Я - корабль в замёрзших от боли снегах, Черной птицей застыл на чужих берегах, С головою погряз в отвратительных снах И останусь у них В плену.
День первый, 10 апреля 1912 года
Небо раскинуло свои крылья повсюду, расстелилось в высоте, насколько хватало глаз, расплескав в вышине прозрачные разводы пролитой акварели: белея к востоку, где сияло совсем недавно занявшееся, еще светлое и нежное солнце, оно едва темнело, поднимаясь, и редкие облака молочного, невесомо-легкого оттенка казались перьями, что обронил пролетавший здесь небесный Феникс. Словно легкие руки со звенящими браслетами весеннего, свежего ото сна неба обхватили ласковыми ладонями саму суть восставшего после долгой зимы естества, вбирая в себя и облака, и реки, и холмы. Искрящими переливами неслись с высоты пронзительной яркости потоки чистого света, и мягкие, нетронутые тучами или тьмою, цвета были столь прекрасны, что невозможно было не поднять головы в изумленном восторге, заворожено прослеживая взглядом, как мечутся в этом поразительном, будто новом небе крикливые чайки, и как вырезан горделивый стан пассажирского лайнера на фоне этого небесного холста. Голоса неслись со всех сторон. Это был нескончаемый рой совершенно непохожих друг на друга звуков, напевов, выкриков и восторженных охов. Все они сплетались воедино, в некую бессвязную, бессмысленную и абстрактно-резкую какофонию, изредка заглушаемую сигнальными свистками контролеров и тяжелыми, тягучими гудками величественной стремящейся вверх звуковой трубы; но было в этом сумасшедшем, окружавшем со всех сторон нестерпимом гаме нечто правильное, настолько органичное и уместное, что невольно приходило чувство, будто гул этот есть сам по себе вовсе не шум даже, а особенная, ни на что не похожая мелодия. Мелодия жизни, свободы и бесконечного рвения к новым горизонтам, что сияют зеленым лучом на закате. Люди толпились кругом, и вся пристань явилась невероятным живым существом, которое двигалось, извивалось и стремилось вперед, рассыпаясь тонкими лучами у пассажирских трапов, словно бы из громадной махины рождались подвижные тела разноцветных змей. И существо это, дыша полной грудью восторгов, впитывало в себя непередаваемый аромат новой краски, только выструганного и уложенного дерева, до капли упиваясь леденящими лицо брызгами плещущегося у подножья пристани океана. Это было странно и прекрасно одновременно: каждый, кто находился здесь, жил единым мигом той волшебной минуты, когда в руках у него оказался заветный лист бумаги с витиеватыми буквами, и этот лист уже был даже не простым билетом, а будто бы неким особым пропуском к королевскому двору. И всем было наплевать, в первый ли этот класс билет, второй или же третий. Каждый, кто ступал на трап, исполнялся гордости и чего-то необъяснимого, может, не совсем понимая, но чувствуя сердцем, как вливается в душу восторженное тепло от осознания того, что теперь он - член избранного клуба, приглашенный на королевский бал гость. Ведь он, именно он - пассажир корабля, который все называли сказочным. Конское ржание резало на части гудки бесконечно подъезжавших машин, и гнедые, вороные, а где и вовсе пегие, стриженные и встряхивающие длинными шелковыми гривами лошади возмущенно храпели, когда кучера отгоняли животных в сторону от автомобилей. Сновали в толпе стюарды, и посеребренные значки на их новой иссиня-черной форме слепили прохожих, ловя яркие отблески полуденного солнца. Бесконечные вереницы чемоданов, багажа, крики проверяющих билеты, оглушительный собачий лай и аляповатый безумный калейдоскоп из ярких женских шляпок, мужских фраков, разномастных шалей, платков и стареньких пиджаков обычных горожан, рабочих и прочих представителей противоположности собравшейся здесь элиты. И толпа отнюдь не стала ни на йоту меньше, тише или несколько организованней, спокойнее, стоило на пристань въехать двум черным автомобилям с изящными алыми крышами и тонкими линиями плавно выстроенных границ, что само по себе придавало авто своеобразную легкость и грацию. Лошади из стоявшей рядом повозки испуганно шарахнулись в сторону, захрапев и издав нервное ржание, едва успели отскочить несколько молодых людей в потрепанных рубашках, и автомобили, коротко просигналив, остановились в паре метров от пассажирского трапа, ведущего к палубе кают первого класса. - «Немного страшный, по крайней мере, странный в своем наряде, «шоф-фер» представляется нам новым существом, рожденным открытиями науки. Он летит к намеченной цели, безумно увлеченный скоростью, вздымая позади себя вихри пыли и проявляя чудеса ловкости. Настоящий «шофер», - раздался звонкий девичий голос, когда молодой мужчина в сером фраке, легко спрыгнув с сиденья, с негромким щелчком распахнул дверь своего «железного коня» и протянул руку к выходу. На затянутую черной кожей ладонь опустилась аккуратная женская ручка в перчатке, и вот уже, заливисто рассмеявшись, спорхнула с последней ступени молодая девушка: - Так и пишут газеты о людях, подобных вам. Вы действительно хороший водитель, мистер Майерс. - Приму за честь слышать подобное, мисс. - Ты лучше не разводи любезности, а зарегистрируй багаж, трепло, - раздался холодный голос далее, и на вытоптанный камень порта Саутгемптона лениво ступил молодой юноша, небрежно одернув сбившийся в поездке пиджак. Он расправил онемевшие плечи и, зашипев, когда пробежавший мимо стюард толкнул его под локоть, подошел к сошедшей ранее девушке, не менее холодно замечая: - Что, теперь с водителем шашни крутить будешь, а? - Не будь таким грубым, я, вообще-то, твоя невеста. - Сути это не меняет. Девушка оправила темные, необычно изумрудного оттенка волосы, что были собраны аккуратной посеребренной заколкой к затылку и длинными струящимися волнами опускались ниже поясницы, оставляя свободной кокетливую челку. Её руки были хрупкими, с тонкими запястьями, перехваченными легкими браслетами поверх светлых кремовых перчаток. Свежий мраморный цвет кожи придавал им совсем кукольные очертания наряду с бежевым платьем, по краю рукавов и поясу, что обвивал стройную талию, отороченного шелком цвета морской волны, оттеняя распустившимися на тяжелой ткани бутонами фиалкового оттенка глаза и хорошенькое личико девушки, которое словно бы светилось теплой радостью. Она кивнула стюарду, подошедшему для регистрации багажа, и, повернув голову, восторженно замерла, не в силах оторвать взгляда от взмывавшего на многие метры ввысь гордый профиль пассажирского лайнера. - О Господи, как он красив. Ты так не думаешь, Канда? - Пафоса больше, чем красоты. Пароход и пароход, только денег и рекламы вложено больше, чем в тот же «Олимпик», - тонкие брови юноши изогнулись в саркастическом равнодушии. - Шевелись, если не хочешь опоздать. Его нисколько не смутило то, что хамский тон голоса явно оскорбил брюнетку: молодой человек лишь быстро нырнул в море пассажиров и провожающих, совершенно не заботясь о спутнице. Девушка, обиженно хмыкнув и вздернув аккуратный носик, поспешила за ним, едва успевая держать подол платья. - Грубиян. Юноша стремительно обходил толпу, ловко пробираясь сквозь волнующееся море разномастной публики, и множество зевак провожали заинтересованными взглядами его статную спину, кто-то – с завистливым хмыканьем, а кто-то – восторженно вздыхая, по большей части мягкими женскими голосами с влюбленными томными нотками. Глазам действительно было на что посмотреть: стройный и высокий юноша походил на античного бога из древних легенд. Светлая алебастровая кожа оттенялась тяжелыми иссиня-черными волосами, и по смолянистым потокам, собранным в высокий хвост, скользили насыщенные аквамариновые блики сияющего солнца. Колкий, надменный взгляд раскосых темно-серых с сапфировыми вкраплениями глаз из-под прямой челки невольно заставлял людей расступаться, но ничуть не портил его. Напротив, придавал выточенным с таким старанием чертам особенную, аристократично-холодную красоту, что так завораживала окружающих. В каждой линии его лица скользила истинно азиатская резкость и правильность, но что-то сглаживало её, словно бы его кровь несла мягкие европейские нотки. Юноша был действительно красив, даже по меркам английских канонов красоты, славящихся своей чопорностью. Он был одет в белоснежную рубашку с узкими полосками рисунка и накрахмаленным воротничком, темные строгие брюки; полы пиджака, свободно расстегнутого, являли в полной красе стройность его торса, а темно-вишневый галстук едва поднимался в сторону от слабых порывов ветра, перекрываемого шумной толпой. Наконец нога юноши ступила на тяжелый трап, и сзади раздался сбитый от бега, взволнованный голос его невесты: - Как думаешь, внутри он такой же красивый? Он пожал плечами, равнодушно вчитываясь в вычурные золотые буквы названия на огромном носу лайнера, что так ярко сияли на черных листах обшивки. - Названию соответствовать должен, - длинноволосый кинул беглый взгляд на очередь из пассажиров на других трапах и язвительно добавил. - Да и деньгам, заплаченным за билет, тоже. Брюнетка тем временем уже успела заметить догнавших их двух стюардов с личными вещами, свою горничную со стопкой коробок и лакея, бережно несущего в руках продолговатый сверток, обтянутый тяжелой тканью. - Но о нем столько говорят, даже то, что он непотопляем! - И ты серьезно в это веришь? Ответить девушка не смогла, потому как раньше, чем она успела открыть рот, улыбчивый стюард в идеально чистой отглаженной форме протянул ей руку, помогая зайти, и произнес: - Добро пожаловать на «Титаник», мисс Ли, - увидев вошедшего следом юношу, он улыбнулся не менее радостно и поприветствовал пассажира. – Добро пожаловать на «Титаник», мистер Канда. Позвольте проводить вас к каюте… Притворная радость на лице служащего разозлила парня, и пальцы на правой руке невольно сжались в кулаки - однако воспитание аристократа, будь оно неладно, всегда велело держать эмоции в себе. Юноша тряхнул волосами: лицо его приняло недовольное выражение, и он, оттолкнув служащего плечом, брезгливо обронил через плечо, уже направляясь к коридору палубы «Е»: - Регистрационные багажа у моего лакея. Девушка, виновато улыбнувшись удивленному стюарду, поспешила за женихом. Широкие коридоры были заполнены людьми, и Канда быстрым шагом обходил вытянутых по струнке аристократов. Вслед неслись приветствия и женские улыбки, но юноша, сердито нахмурившись, лишь ускорял шаг, стоило вблизи появиться хоть самую ничтожную малость знакомому лицу. Пусть раньше он и относился ко всем россказням и сплетням о «Титанике» с нескрываемым сарказмом, но сейчас невольно цеплялся взглядом за поистине роскошную обстановку судна. Широкие коридоры первого класса были обшиты белым деревом: границы ниш выкладывались бордюрами и плинтусами с узорчатой резьбой из цветов и стеблей. Повсюду были крупные лампы в причудливых абажурах, и их свет, маслянистый и яркий, высвечивал золоченые ручки на тяжелых дубовых дверях кают, покрытых красноватым лаком – его запах до сих пор явно ощущался в воздухе, как и аромат свежей выпечки: повара уже готовились к первому обеду. Шорох платьев, усеянных вышивкой, мужской смех, витающий в воздухе запах дорогих духов и качественных сигар. Девушка позади смеялась, искренне радуясь знакомым лицам, постоянно останавливалась, чтобы отдать дань вежливости и обсудить с очередной кокеткой новые веяния моды. Её жених лишь ускорял шаг, проклиная день, когда купил билеты сюда, и бегал глазами по стальным табличкам с вензелями номеров кают. Наконец, едва не налетев на процессию, состоящую из молодого мужчины в костюме, женщины с надменным выражением лица и рыжеволосой девушки, Канда замер у двери с табличкой «27», вздохнув с явным облегчением, решительно толкнул её ногой и вошел внутрь, пропустив перед этим свою невесту. Теперь ему стало окончательно ясно, куда ушли миллионы денег, вложенных в строительство лайнера. Каюта поражала своей роскошью: заходя в помещение, пассажир сразу попадал в широкую просторную комнату, видимо, призванную исполнять роль некой гостиной. Темные вкладыши дерева бордового оттенка пересекались бледно-желтым цветочным орнаментом в нишах между деревянными рамами из красной древесины: резьба, покрытая золотистого колера краской, на них была подобна той, что Канда видел в коридорах: разница была лишь в сложности рисунка. К тонким балкам, разделявшим ниши, были прикреплены небольшие светильники на держателях, выполненных в форме распускающихся цветочных стеблей, и со светло-кремовыми абажурами незамысловатой формы. На прогулочную палубу выходили два небольших окна с тонкими рамами, затянутые тяжелыми парчовыми гардинами из той же золотой нити, лишь немного менее яркой и имевшей в себе бледный серый отсвет. Из мебели в комнате находились два бархатных полосатых дивана высветленного серовато-золотистого оттенка на изогнутых латунных ножках, идентичного узорам на дереве цвета, с широкими подлокотниками. Рядом расположился столик для газет на таких же подпорках: стекло было расписано черными витиеватыми линиями, а на нем высился поднос с бутылкой шампанского в ведре со льдом, несколькими бокалами и графином, внутри которого плескался свежий сок. На нескольких высоких и узких комодах лакированного темного дерева стояли лампы в резных абажурах и фарфоровые вазы, расписанные сказочными мотивами. Из комнаты вели двери в несколько комнат подобных гостиной, комнату для игры в карты и курительную. Последняя открывала выход в спальню, выполненную в золотисто-бежевых оттенках, где Канда обнаружил широкую кровать с тяжелым пологом, расшитым рюшами на подоле и стянутым кистями-подвязками. Она была застелена схожим с диванным бархатом, по периметру стояли несколько стульев с мягкой обивкой и изогнутыми спинками. В нише на противоположной стене расположился высокий камин, оформленный темной коробкой из вишневого дерева и золотистой лепниной. В углу же обнаружился резной туалетный столик с широким зеркалом в строгой раме. Еще раз осмотревшись, юноша медленно опустился на край кровати. Зеркало приходилось ровно напротив, и в отполированном стекле отражалось его лицо. Он глубоко вдохнул, снова и так же ясно ощущая кисловатый запах лака для дерева. Взгляд снова метнулся к зеркалу: черты лица расслабились, и на красивом лице не осталось ничего, кроме обреченной усталости. В этой роскоши можно было купаться, как в наполненном до краев бассейне, но длинноволосый юноша видел вокруг себя лишь золотую клетку. Он был закован в ней не один - однако Линали всегда умела найти радость и в лепестках лилий, которыми усеивали дно клетки, а он… А он просто ощущал себя утопающим в море несопоставимых вопросов, и, уже захлебываясь холодной водой, до него доносился надрывный смех рыдающего неба. Запертая клетка с потерянным ключом, где даже его гордость не способна сломать так живо ощутимые оковы, и остается лишь метаться в бессильной злобе. Подобно запертому в зоосаде тигру, вынужденному день изо дня слушать восторженные вопли зрителей, которые раз за разом ждут от него удивительного сальто-мортале. Канда зашипел и с силой стиснул пальцы в кулаки, так, что ногти впились в кожу, оставляя глубокие алые полосы. Мгновение он вглядывался в собственное отражение: губы дернулись в горькой усмешке, и он быстро поднялся на ноги, отводя взгляд от зеркала. Из спальни вела дверь в ванную комнату. Едва завидев серебро сантехники и позолоту на мраморных изделиях, юноша ощутил, как его затошнило от показушной роскоши, и поспешил на личную прогулочную палубу, где уже отдавала распоряжения раскрасневшаяся девушка. Палуба оказалась довольно просторной с широкими окнами, благодаря которым пространство было залито светом. Здесь стояло множество плетеных шезлонгов и несколько подобных им столиков, между которых располагались крупные кашпо с высокими фикусами. Сама же палуба была выполнена в стиле, напоминающем немецкий фахверк – белые вкладыши, дробимые узкими досками из темного мореного дуба. - Пожалуй, сюда нужно повесить пару картин. Доставьте цветы, я желаю видеть здесь свежие букеты. Да, и я хочу позже наведаться в библиотеку, вам будет не трудно меня проводить? - завидев вошедшего, девушка улыбнулась и кивнула в сторону мявшегося у входа лакея. - Ты забыл кое-что забрать. Юноша обернулся, беззвучно выругался, поспешно подошел к мужчине и практически выдернул сверток из рук отступившего назад лакея, крепко сжав его в руках чуть выше середины. - Приготовь постамент в спальне. На камине. Ли усмехнулась. - Никогда не пойму, зачем ты его с собой потащил. - И не поймешь, мозгов слишком мало, - мгновенно ощерился Канда, скорчив неприятную мину, отвернулся и начал аккуратно развязывать ленты на свертке. Девушка возмущенно ахнула, но, вспомнив, что они не одни, быстро пришла в себя, попросила горничную разложить по местам вещи из доставленных чемоданов и коробок и подошла к жениху, скрестив руки на груди. - Боже мой, Юу, ну почему ты такой упрямый? Последний узел поддался пальцам, и ткань с легким шорохом скользнула на светлые деревянные доски, коими был уложен пол; Канда ухмыльнулся и приподнял чуть выше черные ножны изогнутого меча, второй рукой проведя по гладкой рукояти. - А нечего такие глупые вопросы задавать, знаешь ведь ответ сама. - Как ребенок, честное слово, - Ли встряхнула волосами и кинула взгляд на крупные часы с маятником, что стояли у стены. Глаза её округлились, и она произнесла едва дрожащим голосом: - Отплытие через пять минут… Ты не хочешь подняться на главную палубу, посмотреть на это? Юу недоуменно приподнял кончик одной брови, насмешливым тоном отвечая на вопрос вопросом: - Зачем? Его все равно потянут на буксирах первое время. Или ты хочешь посмотреть, как высоко тебе придется падать, если сунешь свой любопытный нос слишком далеко? – к счастью, он обладал прекрасной, достигнутой годами тренировок реакцией, и уготованная пощечина цели так и не достигла. А юноша, издевательски ухмыляясь, уже направлялся к спальне, чтобы водрузить катану на приготовленный лакеем постамент. Девушке ничего не оставалось, кроме как скорчить рожицу в спину жениху и обиженно буркнуть: - Глупый ДураКанда. Ответное «безмозглая Линали» не заставил себя ждать, и Ли, подхватив юбки, с воинственным воплем ринулась мстить. *** На верхнюю палубу вытащить Канду ей все же удалось, и теперь они стояли вдвоем у свежевыкрашенных лееров, жмурясь от яркого солнца, бившего в глаза потоками света. Толпа на пристани свистела и улюлюкала, ввысь взлетали шляпы, платки и прочие нелепости, которые оказывались в руках у людей. Пассажиры, что еще не зашли на борт, торопились, едва не теряя вещи: швартовочные канаты уже начали снимать с палов. Кто-то проходил санитарный контроль, а кто-то уже почти бегом залетал по трапам к проходам. Юу опустил голову и наклонился вперед. На палубе первого класса, помимо них, было совсем не много людей, и те, кто находился здесь, были больше увлечены собственными разговорами о деньгах, бизнесе и породистых лошадях, нежели тем, как прекрасен был свежий морской ветер, трепавший волосы и игравший с платьями дам, словно бы смеясь над их чванливыми кукольными лицами. Создавалось впечатление, что с первыми сигнальными свистками был дан старт некому механизму, регулировавшему границы разговоров, улыбок и жестов: вот-вот, и даже каждый вдох этого изысканного, на первый взгляд, общества будет подчинен строгому контролю. Словно метрдотели в элитных ресторанах, которые подают как нечто удивительно-прекрасное обычный кусок мяса, который не захочется и есть, увидев на грязной кухне, так и усатые мужчины с широкими подбородками будто сервировали окружающим своих жен и любовниц, со смехом делясь с другими радостной осведомленностью тем, что собравшиеся здесь правят миром. Лишь изредка кто-то обращал взгляд на пристань, но эти взгляды напоминали больше снисходительные взоры, с которыми самовлюбленная королева смотрит на своих вассалов, и юноша почти что явно ощущал кисловатый запах их подгнивших душонок. А внизу… Внизу на межнадстроечной палубе и палубе «D» стоял веселый гомон сотен голосов. Простые люди смеялись, кричали, а кто-то даже пел, и чистая искренность их счастья буквально ощущалась в воздухе, окрашивая апрельский воздух яркими, насыщенными цветами их платков и рубах с небрежно закатанными рукавами. И Канде на миг почудилось, будто бы вокруг него взмыли ввысь воздушные змеи: огромные, но легкие. Крылья их были того удивительного бирюзового оттенка, что отражало в себе едва трепещущее море. Их было много, разномастных и непохожих друг на друга, но в то же время едино цельных, и их весенние краски блистали в этом полуденном океане света и надежды на то, что там, за океаном, все будет совсем по-другому, словно говоря без слов: «Ах, теперь мы уплывем, поднимемся в вышину и начнем все с начала». Пассажиры улыбались и махали руками, прощаясь с английским берегом, и отрадный свет их сияющих глаз, громкого детского смеха разбавлял небеса, словно отдавая часть себя самому солнцу. И солнце смеялось, дарило тепло своих ласковых рук, а фальшивые улыбки зачерствелых лиц служили им ответом. - Оу, будущая молодая чета! Добрый день, мисс Ли, добрый день, Канда. Прекрасный корабль, верно? Не оглядываясь, длинноволосый раздраженно прищелкнул языком, и лицо его приняло недовольное выражение, такое, словно его коснулся человек, на которого ему и смотреть-то было совсем неприятно. С гримасой, портившей его красивое лицо, юноша отвернулся от невесты и, едва прищурившись, едко и небрежно обронил: - Здравствуйте, виконт Дъюитт. Высокий блондин с зачесанными назад волосами лукаво улыбнулся, целуя протянутую ему руку Линали, щеки которой стремительно алели, стоило губам юноши коснуться её перчатки. - Вот уж не ожидал увидеть вас на борту «Титаника». Спешишь принять лавры наследника, а, Юу? – насмешливо произнес он и звонко захохотал собственной шутке, вполне удачной, по его мнению. Линали смутилась, не зная, смеяться ей или нет, а Канда ощерился, угрожающе приблизившись к лицу виконта и, замерев буквально в нескольких дюймах от нахальных глаз, почти прошипел: - Не смей называть меня по имени, слышишь, кретин? - У, как грубо. Не подобало бы сыну графа, владельца одной из крупнейших корпораций, так себя вести, не думаешь? - Много чести для тебя будет, не думаешь? Дъюитт сладко захихикал, не отстраняя лица. Канда презрительно хмыкнул и отошел на пару шагов назад, а виконт, продолжая улыбаться, развернулся к девушке. - Как представлю, что вы, мисс Линали, станете женой такого чурбана, становится на сердце больно. А вы слышали, какой анекдот случился нынче с Рокфеллером? Право слово, я смеялся так сильно, что заболел живот… И он начал говорить на искаженном французском, нарочно шепелявя и изредка посмеиваясь собственному остроумию. Через несколько мгновений к нему и Ли присоединились две дамы и грузный мужчина: так настоятельно виконт пытался привлечь к себе внимание. Канда, весьма неохотно и почти неучтиво поприветствовал пожилую графиню, чтобы потом брезгливо сморщиться и вынырнуть из небольшого собрания. Встав у бортов, немного в стороне, он равнодушно и бегло прислушался к болтовне своей невесты с виконтом, который, осмелев в виду отсутствия «соперника», позволил себе взять в надушенные ладони руку Линали. По ней было видно, что это действие ей совсем неприятно, и пальцы её слегка подрагивали. Но, в силу своего воспитания, девушке оставалось лишь вежливо улыбаться и изредка бросать полные немой мольбы взгляды на Юу. Он понимал, что должно было возмутиться и поставить виконта на место, но глухое равнодушие уже прочно пустило корни в груди. Канда продолжал стоять, наблюдая за тем, как смеются собравшиеся над глупыми шутками блондина. И это смехотворное по своей природе действо более всего напоминало ему тягу животных к стаду себе подобных. Куда толпа, куда общество, куда окружение – туда и я, верно? Социум создает личность, только вот ту ли личность, какой ей подобает быть?.. Пожалуй, это раздражало его даже сильнее всего другого, что имело место происходить сейчас вокруг. Оттопыренные по пресловутому этикету пальцы, напомаженные губы, затянутые до тошноты корсеты, дорогие сигареты, от дыма которых можно задохнуться, и искусственная вежливость, которой следуют лишь затем, чтобы отвратительные сплетни за спиной звучали слаще. Зачем? Неужели так трудно сказать в лицо человеку то, что думаешь о нем? «Говорят о чести и храбрости, а самим страшно задеть пальцем кого-то из ранга ниже», - Канда хмыкнул и сложил руки на груди. Он никогда не понимал этого – и понимать не желал совершенно. Все, чему его учили, вдребезги разбивалось здесь о каменные лица надменных аристократов, и высшее общество более всего походило на бассейн с пираньями. Сделай лишнее движение, оговорись слегка, и тебя сожрут вместе с костями, если и не буквально, то морально уничтожат несомненно. - Мерзость. Кажется, блондин хмыкнул и захохотал громче своих слушателей, посчитав момент рассказа особенно удачным. Это выставило его в не особо лестном свете, однако многие собеседники, включая невесту длинноволосого, улыбнулись, а кто-то и засмеялся. Но в смехе этом не было ничего искреннего, и медовый привкус фальши был неприятнее самого понимания присутствия лжи. Юу ощутил, как в горле стал комок отвращения. Раздался призывной гудок трубы, и по судну прошелся легкий толчок. Тронулись исполинские винты, толпа зашлась ревом, заржали испуганные лошади, и «Титаник», отпустив последний трос, медленно двинулся вперед за буксирами, набирая ход. На миг прикрыв глаза, Канда сжал ладонь на верхней перекладине ограды. Кто-то окликнул его, но ноги уже несли юношу от этого места, столь похожего на помойную яму, которую забросали свежими розами. Морской ветер ворвался на площадку, и, под монотонный звук шагов по доскам палубы, молодой человек поспешил вернуться в каюту, подальше от этого отвратительного запаха, явственно чувствуя на спине грустный взгляд глаз Линали.