* * *
Камень не дрожит. Из груди вырывается тихий яростный вздох, и Ив бьёт ещё раз: на кулаке остаётся мелкая крошка, бурыми трещинами идут костяшки — стена стоит, надменно посмеиваясь. Инрисский вечер палит глубокой чернотой, печёт изнутри, как печёт и палит Ива тревожное смятение. Дурное предчувствие никогда не обманывало. Ив тяжело опускается на твёрдую кровать, размыкает глаза и бездумно смотрит в единственное окно. Что-то в нём перегорело: ощущение всесилия схлынуло, оставив гноящиеся впадины на месте целей и желаний. Итак, он добился, чего хотел. Итак, только что целеустремлённый Ив, твёрдо шагающий по земле к спасению, умер. Остался кто-то с выпирающими рубцами на коже и под ней и дурным прошлым, которое с таким сладостным мучением можно всколыхнуть. Почти с самого рождения над Ивом витало ощущения неизбежного столкновения. От венценосного Ар-катха Ривелий коптил достаточно далеко, но жизнь там, в постоянном техническом мельтешении, была неподъёмной для одинокой женщины и мелкого мальчишки. Совсем немного они прожили, как живут нормальные люди, когда ему пришлось отправиться в Школу древних языков Главного Центра Истории при поселении драхтов на Арвентуме. Вперёд от недобрых глаз и намерений. Мать не говорила с ним о серьёзном, упрямо хранила беды в себе — они выпалывали морщины на её лице, слизывали блеск и силу с золотых кос, закапывали горе в серо-карих глазах и уголках поджатых губ. Ив читал тайны с её усталых пальцев, мерно перебирающих его волосы холодными ночами. Ему было двенадцать, когда он видел эту безмерно сильную женщину последний раз, отправляясь на алый материк. Всё время, он знал, опасная тень кружит рядом, но ещё не знал почему… Школьные годы шли маршем мимо. Отчаянно тайные встречи с отцом поначалу занимали всю его суть, а тот всё присматривался, как к базарной лошади — и Ив умерил пыл. Бегал заведённым по тренировочному полю, а юношеское обожание стекало вместе с потом. Его отец не был тем, кто желает любви, даже глубоко в мыслях. И всё же иногда ему требовалась некоторая бескорыстная помощь. Ив помогал, немного отложив дела образования, но упорно — временами — пробиваясь к свету знаний. Вот только спустя три года с начала обучения мать умерла — он престал получать финансовые подачки от её воздыхателей. Так легко выяснилось, что Ив совсем один в чужом огромном мире. В Школе древних языков ему только и помогли вернуться на Ривелий. Скоро же имя шестнадцатилетнего драхта стало широко упоминаться в тех плодородных беззаконных угодьях. Потому что убивать и следовать долгу — всё, чему учил его папочка. Долг свёл папочку в могилу, Ива убийство свело на край мира. Он ясно помнит тот день, когда сделал единственную ошибку, не спущенную судьбой. Как это редко бывает, в Ри-катха тогда стояла лишь плотная смурь, делавшая насыщенную кожу дорхов землистой. Но тот господин не был дорхом ни в какой пропорции, ни единой кровинки — настолько бледен, что серое небо, казалось, смотрело сквозь него. Он укутал себя в чёрный плащ с поразительной дотошностью, крутил во все стороны своей странной шляпой, прижимающей тяжёлый капюшон, и бегло скользил пальцами то тут, то там, гуляя по механ-базару. Иву такой экземпляр сразу примелькался, он особым, наёмничьим, чувством понял — у господина есть золотое дело. А неопытному в их деле, едва оперившемуся, бывает сложно понять, что самая денежная работа — самая поганая. Потом, обычно, уже поздно. Как звезда, которая остервенело берегла Ива столько лет, смогла пропустить цепкие лапы беды? Господин позволил проследить за собой вплоть до глухого переулка, шёл уверенно, не сомневаясь, что его заметили. Ив переходил от лавки к лавке, следя за мерным покачиванием вороньего пера, венчавшего узкую голову. А едва тень стены укрыла высокую фигуру, господин сорвал с себя нелепый головной убор и кинул в кучу грязного тряпья, где и суждено было тому сгнить. Умно, ещё подумал мельком Ив: кто его теперь поймает, коль искать будут по заметной шляпе. Господин почтенно склонился ближе к Иву и прошептал сладким голосом, что смерть как желает преждевременной кончины одному партнёру Симуса. С горячей головой Ив согласился, едва ощутив приятный вес кошелька, опухшего от ривелийских оро. Вдруг просвистели крупные пули, размечтавшийся Ив только прибился к горе тряпок. Городская стража всё орала где-то рядом. Господин взметнулся на полметра от мощёной улочки, подхватив его, взмахнул полами мантии, словно крыльями — пули треснули о ткань и попадали со звоном. Колыхнулись платиной пряди, выпавшие из-под капюшона — его уже не было нигде, а Ив стоял посреди плоской крыши. Стража грустнела где-то внизу. К вечеру следующего дня заказ был выполнен, у Графа Симуса в душе залегло яростное желание мести, Ив, стряхивая следы, торопился убраться подальше. Всё оказалось слишком серьёзно. У него был опыт долгих пятнашек, у людей Графа, к сожалению, тоже. На дряхлом пароме тонущий в пучине осознания Ив добрался до арвентумского порта. Судьба возвращала всё на предначертанные места — наёмник предпочёл бы знать их положение наперёд. С горьким весельем Ив вспоминает, как через четыре месяца деятельный Симус забыл о нём и как с удвоенным рвением о нём вспомнил Уинсин. Отвратительно тёплый воздух течениями разливается по узкой комнате. В ней едва хватает места одной грубо срубленной кровати и тонконогому столу, в углу у двери томится косой шкаф. Но комната длинная — комод с полками и невообразимыми ящиками тенятся вдоль до самого окна. А сама она словно случайно оказалась впихнутой в чертежи между чердачной лестницей и дверью, ведущей на лоджию. И даже этаж не знает: крыша он или ещё нет. Никого больше на этой бесполезной неопределённости не разместили, и не смогли бы — кругом только запертые кладовые. Комната Вилея чуть ниже, с той же стороны башни, а Мейв на одном из первых этажей. С того момента, как их провели по галерее во внутреннюю часть крепости, все техномаги хранили какое-то единодушное молчание. Ив тоже слегка осоловел, увидев вездесущие синие флаги, облитые душным дыханием здешней природы. Они не реяли высокомерно, как в Ар-катха, и не яростно боролись с дождями, как ривелийские, сметая с себя тяжёлые брызги, — висели покорно и ровно, словно перманентный инриский жар. Нетронутые и вечные. Обманчивые. Как обманчивы бывают сонные пустыни, занимающиеся штормами, едва сомкнёшь глаза под их колыбельную. Ив ждёт бурю, а буря не идёт. Ему же стоит начать. Поначалу приказ Императора казался опрометчивым и дурным: кто при живом уме отправит нечестного беглеца туда, где взгляд власти не всевидящ, и у Ива под кожей жгло пустить все обещания далеко по ветру. Но он опомнился быстро. На Ривелии нет ветров, если выражаться фигурно. Проза жизни же категорично намекала, что в этом мире Тень доберётся до любого, если Его Величество обеспокоится. У Ива нет умения скрыться от неё среди магов. Сложно узнать о планах Графа Ривелия, когда под замком слишком много дверей — из одного клубка торчит не одна нить. Ив просто повертит его в ладонях, возможно, в руки попадёт желанная. Вокруг ничего кроме сыпучей земли и неудобной скалистой бухты в отдалении, над всем этим стоит Академия Магов. Наглухо запаянная. Идеальное место, чтобы прятать — позже стоит осмотреться получше. После встречи, от которой Ив ожидает мало хорошего. Его самолюбие ранят такие очевидные крючки. Жаль деваться от них некуда.* * *
Не первый раз Ив благодарит Стима: если бы не его хитрые мозги, гнил бы Ив совсем от безжалостной формы техномагов — вшитые в неё кристаллы жалят, виски вздуваются от какого-то давления, позвоночник сводит. Но толк в ней есть. Возможность сделать невероятное прокатывается по всему телу, жжёт в каждом волоске, неуёмная, бесконтрольная. Сила рвёт вперёд. Оттого Ив и не жалует императорскую экипировку: неполезно в бою обманывать себя самого. Только с голыми руками прыгать по крышам крепости, когда время слов закончится, ещё не полезнее. Ив достаёт из рассыпающегося чемодана флакон, который дал ему Стим. Внутри вязко колышется, занявшись перламутром на бледном магическом свете, мерзковато булькает, когда крышка наконец-то снимается с широкого горла. Ив уже раз, ещё до отправки, проходился мазью по узлам, но не приноровился к душно-травяному запаху (от трав, хотя, там было немного). Он черпает немного пальцем и сверяется с дряхлым рисунком из запасов Стима. Капля неохотно отрывается с кончика и метит жирным блеском основание шеи, длинной липкой полосой Ив очерчивает двенадцатые рёбра и коротко мажет по голеностопным суставам, ставит точки на плечах. Давешний шрам отзывается. Он успел затянуться, покрыться цепкой шероховатостью, но под ней отчётливо шевелилось магическое нечто, которое Стим упокоил там. Ив берёт нож. Кровяными, скользкими линиями разрываются предплечья и бока — в борозды отлично встанет поролон — ровно там, где пройдётся жало кристаллов. Рубашка плотная, прилипает к коже, как сладкая лесть; две тонкие пластины из пыльного кристаллового песка вшиты в неё от запястьев до локтей, другие две огибают талию. Они искрятся солнцем, но солнце давно за горизонтом. Ив стряхивает наваждение. Китель трепещет алым в полумраке, из окна узкий луч лунного света любопытными пальцами хватает его складки и мнёт, мнёт, как мнут кости любимого врага. Китель покорно поддаётся. Он сшит из грубой полотняной ткани и, наверняка, смотрелся слишком броско на растлённых улицах Ар-катха из-за своей простоты. Но дыхание моды не обошло и военную форму: замысловатые пуговицы с двумя петельками, выполненные в излюбленной дьёрдами манере, были, насколько Ив знал, её предсмертным криком. На груди неизвестные мастерицы вышили гербы Арвентума и Объединённых Материков — бедняжкам пришлось обеспечить всю армию этими знаками показательного благополучия, ведь для создания всего обмундирования не использовалась ни одна паровая машина. И после этого они отчаянно пытаются возвысить техномагию. Китель без рукавов, но со смертельно высоким воротником, так что неудобство от него увлекательно сочетается с неудобством от нелепых штанов и сапог на поднятой подошве. Ив вертит в руках галифе и бесстрастно замечает, что форма курсантов выглядит всё же менее «по-императорски» — отряды техномагов на улицах столицы все как шарнирные куклы с этими их рукавами-фонариками и лентами. Он застёгивает непослушные манжеты и тенью выскальзывает за дверь комнатушки. Легко ступает по тёплому полу мимо червивых тайн, надёжно укрытыми дверями, что не взломать. Но путь на лоджию открыт. Там они условились встретиться. Ночь сияет чистотой неба, охватывая терпкой синевой всю видимую ширь безжизненных пространств. Вид с лоджии открывается завораживающий: как не вертись, всё равно замрёшь. Стены Академии Магов ломаным овалом залов растут из серого грунта. Она в несколько раз больше Корпуса. Громадная и словно полая. Ив уверен — это перестроенная оборонительная крепость. Крохотные бойницы режут верхний этаж, под самой крышей, а узкий переход от ангаров для дирижаблей до ворот внутрь — неуловимо хрупок, искусно хрупок, чтобы правильно рушится. Но и только. Две жилые башни опасно высоко торчат из нутра Академии, соединённые с прочной оболочкой только арочными аллеями. Никого на лоджии нет, но опыт подсказывает: кто-то наблюдает. Ив слышит неясный запах гари, который просто возник среди неделимой духоты. Такой густой, словно дыхание. Он ведёт по нему носом, оборачиваясь, и натыкается на весёлый взгляд. Весёлые люди Иву не нравятся. Маг выступает из ниши. Сейчас, в полутьме среди отблесков звёзд, нельзя понять, толи ему едва исполнилось двенадцать, толи он сам по себе такой низкорослый. Ив усмехается в ответ на приветствующий кивок. Они уже встречались днём, и на лицо весёлый маг может даже старше него. — Я рад, что ты пришёл, — говорит он, и Ив слышит в этих словах что угодно, кроме радости. Маг внимателен, но без старания. Как будто успел изучить раньше. И наверняка уже знает имя, только своё осторожно придержал — видимо, это какое-то общее наследие драхтов, внематериковое. И Ив не спрашивает, дивясь собственной тактичности. Вместо этого сухо скрипит: — Не думаю, что у меня был выбор. — Мы в одной лодке, и тогда это было приглашение к сотрудничеству, не ультиматум. Мои условия ты знаешь, а что нужно тебе? Маги многое могут, знаешь. Маг начинает перекатывать в пальцах искрящийся огонёк. Что-то дикое и древнее мелькает в этих движениях, нагнетающее, взращённое на сказках о старых ведьмах. Но Ив не смотрит. Ив смотрит в ночь, как в тёмное неизвестное будущее. И уже полузабытый пьяный восторг бьётся в его голове. Возможно, он никогда не жил, только ждал свершения своей судьбы — привык считать ожидание биением крови. Но теперь судьбы не случится. Где-то вдали таится Ин-катха, теряясь средь пустынных степей. Что ж, Ив поможет потеряться магам, и с их помощью, коль скоро они предлагают её, потеряется сам. Не вернётся к чехарде из крови на своих руках и своей крови на чужих. А Вилей, Мейв, да кто угодно, справятся без него так же, как и с ним — он не шпион, он наёмник. Ещё один вздох, последний вздох, перед забытьём. Кажется, это называют надеждой. * * * Сайл глядит прямо. Возможно, там просто стена или всё же кто-то из её сообщников — в комнате, где они собираются, сейчас слишком темно. Обычно Мёрфи играл магическим огнём, и отблески оседали на предметах вокруг, но в данный момент он занят. А больше так не может никто. У Сайл есть предположение почему, но оно слишком безумное, чтобы озвучивать. На самом деле, она много чего не озвучивает. И иногда ей даже интересно, кажется ли другим то, неозвученное, таким же очевидным, как и ей. Знают ли они об этом или предпочитают не знать. Видят ли как-то иначе. Гаррет приобнимает её сильнее, сжимает ладонь, и говорит отчего-то шёпотом: — Ты так спокойна. Почему, например, он не может отказаться? — Не знаю, — Сайл поворачивает голову туда, откуда до её лба доносится тёплое дыхание, — Это Мёрфи его выбрал, спроси у него. У меня есть только предчувствие. Она видит, замечает слишком много, но называет всё предчувствиями, чтобы другим было спокойнее. Врёт — это неизменимые факты. — Ну и где этот идиот!? — вдруг орёт Гаррет. Сайл почти лежит на его груди и ощущает, как напрягаются мышцы. Низкий голос, кажется, рождается прямо у неё под ухом. Рука продолжает твёрдо обнимать несмотря на вспышку гнева. Осознаёт ли сам Гаррет, что не любит? Или это изначальное условие, которое Сайл увидела только теперь? — Он как раз уговаривает нашего техномага — со смешком отвечает Нисса из другого угла комнаты. Она, наверняка, тронула волосы, поправляя и, может, расстроилась из-за того, что изящный жест некому оценить. Гаррет молчит, но явно хочет добавить в бессмысленный разговор что-нибудь колкое. Ниссу сложно видеть. Она играет, меняет себя от человека к человеку, слишком красивая, чтобы цениться за другие качества. И Сайл спотыкается о её манящую улыбку или долгий взмах ресниц, пропуская очевидное. Раз за разом. Как сейчас. Зачем она подначивает того, кто вспылит и без этого? Возможно, Нисса просто развлекается, но смешно только ей. Так бывает: если бы не сложившиеся условия, ничто бы не объединило столь разных людей. Самые старшие студенты Академии, самые сильные маги, которым обеспечены ведущие роли на поле битвы. Хотят они или нет. Хотели ли хоть когда-нибудь. Они не хотели. — Не верю, что мы опустились до такого, — снова шепчет Гаррет. Сайл не собирается понижать голос, не собирается беречь его самолюбие: — Ты всегда можешь сделать вид, что ни при чём, Гаррет. И остаться здесь. Он вздрагивает. Ему больно или страшно? — О да, милый, из тебя получится замечательная, послушная боевая единица, — слова Ниссы всё ещё звучат с издёвкой, но теперь и ей не смешно. Тоже страшно? — Он уже замечательна, послушная боевая единица, как и мы все, — Сайл ощущает горечь этих слов на языке намного ярче, чем кто-либо услышит её. — Гаррет, если завтра вечером, когда техномаги отправятся в Ин-катха, мы будем в той же повозке… Мне не важно, что для этого придётся сделать. — Как и нам всем — Гаррет прижимается к её виску своим. Сайл хотела бы не видеть.* * *
Сообщение не требует отлагательств, поэтому Юстус беспокойно петляет коридорами ин-катхской резиденции Графа. Если он не поторопится, господин Главный маг будет крайне возмущён. «Крайне возмущён» — это что-то опасно близкое к «взбешён» и опасно близкое к смерти. Высокая особа, кажется, страдает нервными расстройствами на почве своей прекрасной жизни. Но не Юстусу его судить, Юстусу лучше месить себе бесконечную трясину, уговаривая возмездие немного подождать. Он типичный выходец из стаи императорских почтовиков — уживчивый и осторожный, что до сих пор остаётся его главным щитом на поле боя интриг. Кабинет душит чистотой и порядком, словно никто и ни к чему здесь не прикасается. Изящный стол царствует у окна, тесня своей филигранной отделкой нежный книжный шкаф, где положено хранить только положенные книги. Даже самым значимым лицам. Сухая фигура Главного мага склонена над какими-то бумагами, но Юстус не сомневается, что его заметили. — У меня для вас неприятные новости, господин Главный маг. — Не бывает неприятных новостей. Это лишь информация, которую стоит принять к сведенью, — обрывают его. — Как Вам будет угодно… Из достоверных источников стало известно: в Академию вместе с группой техномагов отправился императорский шпион. — Это было ожидаемо, — господин Главный маг наконец отрывается от листков, чтобы взглядом сообщить Юстусу насколько тот ничтожен. И здесь нет лжи, что сделать, если кто-то просто существует, как умеет. — Его мгновенно вычислят, точно. Как же он будет шпионить? — робко уточняет Юстус. В конце концов, сведения — это его жизнь в печально прямом смысле. — Пусть они сами разбираются как. Хоть на что-то люди должны быть способны, — вскипает господин Главный маг, — Что-то ещё? И главный камень преткновения в бытие двойным агентом вовсе не совесть. О ней думать не приходится, когда каждую минуту пытаешься в спешке просчитать, какую информацию кому выдать. — Из всего круга приближённых данными о его личности располагает только Пятый советник, и он уже посыпает голову пеплом. — А ты располагаешь? При этом совершенно очевидно, что нужен ты, лишь пока знаешь что-то стоящее. — Естественно. Арвентумский драхт, наёмник из Северных Лесов, когда-то учился в Школе древних языков Главного Центра Истории, но не окончил. — Это всё? — Главный маг замирает гончей. Он хочет услышать больше, у Юстуса нет причин молчать. — Из фактов — да, господин Главный маг. Уолш совершенно неприметен для той среды, в которой находился долгое время. Это настораживает, по моим каналам передали… — Что же? — Предположение. Скорее всего, свою карьеру он начинал на Ривелии, весьма успешно, но что-то заставило его в кратчайшие сроки перебраться через океан. Господин Главный маг слушает внимательно и спокойно. Юстус не сомневается, если проскользнёт хоть оттенок недосказанности, со всем спокойствием будет покончено, как и с самим Юстусом. Ятаган красноречиво покоится над пухлыми креслами напротив стола. — Я думаю, он может быть тем, кого Симус яростно требовал четыре месяца, убийца прекрасного дельца господина Тобара… Господин Главный маг удовлетворенно кивает. Юстус до жжения в пальцах хочет убраться подальше — удовлетворенным этот человек едва ли милосерднее. Человек ли с такой усохшей душой? Но не Юстусу его судить. — Иногда мне становится интересно, Юстус, на кого ты работаешь? — раздаётся ритуальный вопрос. — Вы знаете, — раздаётся ритуальный ответ. — Именно. Я всё знаю, — заявляет господин Главный маг самодовольно, — Передашь Графу Симусу, что сегодня я отбываю в Академию. — Конечно, господин Главный Маг. И высокая особа удаляется из собственного кабинета, развеивающийся полог чёрной мантии следует за ней.* * *
Он был убеждённым музыкантом и страстно терзал скрипку каждую минуту, свободную от душевных метаний. Но метания эти были далеки от бренной земли, как далеки от неё благодетели. Его пристанью оказалась тусклая квартирка, отпускающая в дивное небо мечтаний, аккуратно отдирая якоря. Но по утрам он снова становился Императором, тем, кто отвечает за тысячу вещей и миллионы жизней. Так говорил Сифра. А Сенан уже давно не видит снов, от этого легче вставать в новый день, ведь он ничего не теряет в призрачном мире подсознания. Ежедневно его будит учтивый слуга, светски интересуясь, не хочет ли Император подняться сегодня вовремя. Сенан отворачивается от его внимательного взгляда, и слуга с тщательно скрываемым довольствием удаляется, чтобы ещё раз убедить всех обитателей замка, насколько юный правитель ещё ребёнок. Никого не интересует, что Император делает следующие три часа, находясь в своих комнатах. Сенан сильнее утыкается в подушку, прячась от грядущего, и тянется рукой к своему тайнику. Бархатный край обоев поддаётся легко, как обычно — пальцы цепляют раненый край старой фотографии, вытягивая её из постыдного плена. Император не замечает, как начинает робко улыбаться ей. Там запечатлён ясный Сифра, такой, каким Сенан его почти не помнит, потому что ему самому был всего год в то время. Мятежностью молодых лет наполнена фигура Сифры и его лицо, но он будто тлеет грустью. О том, что случилось, Сенан знает с грубых слов Унсина, который сухо обмолвился, кого стоит считать виноватым, и из обличающих газетных статей, где красочно представала вся трагедия от лиц совершенно посторонних людей. Венценосная чета погибла через два дня после рождения третьего сына Императора и, соответственно, первого ребёнка его юной супруги. В их смерти было винить совершенно некого, кроме жестокой случайности. Эта особа искреннейшим образом невзлюбила правящую семью — первая Императрица была убита подхваченной простудой. Прозаично и трагично. Агавиг была драхтской княжной, женщиной сильной и духом, и телом, но ар-катхская зараза поработила её за неделю. Безутешный Император решился на новый брак, только когда двум его сыновьям уже было двадцать семь и двадцать пять. Сенан предполагает: они оба напоминали отцу её величество — высокие, крепкие и светловолосые. Особенно Сифра, ведь Унсина нарекли родовым имён, как будущего правителя, а вот второму сыну, по условию княжества, было дано испокон веков дхратское имя. Возможно, это из-за крови драхтов так кипело противостояние между старшими братьями. После несчастного случая, которым судьба свела неизвестные счёты, Сенан остался под присмотром нянечек и, иногда, обеспокоенного Сифры, а Унсин плотно занялся Империей, тогда занимавшей около половины Арвентума. Сенан смотрит на выцветающую фотографию, из памяти воскресают совершенные мелочи. Вот Сифра растрепал Сенану только уложенные волосы, вот они вдвоём увлеклись разглядыванием какой-то карты, вот вспыхнул требовательный взгляд Унсина, вот зацвёл дивный сад, выделенный для принцев, где они все вместе сидели всего раз. Сенан не помнит ни одного разговора, да и лица начинают стираться. Император прижимает Сифру, навечно укрытого фотобумагой, к груди. Его трясёт. Время прощаться. — До следующего утра, — шепчет фотографии и зовёт слуг. Едва он одетый выходит из комнат, его ловит Пятый советник. Сенан замирает. С того сокрушительного разговора в галерее они не пересекались в огромном дворце. — Доброе утро, Ваше Величество, — учтиво приветствуют его. Сенана под кожей жжет съязвить: какое, в самом деле, утро, но он только смиренно соглашается на невысказанное предложение пройтись до сада. — У меня к вам дело интимного характера, ваше величество, — говорит Пятый, открывая перед Императором очередные двери. Голос его звучит совсем не так, как недавние требования, а мягко и завлекающее. Сенан вынужден возвращать ускользающие мысли. — Так говорите, если только это не очередные сплетни, — цедит он. Пятый будто улыбается, но нет, всё в порядке, только какой-то ирреальный мираж. — Одна интереснейшая особа отчаянно просила меня передать вам письмо… — советник оглядывает Императора. У того внутри всё переворачивается: только не выгодные предложения о браке. Невесты — роскошь, когда различные рептилии и так уже лезут друг на друга вокруг. — Отчего же она не использовала дворцовую почту? Какой бы интересной она ни была, это не сложно, — не сдерживается Сенан. Советник странно понимающе ухмыляется. — Вы сами всё прекрасно знаете о дворцовой почте. — Да, более того, я знаю, какие люди этим искуснейше пользуются, не правда ли, господин тайный советник? — а господин тайный советник продолжает веселиться, и что-то с Императором не так, если он на мгновение оказывается заворожен. — Осторожнее, ваше величество, я могу счесть ваши слова за комплимент их умениям, — не скрывая наслаждения, тянет Пятый. Сенан смущается от его интонации, словно сам сделал что-то обуславливающее её. — Мне всё равно, за что вы сочтёте моё порицание, я всего лишь Император, — торопливо щебечет он, едва справляясь с языком, — Где же письмо? Сад Принцев пестрит вокруг, льётся невиданной зеленью, и хочется зажмуриться. В нём — никого, кроме них, потому что и принцев в правящей семье больше нет. Слишком много скорби. Советник приглашает ближе лёгким кивком, и император осторожно подходит, протягивая руку. Пятый накрывает его ладонь своей, держит настойчиво. Сенан не чувствует ничего, кроме прохлады, которую она источает — письма нет; его руку медленно отпускают. Голова медленно перестаёт кружиться. — Она лишь просила. Мне стоило узнать, как вы к этому отнесётесь, — насмешливо говорит советник, разворачиваясь. — О, ради великой паровой машины, ступайте, — в спину ему отвечает Сенан, следя, чтобы голос не дрожал. Сад цветёт под боком. — Не позволяйте советнику играть с вами, — из его дурмана появляется Хаин: коса серебрится под мутным солнцем, зелёные глаза опасно сощурены. Сенану нечего сказать. — Новости из Ривелия. Восточное побережье пострадало от сильнейшего цунами, затопление территорий, предположительно, не спадёт до зимы, возможно, весны,— сухо сообщает она, — Скорее всего, вам сообщат об этом завтра. Сенана передёргивает: это были последние плодородные земли зелёного материка. Графа Симуса ждут сложные решения. — Вы собираетесь что-то предпринимать? — Нет. Что с Инрисом? — Тайные советники оповестили Юстуса об изменении его задачи, он давно находился при дворе Графа. Техномаги размещены в Академии. Господин Главный маг отправился туда же сегодняшней ночью, — чеканит Тень. — Уверен, это прекрасное свидетельство того, что Уолш справляется, — Император абсолютно не уверен. Он лжёт на износ. Хаин ободряюще сжимает его плечо, но говорит всё тем же строгим голосом всё такие же хлёсткие истины: — Насколько мне известно, вы ему поручали нечто иное. — Мелочи. Рано или поздно он придёт к правде, — размыто оправдывается Сенан. В Хаин смешиваются строгий нравоучитель с бесконечно заботливой матерью. От этого совмещения щемит где-то у сердца. — Вы ему не доверяете, — замечает она. Как будто это не о человеке, на которого сделаны почти все ставки. — Верно, — признание кажется лишним, но необходимым, — Сифра не мог ошибиться, а он доверял этому наёмнику. Хотя мне сложно свыкнуться с этой мыслью. Тень вопросительно приподнимает бровь, поощряя продолжить. — Я никак не могу понять: почему именно Ив Уолш.