***
Где-то за небом начинает кипеть рассвет, и Берак, вздыхая после блёклых кошмаров, наконец, в силах оторвать взгляд от лица оборванца. Тот лежит полуживой и словно полупрозрачный, готовый вот-вот расстаться с жестоким миром. Умытый ночной бурей, испитый ею до дна, но оставленный в живых. Берак хотел бы знать, каково его предназначение. Андай Ан ему не ответят; их волнуют грехи и искупления, не судьбы. Что-то происходит. Но по утрам Берак слишком покоен, чтобы переживать. Мысли лениво катятся в голове: явилось проклятье или благословение? Он сплёвывает их в окно. Размерено оглядывает щербатый домик, обломившуюся раму и треснувшие стаканы. Буря больше обещала. Но принесла другое. Глаза впиваются в солнечный блеск, переплетающийся узлами в рыжих космах. Тревога вновь ворочается где-то глубоко - солнце с месяц прячется в густых облаках. Секундой оборванец кажется ему чистым наваждением, игрой разума, будто сам он совсем свихнулся от уединения. И настолько извёл себя, что готов видеть в бродяжке неизвестно что. А оборванец безмятежен: спит, обняв тощее одеяло. Переполненные книжные полки обсыпают незваного гостя трухой, половые доски поскрипывают от его сонных метаний – оборванец врос в это место. Настоящий хозяин секунда за секундой теряет монопольное право на Тайник. Кто бы думал. В стенах Тайника многие укрыли свои секреты. Магические, в основном, значит, запрещённые: амулеты, настои, свитки, что привезли контрабандой самые ушлые инрисские торговцы. Время от времени на пороге появляются новые Бездомные, желая спасти нечто личное, ведь община сделает общим всё, непримиримо и необратимо. Бераку часто приходится объяснять, что за всё взимается плата, за сохранение тоже. Его называют Жёлтым скрягой, Нищим дельцом и ещё пёстрым скопом звучных оскорблений, но оро отсыпают. Гавка приходил нечасто, не чаще, чем нуждался. Здоровался, входя; уходил, не прощаясь. И редко забирал оставленное, многое Берак сторговал. У них свой, особый уговор. Что ему было нужно спрятать в этот раз, кто теперь узнает. Ценное или нет – дикая свора жадна до всего. Оборванец едва-едва кряхтит во сне: по рёбрам у него цветут синяки, скулу обожгло точным ударом. Берак морщится невольно - разучился видеть кого-либо рядом, разучился спокойно смотреть на разбитые лица. Это вызывает волнение. Берак не любит волнения. Гостю придётся убраться как можно скорее. Утро тает, забирая ночную прохладу, вытекает из разбитого дома. Пора в город. Берак не будит Гавку, запирает дверь на амбарный замок и надеется, что вернётся к пробуждению.***
Хаин не жалует Голубиную башню, но есть что-то пробирающее в её высоте. Этим видом без боя был покорён Сенан, Хаин знает. Она многое о нём знает, и для неё непривычно тревожно что-то упустить. Возможно, то страшное преображение, неотвратимо следующее за властью. Император давно не поднимался к самой крыше, венчающей бесконечные метры шершавого камня. Он теряется в арках и тенях почтово-диспетчерской службы и оттуда смотрит на Ар-катха странным взглядом. Как мог бы смотреть Сенан. Хаин всегда делит их, когда думает о личном, и никогда не забывает, что они – одно и тоже, когда разгребает дела Империи. Иногда её чувство долга отзывается горьким томлением и ещё чем-то щемящим. Ведь она друг. Но быть другом получается хуже - Хаин спускает себе это несовершенство. Единственный раз. И просто делает, что умеет: оберегает, хранит, как оно и должно быть. Тень не совершает ошибок. У неё нет права или возможности оступиться. Каменные ступени Голубиной башни уходят ввысь, завиваясь тугой спиралью. Они отзываются на малейший шаг, на легчайшее прикосновение длинного подола, Хаин проклинает их и продолжает подниматься. Бесшумные движения век, шорох дорогих тканей, тихое дыхание становятся пленниками эха, разносятся, грохочут. Тень стойко сносит поражение. Поражение не ошибка. Сверху летит гул: кто-то тоже проиграл камню. Поступь тяжёлая, слышно, как в тон ей вздымается грубый длиннополый сюртук. Кто-то, спускающийся в спешке, очень знаком Хаин. Но не здесь для него топтать реверансы. Пятый советник въедлив и неотвратим - придворной леди опасно встречать его на этой лестнице. Скольким снимает головы его пристальный взгляд. Сколько трепетных дев вкусили немилость двора. Глаза ищут укрытие. И находят, без сомнения. Там, над головой, между оборотом лестницы и твердью замка лежит резкая густая тень. И даже техномагии не под силу создать такое в сумрачном полумраке. Очередной знак. Подол растерянно шуршит, когда Хаин его подбирает. Он ужасающе длинный, как того требует дворцовая мода. Кружево мерцает иссиня-чёрным и редкими нитями кристалловой пыли. Просто ткань. В Век Сказаний она бы развязывала войны. Хаин осторожно наступает на стену, а та не крошится под её весом – она отрывает вторую ногу от гулких ступеней, всей сутью вцепившись в прохладный камень. Тень под властью тени, под властью ночной тьмы. Как были племена дьёрдов под её властью ещё до начала Веков. Ночная тьма оберегает Тень, ниспосылая знаки. Хаин читает их, словно слова. Она переступает выше, ползёт, добела сжимая пальцами шершавые выступы. Пятно мрака ползёт ей навстречу под перестук чужих каблуков. Тянет чёрные лапы, будто раскрывая объятия. Сделав последний шаг, Хаин оказывается в них. Как могла бы подолом, она укрывается тенью, стелется по камню. Грохот проносится у самых ушей. Нос щекочет сырой запах, где-то в волосах осела паутина. Чёрная фигура слетает по ступеням, обдавая морозным воздухом из голубятни. Но Хаин смотрит пристально, и перекошенный оскал Пятого советника на миг замирает у неё под веками. Что он сделал? Чего сделать не смог? Эта гримаса - след неудачи или триумфа? Хаин мягко опускается на лестницу, туфли скребут об оставшиеся слои пыли - подол сметает и их. Тень не упускает потенциальную угрозу, давит в зародыше. Под кожей щекочет желание вмять советника в ледяной пол пыточной. Выбить из тела жалкий дух прямо под ноги Императору. Поднимаясь выше к голубятне, Хаин думает только о проблемах, которые создаст Пятый. И вся суета, завязавшаяся на Иве Уолше, кажется ей тогда не такой опасной. Письмо греет в потайном кармане, но от холода это не спасает: чем выше, тем прохладнее становится. Нити в кружеве мерцают и искрят, Хаин собирает выпорхнувшую цветную пыль. Песчинки перетёртого минерала - не то живые, не то мёртвые. Они приникают к пальцам, текут выше по руке, не согревая задеревеневшие мышцы. Хаин не хочется признавать, что это надуманное. Пятый советник рыщет по коридорам, ворошит документы и старые газеты. Но где его силки? Если Хаин не угадает, то ошибётся.***
Ступени становятся заметно круче, когда лестницу обрывает металлический люк. Массивный, тяжёлый. Неровно лежащий свет выдаёт слетевшую краску и убогость узора. Хаин следит пальцем выступы – из-под бурой ржавчины скалится дракон. Его длинная шерсть вздыблена невиданным ветром, глаз чернеет провалом, в когтистых лапах он сжимает чью-то голову. Дракон грозен и бесплотен. Все, что пристраивалось к замку во времена Илива I, отмечено этим чудовищем. В память ли о княжне Агавиг или по её желанию, но тогда всё в Ар-катха будто глотнуло драхтского духа. А драхты любят сказки. Хаин сдвигает драконье крыло, петля скрипит. Под ним едва видно узкую замочную скважину. Ключ плавно входит, мерцая блёклой медью и магическим камнем. Натужно щёлкают замки внутри люка, и по всей его поверхности проскальзывает мягкий блеск, подсвечивая грозный драконий глаз. Люк, мелко подрагивая, расходится в стороны. А по голубятне гуляет сквозняк. Колкий воздух сочится сквозь оконную решётку, нехотя огибает клетки с голубями: две огромные и небольшую, замотанную выцветшей тряпкой. Механические твари в них безжизненно сияют красными и зелёными боками; кристаллы их глаз того же цвета. Пусто. Печальная кладка стен смотрит сквозь паутину. Будто в ответ. Странное чувство не отпускает: Пятый советник был здесь, и всё теперь какое-то потревоженное. Видимых следов нет, но в воздухе магический привкус. Хаин склоняется к полу под шёпот мягкой ткани. Ладони скользят по шершавому камню и вместе с пылью собирают крупицы кристалла. Те едва переливают голубым. И это неожиданно.***
Город, дикий со сна, скрипит мокрой резиной. Откуда-то издали несутся песнопения во славу Андай Ан. Кривыми улицами Берак идёт строго в противоположную сторону, через щели убитых заборов, через провалы меж груздных домов. Крыши осыпаются каплями ему за шиворот, Берак не обращает внимания. Он скользит по окраинам, кружит и мечется, следя за знаками. Хотя никогда не забыл бы путь на подпольный рынок. Обитель запретного плода, опасной и чужеродной магии. Широкий лаз скрыт нагромождением гниющего дерева, которое вряд ли годно на что-то иное. Берак легко попадает внутрь. Затхлая сырость тут же бросается ему в ноги, где-то вверху гудят лопасти, проходясь по скользким каменным стенам едва слышным эхом. Берак оглядывает коридоры-улицы - вокруг Старый Ри-катха, погребённый в подземье. Гомон рынка тянется издали. Мимо Берака проскальзывают тёмные фигуры, они оглядывают его беспокойно, ни на чём не задерживая взгляд. Плотнее кутаются в тёмно-зелёные плащи, прячут приобретения. Берак уже знает – что-то произойдёт. Едкие газовые фонари слепят, их свет пахнет приторно и странно оседает в носу чем-то кислым. Сквозь ребристое стекло он густыми мазками ложится на пол и стены, на груздные колонны, на остатки брошенных домов, которые неустанно точит сточная река. Говорят, однажды воды в Ри-катха стало так много, что она полилась через городские стены; говорят, что поток затопил узкий перешеек, соединяющий Ривелий и Арвентум; говорят, он убил все посевы в тот год; говорят, с него начался Великий Океан; говорят, что это проклятье Андай Ан. Всё случилось до того, как Берак был рождён, и он не видел тех жутких трагедий Ривелия. А тот, кто видел, вряд ли остался жив. Берак не знает, насколько правдивы ривелийские легенды. Если верить им, город подняли, чтобы создать сточную канаву, способную вместить все дожди Ривелия. Но те же легенды утверждают, что нет под одним Ри-катха никакого другого. А вот он - гордый город под землёй, так и не исчезнувший до конца. Лишь дурман величия едва смыт. Прибывающей воде не всегда нужно столько места - на менее затопленных частях цветёт теперь пёстрый рынок контрабандистов. Проворные торговцы нашли идеальное место для него, Берак даже восхищён. Отсюда, из клетки толстых укреплений, привезённая магия не в силах добраться до тонких ривелийских устройств. Её не обнаружить. Берак идёт, увязая в стоячей воде, - она перекатывается слабыми волнами, то и дело щекоча голень. В ней мерцают искры магических кристаллов. Таких чужих и пленительных. Жесткий шарф не спасает от появившейся пряной духоты, а гомон растёт, гундосо треща в самые уши. Берак внимательно осматривает кривые прилавки. Из-за них торчат пугающе окрашенные фонарями лица торговцев, засоленные руки и мешковатые плащи. Промёрзшие торговцы переговариваются ломано, спорят, опираясь на горы ящиков и ларцов. Берак не вникает - уверен, что его знаний о магии недостаточно. Поэтому он здесь. Его ловят пронзительно-бледные глаза - женщина стоит молча, перебирая руками склянки. Жёлто-зелёный свет красит седые волосы, поскрипывает резиновое пальто. Берак уважительно склоняет голову. С этой женщиной нельзя иначе. Из её рукавов сыпется словно та самая мерцающая пыль, что развеялась ночью в тяжёлом небе. Но Берак чувствует - она другая: ей не хватает злобы, от неё не режет отчаянием, не рождаются фантомные страхи. Пыль ложится на сваленные грудой книги. Старые, как легенды Века сказаний. И одна старее прочих. Кожаная обложка, вздутая водой, пожелтевшие страницы - Берак касается их аккуратно. С тусклых рисунков скалятся морские твари, а вокруг них полупрозрачный текст. Незнакомые знаки тонкой вязью впиваются в память, но прочесть их невозможно. Будто тревожные искры навели морок. Где-то близко разгадка к их тайне. Сквозь арки снуют люди, и одна знакомая фигура теряется в тени. Берак не задумывается над этим. Он растерянно листает книгу под понимающим взглядом торговки. Пока не замирает, увидев совершенно неуместные иллюстрации: тонко вычерченный камень на всю страницу, под ним мелко выведено, очевидно, пояснение. - Это очень старая вещь. И редкая, - женщина любовно кивает на книгу. Глазами она говорит, что вся его жизнь её не стоит. Берак сжимает мятый корешок. - Что это за язык? – спрашивает он. - Утерянный язык, - смех торговки скользко оседает вокруг. И тогда Берак вспоминает. Да, он не сможет перевести, но сможет расшифровать. Как только книга окажется у него. В Тайнике припрятан словарь. Острый свист прокатывается по рынку, люди бросаются в стороны, оставив ящики и ларцы. На мгновенье Берак замирает с книгой в руках, не понимая, что происходит. Но этот пронзительный звук не спутать. Далеко слышится сбитый бег городской полиции, и сложно представить, какое дело заставило их спуститься. Никогда полиция не входила в подземный Ри-катха. Они только кружили всегда вокруг, неизвестно чего опасаясь. Суеверный страх перед магией, кажется, нельзя перебить, даже наделив властью. Берак остаётся посреди суматохи, бесполезно куда-то бежать. То и дело он натыкается на безумные глаза торговцев, мечущихся среди контрабанды. Покупатели лезут в одну сторону, но, едва оттуда раздаются неясные крики, тоже рассыпаются, путаясь в поднявшейся воде. Кто-то падает и хрипит надсадно, кто-то дерёт горло, захлебнувшись. Сточная река вот-вот станет студнем от взбивающих её ног. Берак отходит к каменным стенам. Едкий свет пляшет по панике, но здесь стоит сумрак. Вспоминаются утренние наваждения, и Берак, опираясь на грузные подпоры, сам неприкаянный, как те выползшие страхи. Он смотрит на гомон, треснувший обречённостью, отстранённо ворочает тяжёлые мысли, пока чужие пальцы не впивается ему в плечо. Его утягивают глубже в густую тень. Берак оборачивается резво, как в худшие дни уличных скитаний. Книга всё ещё с ним. Илистый пол чвакает под подошвой, плечо вминается в холодную стену. На лице коренастого дьёрда, который держит его, трепещут грязно-жёлтые блики и мрак. У него причёска обычного рабочего-дорха: выбритые бока, лохматая чёлка, но лицо такое благородное, каких не бывает у ривелийских дьёрдов. Ни тем, ни другим, ни грубой курткой из меха Берака не обмануть. Дьёрд его разглядывает внимательно, тень за ним всё темнеет. - Жёлтый скряга, - шепчет он. Что ж, Берак тоже узнал. - Тень, - мягко слетает из простуженной глотки. В кипешащий зал с двух сторон входят господа полицейские. Громкий голос строит толпу в косую линию. Берак замечает: никто не скрылся. Дьёрд сильнее прижимается к стене и прижимает его. Доверять ему не хочется, но это неизбежно. Густой мрак наползает, удушливо обнимая рваными перьями. Иссохшая Смерть не кажется страшной, если ужаснейшее существо стоит рядом. В голове бьётся полузабытая песнь-молитва. Давно Берак услышал её впервые, и слышит каждый раз, когда вспоминает о том, что много за гранью его воли, его знаний, его понимания. Где-то за этой гранью есть они. Андай Ан, бесстрастные судьи, абсолютная справедливость. Но справедливость перестаёт быть абсолютной, тогда у них появляется тень. Вместилище всего отвратного. И тень спускается на земли Материков, освобождая хозяев от порока. Сеет гнусности в людских сердцах, убивает и попирает. Ей нет другого закона, кроме закона силы и крови. Песнь её отгонит. Полицейские прохаживаются вдоль робкого ряда, не вынимая руки из карманов формы. Теперь Берак видит – она отличается от привычной ему. Несильно, но каждая деталь имеет значение. Рука Тени на его плече судорожно сжимается, Берак поворачивается к нему. Вокруг - что-то плотное, и оно дрожит. Разрывы мерцают тут и там, едва затягиваясь, будто кокон вот-вот смоет. А Дьёрд зол и умыт потом - напряжение скатывается с его пальцев на спину Берака. Когда высокий неясный вскрик мешает шаги полицейских, кокон трепещет сильнее. Весь мир, пробивающийся сквозь мрак, сужается для Берака. Сужается до рыжих всполохов и худого тельца. Но это незнакомый мальчишка. Он бьётся в захвате полицейского, и руки старухи-торговки сжимают его лохмотья. Она растеряла всю величественную стать, будто нет больше той старой ведьмы, что смотрела с насмешкой. Она хрипит в немых рыданиях. Безобразная сцена. Берак чувствует, как Тень едва дышит. Господин полицейский дёргает сильнее, и торговка валится с ног. Глаза мальчишки тогда стекленеют, под ними горит пепельная поволока. Он замирает в захвате - всю толпу подкашивает, вода громыхает от падающих тел. И завеса из тьмы лопается перед Бераком. Без чувств Тень заваливается на него. Берак бездвижен и нем, не в силах осознать, словно ему что-то шепчут Андай Ан, и этот звук громче всех мыслей. Магическая духота исчезла. Ужасное существо задыхается у него в руках. В восставшем хаосе они остаются незамеченными. Полиция, едва поредевшая от странного обморока, уволакивает безвольного пленника. Берак идёт в противоположную сторону, поддерживая иссушенного дьёрда. Коридоры теперь кажутся длиннее и ещё затхлее. Свет от фонарей пляшет перед глазами, плеск раскатывается всё громче и громче - Берак слишком торопится. Они выбираются через другой лаз, тот, что ближе к городской стене, почти у её подножия. Здесь опасно выходить, но не выбирать теперь. Берак прислоняет Тень к стене. Тот выглядит, как замученный работник, и ничто больше не выдаёт его суть. Он размыкает спёкшийся рот и громко вдыхает – губы у него странно яркие, будто ополощенные в крови. Берак кивает и уходит, сжимая книгу под курткой. Печально длинное утро. Песнопения во славу Андай Ан теряются на улицах.***
Неровный пол голубятни подсвечивают первые рассветные лучи. Хаин скидывает секундное оцепенение. Люди верят: голубь начал Империю. Разделённые океаном земли дьёрдов, драхтов и дорхов замерли под его крылом - он нёс послание. Ни одна живая птица, ни один другой механизм не преодолеет столько, не выживет на трёх материках. Эта тварь преодолеет, эта тварь выживет. Хаин не может спутать - на её пальцах пыль с инрисского голубя. Нос щекочет сквозной ветер. Она усмехается. Голуби никогда не были универсальны. Их кристаллы тонко настроены, ловко обмануты, но ограничены одной целью, одним направлением. Для каждого свой цвет. Для драхтских княжеств и их глухих лесов - красные, для Ривелия – грозовых туч и громад механики - зелёный. Но инрисские, голубые, голуби есть только у Императора. Потому что ни с кем, кроме дворца, нет дел у того материка. Или есть. Хаин резко поднимается, вздымая невесомый подол. В два шага она оказывается у крохотной клетки и сметает с неё промёрзшую ткань. Та гулко опускается на пол, взлетают клубы пыли. Хаин впивается взглядом в два ровных ряда птиц - так и есть, одна из них недавно летала. От неё будто веет жаром инрисских лугов, её металл недавно обнимал ветер. С ладони взлетают искры, осыпаясь на дно клетки. А рука гладит неживые перья: на них тонкие царапины и едва ощутимый налёт. Птицу не встретили с миром. Нет сомнений, кто отправлял голубя. Как печально, что он в праве. Но Хаин знает, его письма не под печатью дворца. Пятый советник будто играет с ними. Идёт близко к краю, но твёрдо, не оступится. Кружит вокруг Сенана, и видно, как он бередит его сердце. Так тонко, что не поймаешь за руку. Хаин понимает, здесь начинается личное. Это не нужно добавлять в послание. Это её дело. Лишь переписка советника с Инрисом должна интересовать Дха. И Ив Уолш. Она подходит к стене за клеткой, от лёгкого давления на нужный камень кладка расходится. В тёмном углублении сияют металлические глаза. Ястребы. Хаин приветствует их тонкой улыбкой. Птицы Тени: быстрые, сильные, незаметные - в них дыхание мрака, а не кристаллы. Она осторожно сажает одну себе на предплечье, вкладывает нежно в её нутро свёрнутый лист. Птица оживает, жадно щёлкнув мощным клювом, по крыльям топорщится тень. Ястреб готов служить. Хаин подносит его к окну. Широкий взмах, и птица скрывается в облаке.