное подтолкнуло его, и юноша, осмелев внезапно, подмигнул Канде. Мечник в ответ на это лишь приглушенно зарычал и отвернулся, но Аллен ощутил, как внутри него все воспрянуло. Конечно, то, что ему не врезали, можно было лишь с натяжкой назвать победой, но все же можно. Канда говорил о леске, на которой держался змей. Было совсем не трудным проследить, откуда она вилась, чтобы найти владельца, и Аллен действительно ощутил себя полным дураком оттого, что не догадался раньше – да и не дал догадаться Канде, дергая его с палубы на палубу беспрерывно, если признаться самому себе чуть-чуть более честно. Но теперь, зная, откуда запускали змея, легче ему отнюдь не стало. Помещения третьего класса были закрыты для посещения с обеих сторон, и юноша ощутил жгучее желание найти Исмея и высказать главе компании все, что он о нем думал – но вместо этого Аллен лишь пнул закрытую на замок калитку и с легким отчаянием в голосе произнес: - Ну и как мы туда попадем? Когда Канда издевательски фыркнул и молча перемахнул через ограду, Уолкер подумал, что, быть может, ему стоит поучиться наглости – благо учитель есть прекрасный. *** Он задыхался. Задыхался в океане цвета, окружившем его со всех сторон, тонул в водовороте голосов, песен и споров, десятке непохожих друг на друга, разномастных и столь удивительных языков, в совершенно невероятном сиянии истинной жизни, нахлынувшей внезапностью противоположностей. Реками вина лился со всех сторон смех, уверенными ударами бил по струнам души мечника, словно стремился порвать нечто, что держало их когда-то – Канда был не в силах сопротивляться и лишь глубже опускался на дно нового моря, позволяя его теплым рукам утягивать себя в омуты чужих воспоминаний. Он не помнил, когда в последний раз его кровь кипела так горячо, обжигая изнутри так внезапно, но так полно, так сильно, что юноше казалось, будто его разорвет изнутри горящие рубиновым огнем безумие. Десятки глаз провожали его спину, Уолкер громко смеялся где-то рядом, и Юу вдруг стало безумно жаль, что смеяться он разучился давным-давно – правда, он поспешил сказать что-то колкое подростку, лживо успокаивая собственную душу. - Здесь так светло. Как будто солнце решило нас сжечь, - выдохнул Аллен совершенно ошарашенно. Океан небес взметнулся чистым восторгом, и бирюза его удивительных глаз играла тонким хитросплетением бликов, словно затягивая мечника в свои реки. Цвет был удивительным, и японец не мог сказать наверняка, были ли на земле такие краски, чтобы его написать. - Лучше сгореть на солнце, чем задохнуться, - ответил ему громко Канда. Ему начинало казаться, что он сходит с ума – воздух ворвался в его легкие так внезапно, что это походило на сон сумасшедшего, день ото дня терявшегося в глубине своих безнадежно пустых ирреалистичных грез, и просыпаться вовсе не хотелось. Он падал, и падение было бесконечно прекрасно. Уолкер крепко сжал его руку – но ему было совершенно все равно, и юноша позволил себе поддаться. Шпендель утянул его в самую гущу собравшейся толпы. Люди провожали их взглядами: удивленными, насмешливыми, оценивающими. День разгорался своим великолепием, и палуба была полна народу. За кораблем тянулся длинный кильватерный след, столь сильно похожий на длинный драконий хвост, и в свете яркого солнца океан лучился лазурной сталью индиго, тонким нефритовым отблеском вспенивая волны цвета мурены осколками зеркальных отражений. «Все же мне стоило взять этюдник» - подумал Канда, и тут же замер, когда Аллен, улыбнувшись, отпустил его руку. Не нужно было слов, чтобы понять, о чем говорил ему юноша. Мечник оторопел, но лишь на секунду, чтобы затем, коротко кивнув в благодарность, оставить Уолкера людям вокруг. В стороне от них, у самых лееров кормы, стояла девочка. Ей было лет пять, не больше, но Канда не мог сказать наверняка, ибо она показалась молодому человеку совсем крошечной. Взбитая копна рыжих кудрей, небесно-синий бант, запутавшийся в прядях, и тонкие детские лодыжки. Она неожиданно напомнила ему Линали – ту самую Линали, коей она была в ту пору, когда Юу впервые встретил её. Давным-давно, великое множество сожженных календарей назад. Она держала в руках катушку с леской, и бубенцы на нити браслета, что обнимал её запястье, тонко звенели искристым смехом, словно на Рождество, всякий раз, когда небесные потоки воздуха поднимали змея все выше. Канда прислонился к леерам рядом с девочкой. Он совершенно не умел общаться с детьми и на полном серьезе был намерен просто молча наблюдать за тем, как малышка забавляется со змеем – но неожиданно ребенок протянул ему катушку и широко улыбнулся. - Вам нравится мой змей, мистер? - Эм… - юноша замялся. - Он очень красивый. - Мой папа говорит, что он может взлететь еще выше, но там слишком сильный ветер, и я его не удержу. - Хочешь, чтобы я запустил его выше? Солнечный луч запутался в рыжих волосах, и девочка просияла от радости. - Как тебя зовут? - Пенни! Мечник смутно помнил то время, когда они с Линали носились по полям родительского поместья, гоняя по небу змея: однако в те времена запускал змея всегда отец, а потом Комуи. Канда же всегда лишь наблюдал со стороны, изредка только стараясь вникнуть в азы мастерства. В юношестве правда он, бывало порой, брал с собой растрепанную игрушку – но отчего-то, бывший еще жеребенком Бальтазар совсем не одобрял увлечения хозяином другим предметом, а потому всячески пытался помешать взлету змея, не брезгуя нисколько и самыми низкими приемами. Ну а к тому времени, когда наглого жеребенка сменил отходчивый нравом жеребец, лохматый хвост змея уже давно стерся в памяти темноволосого молодого человека. Он действительно не был уверен в том, что у него получится, но руки, похоже, помнили, что нужно делать. Ветер, словно решив подыграть ему, подхватил алые крылья, и Юу осталось лишь отойти на пару шагов назад, размотать нить и рывком дернуть воздушного змея на себя. Сила порыва оказалась так сильна, что его едва не протянуло на какое расстояние за змеем, прежде чем тот, взмахнув хвостом, взмыл ввысь. Девочка радостно засмеялась и захлопала в ладони, где-то за спиной заулюлюкал Шпендель. Змей поднимался еще выше, утягивая за собой легкие ткани облаков, а солнце слепило Канде глаза. Это было так странно – просто стоять здесь, так далеко от зачерствевших слов, мотать нить катушки, пока вокруг играл смех. Так странно не ощущать внутри ничего, кроме покоя: ни гнева, ни отвращения, ни пустоты. Лишь безграничный покой, граничащий пением сонной флейты с потаенными на дне звездами написанного маслом космоса, что недоступен был и самым великим звездочетам. Так странно было ощущать единый ритм сердцебиения корабля собственным, до капли раскаленного жаждой страстного стремления вперед пропуская через себя его кровь. Лопасти исполинских винтов взбивали морскую пену, «Титаник» несся навстречу горизонту – и, быть может, не такой уж и плохой идеей было это короткое неожиданное путешествие. *** - Не хочу уходить, - заунывно протянул Уолкер, когда Пенни наконец-то слезла с его плеч и убежала вслед за матерью на ужин, оставив в руках Канды несколько румяных яблок. Закатное солнце обнимало тени малиновым светом, когда двое юношей медленно поднимались с опустевшей палубы выше, к променадам второго класса. - Здесь так спокойно. Канда дернул плечами. - Как будто в первом классе тебя ежесекундно дергают, - он хмыкнул. - На недостаток спокойствия больше подходит жаловаться стюардам. Уолкер отмахнулся. - Я не об этом говорю, - он отвернулся, когда мечник вопросительно вскинул бровь, и добавил сухо. - Я не хочу возвращаться туда, где очевидное вранье считается совершенной искренностью. Канда остановился, и Уолкер заметил это не сразу. Он прошел добрых пару метров, пока японец не сводил с его спины изумленного взгляда – и Юу готов был поспорить на собственные кисти, что, погруженный в собственные мысли, малолетний шулер вряд ли заметил бы, не произнеси он громко: - Но разве сам ты не лжец, а, Мояши? – Аллен обернулся, и молодой человек молча поднес руку к своему лицу, очертив пальцем линию, что образовывал на чужой коже особенно плотно нанесенный грим. Уолкер хлопнул глазами – Канда понял, что прежде он даже и не допускал и мыли о том, что японец мог узнать – а потом грустно улыбнулся. - Мне приходится. Канда раздраженно прищелкнул языком. Его, как человека привыкшего получать требуемое, совсем не устроил подобный ответ, и ответ был довольно резок: - Каждый человек волен выбирать собственную правду, - он ухмыльнулся и перекинул волосы через плечо вперед.- Знаешь, сколько раз мне заявляли, что это неприлично – иметь такую длину волос? Он фыркнул, красноречиво показав тем самым свое отношение к данной претензии, и нагнал Уолкера. Канда пока смутно понимал, что заставило его ощутить подобное, но отчего-то жгуче хотелось понять, что такого мог скрывать этот мальчишка. Внутри начал закипать азарт. - Перестань корчить из себя примерного аристократа, Мояши. Он окинул пристальным взглядом лицо Уолкера, задержавшись на том, что было спрятано гримом; затем протянул ладонь, намереваясь стереть его, но Аллен, перехватив запястье, опустил руку Канды вниз. Мечник зашипел – юноша хмыкнул в ответ. - Я расскажу, но позже. Если ты, конечно, перестанешь меня так называть. - Расскажешь, я заставлю, не думай сомневаться, - японец издевательски оскалился, когда Уолкер показал ему язык, и с удовольствием сделал ему подсечку, опрокинув на палубу. - А называть тебя я буду так, как хочу. Не надейся, что подобрею. Англичанин бросил ему ругательство, Канда с удовольствием ответил двумя, и весь путь до лестницы они проделали, с видимым наслаждением осыпая друг друга красочными эпитетами. Мечник даже подивился пару раз выражениям, лившимся изо рта англичанина: и ему пришлось изрядно постараться, чтобы скрыть порой раздумья на предмет того, чем же парировать оскорбление. Они остановились перед лестницей, так как Уолкер заявил, что яблоки они должны разделить поровну. Не то, чтобы Канда слишком желал получить все яблоки, но был просто таки дело принципом пожелать Шпенделю приятного пути в как можно более далекие дали. Он бы обязательно постарался запихнуть собственноручно обнаглевшему мальчишке яблоко прямо в глотку, и приложил бы к этому все старание, если бы Аллен, кинув быстрый взгляд на пассажиров, собиравшихся у парадной лестницы перед ужином, не скривился брезгливо. Канда подавился оскорблением. - Они мерзкие, - произнес он, и Юу даже на секунду оторопел от таких слов. А юноша, похоже, наконец-то устал держать все в себе, и полный негодования поток слов, приправленный терпкой горечью разочарования, окружил мечника своим пожаром. - Эгоистичные, мерзкие ублюдки. Дышат дымком и сплетнями, давятся виски и собственным самолюбием, а лица до того тошнотворно-сладкие, что кажется, вот-вот стошнит. А эти старые тетки в дорогих платьях, пудрой и румянами перемазанные… - он скрестил руки на груди. - Да я даже слова подходящего подобрать не могу! - Жабы. Старые бородавчатые жабы, которым в болоте гнилом самое место, - с чувством выдохнул Канда, и вместе с этими словами его словно покинуло нечто тяжелое, вязкое, что отравляло его изнутри все эти дни. - Точно! Жабы! – Уолкер победно вскинул кулак вверх.- Жабищи! А эти их дочурки, а? – он повернулся к азиату и старательно изобразил рвотный позыв. - Эти курицы и того хуже. Канда одобрительно хмыкнул, самодовольно ухмыльнувшись, а внутри него просыпался ураган. Этот мальчишка, несомненно, сумел его заинтересовать – и молодой человек напрягся, подобно зверю, почуявшему добычу. Путешествие стало казаться более привлекательным, и мечник готов был побиться об заклад, что Уолкер мог преподнести ему немало сюрпризов. Он неожиданно вспомнил человека, которого старался забыть так долго – и крепко сжал яблоки в руках, словно стараясь самой кожей ощутить их спелую прохладу. - Кое-кто, между прочим, со стороны выглядит совершенно также. - А кому-то, между прочим, все кошки серы, – он ловко увернулся от подзатыльника, что не поскупился подарить ему Канда, а после неожиданно тихо и как-то серьезно добавил.- Я лучше умру, чем уподоблюсь этим зажравшимся задницам. Канда не стал утруждать себя старанием удержать полного сарказмом смешка. - А ты докажи, гороховый стручок. Он без усилий избежал удара: а Аллен, скорчив мину, выхватил у него яблоко и, сочно хрустнув изрядным куском, ответил, нагло высунув прежде язык: - Докажу. Не думай сомневаться, хвостатый. На этот раз избежать подзатыльника не удалось, и мальчишка сдавленно зашипел, потирая ушибленное место. Канда победоносно ухмыльнулся. Яблоки, к слову сказать, и правда оказались чудесны на вкус.