Bastard

Ифань добирается до одиноко стоящего дома, окруженного невысоким еле как подлатанным деревянным забором, в считанные минуты. Но на то, чтобы решиться войти в него, у альфы уходит куда больше времени. Его словно отрезвило, словно он врезался в ледяную стену горного водопада, чьи воды быстрым потоком перетекают из одного ручья в другой, обтачивая неровности характера даже самого упрямого камня. И он задумывается, а нужен ли он там этому омеге, который, являясь родителем его сына, к самому альфе никакого отношения не имеет. Тао человек, а люди - по своей натуре создания эгоистичные, даже самые добрые дела они совершают лишь для собственного удовлетворения - своего душевного спокойствия. Поэтому встает разумный вопрос: согласится ли омега жить по их правилам, следуя сейчас за Ифанем? Обратного пути не будет, если альфа войдет в эту дверь. Но и не войти он не может. Тогда готов ли сам Ифань что-то поменять в своем привычном укладе, поступившись собственными интересами или, может быть даже, принципами... *** Дом встречает негостеприимной колючей темнотой с одной стороны и зажженным светом - с другой. Ифань моргает, позволяя радужке окраситься в красный, и проходит вглубь, к огоньку, стараясь вдыхать наполненный ароматом омеги воздух даже не через раз, а как можно реже. - Юшенг, почему ты здесь, а не в своей комнате? Маленький альфа расположился на софе, подобрав ноги и опустив голову на сложенные на острых коленках руки, и сонно моргает, пытаясь побороть сон. - Папу охраняю, - просто, не задумываясь, отвечает он. - От чего ты его охраняешь? - понимая, что нельзя позволить сыну увидеть свое волнение и нервозность, включается в разговор старший альфа, присаживаясь рядом. - Папе плохо, но он не хотел сегодня днем идти за лекарством, вот мне и пришлось самому о нем позаботиться, - зевает волчонок, почесывая лохматую макушку. Но тут же, словно что-то вспомнив, широко открывает глаза на отца: - Ты двери хорошо захлопнул? - Да, - Ифань машинально оборачивается, проверяя – плотно ли та закрыта, - а что? - Да в деревне, ну, ещё в той, где мы с папой без тебя жили, мне один дедушка-омега сказал, что, когда дома кто-то болеет, двери и окна в доме лучше часто не открывааать, - тянет Юшенг, кивая головой, со знанием дела. – Душа того, кто болеет, захочет пойти погулять, а потом не сможет вернуться, потому что двери-то уже будут закрыты! - И что же тогда? - Не знаю. Я не спросил. - Завтра поинтересуйся у своего дедушки, он то уж многое знает. И об этом, должно быть, слышал. - Ладно, - зевнул Юшенг, - если встречу его. - О, да ты, парень, я смотрю, совсем расклеился, а ещё сторожем заделаться хотел,- усмехнулся альфа, уже думая о том, как бы спровадить мальца, чтобы без лишних вопросов и ментальных приемов. - Да нет, это я просто…- выпучил глаза мальчишка, всем своим видом пытаясь доказать, что сна ни в одном глазу. - Давай-ка так, - отмахнулся старший, - ты отправляйся ко мне, там попроси Исина, чтобы он постелил тебе в моей спальне, а потом, как выспишься, продолжишь сторожить. Идет? - А кто сейчас с папой останется? – то ли поздний час и сонливость, то ли отец и сын успели вымотаться от постоянного противостояния, хотя в последнее время их отношения и без этого стали куда более теплыми (они уже не терпели, а сотрудничали), но проявлять характер в данной непростой для всех ситуации просто не хотелось. - Я тебя подменю. - А завтра тогда утром я могу узнать у дедушки про дверь, и мы с тобой вместе сходим папе за лекарством! - Так и сделаем, а теперь давай, вперед… Дверь за Юшенгом захлопнулась, отрезая альфе пути к отступлению. Теперь в доме остались они одни – Ифань и Тао. Альфа сглотнул. Сердце отстукивает бешеный ритм, а руки так и тянутся потеребить штанину, которой на нем даже не было. Ей-богу, словно девственник перед брачной ночью. Ифань уверен в своих намерениях, но отчего-то волнение не хочет отпускать и время от времени заставляет сердце подпрыгивать к самому горлу. Альфа и наслаждается, и мучит сам себя. Подойдя к двери и прижавшись к ней лбом, на котором к тому времени от напряжения уже выступила испарина, он глубоко вдыхает воздух, насквозь пропитавшийся ароматом омеги, и, кажется, проглатывает его. Потому что он настолько концентрированный, что не только проглотить, но его и пожевать можно. Ифань представляет, что сейчас происходит за дверью. Как Тао раскинулся на своей постели, изогнувшись и распластав свои до сумасшествия длинные и стройные ноги по кровати, открывая себя и не стесняясь своей наготы, наоборот, наслаждаясь, как прохладный воздух оседает на разгоряченной коже и приятно успокаивает. Альфа фыркает, чувствуя, как собственный запах начинает усиливаться, и тут же до него доносится жалобный скулеж Тао. Волк испытывает ни с чем несравнимое удовольствие от понимания, что омегу сводит с ума его запах. В комнате нет окон, поэтому и свету неоткуда литься. Но это не мешает альфе разглядеть всё четко и ясно. Вопреки фантазиям Ифаня, омега не зарылся в простыни на своей не слишком широкой кровати. Он стоит возле неё, в двух-трех метрах от альфы, похожий на статичную фигуру, вылитую из воска, но вместе с тем – живее всех живых. Гори сейчас в комнате камин, Ифань может ручаться, смуглая кожа была бы покрыта капельками пота, которые альфа собрал бы все до единой. Кажется, в один момент они просто накинулись друг на друга, хватаясь за что придется и отчаянно кусаясь. Ифань впервые видел Тао таким. Тот не был самим собой, сейчас он походил на дикого волка как никто другой – столько в нем было необузданной энергии, которая, наконец, готова была выплеснуться наружу. Все чувства и эмоции, что копил в себе омега, очевидно, не имея шанса на связь с другими альфами, вот-вот обрушатся на Ифаня лавиной, и он готов их принять и обуздать. Альфа скользил по бархатистой коже, утыкался носом в шею, облизывал, целовал, кусал, снова целовал. Сжимал округлые бедра, взрыкивая от затапливающего чувства удовлетворенности и мысли о том, что у Тао аппетитные формы, потому что этот омета родил ему сына. Тао извивается змеей, запрокидывая голову и хватаясь за края кровати обеими руками, пытается удержать себя на земле. Кажется, Тао находится совсем далеко, где-то в другом мире, где только чувства и инстинкты имеют значение. Но сейчас важно не это, а то, с какой охотой он отдается. Как подается навстречу Ифаню и его горячим ладоням, скользящим от лодыжек к самому интимному. Возможно, уже завтра омега выставит его за дверь и прикажет никогда больше не появляться рядом с ним и их сыном, но сейчас гибкое смуглое тело плавится в умелых руках и отзывчиво придвигается всё ближе и ближе. *** Пробуждение от морока по-особенному оказывается странным. Удовлетворенное тело чуть подрагивает от мечущейся внутри души. Тао уже давно не спит, как и Ифань, но ни один из них до этого не пытался нарушить целостность установленного купола мнимой идиллии. Однако долго это продлиться не могло: - Это ничего не значит. Тао всё ещё не оставляет объятий альфы, но уже нет той раскрепощённости и абсолютного доверия, что была между ними двумя днями ранее. - Кого ты сейчас пытаешься обмануть? Если меня, то напрасно, я чувствую твою ложь. А если себя… - Остановись! - … то ничего не выйдет. Как можно убежать от самого себя? Тао не хочет больше слушать альфу, только не того, кто с таким спокойствием рассуждает о том, что ему, Тао, следует делать или не делать. Он всегда знал, что будет непросто. Непросто отказаться от родителей и покинуть отчий дом, непросто самостоятельно воспитать сына, в конце концов, непросто устроить личную жизнь. Буквально каждый момент после встречи с Ифанем стал для омеги испытанием на выносливость, и до этого дня он худо-бедно справлялся, оттачивая характер и формируя скалу недоверия, ставшую защитой для ребенка, которому пришлось быстро повзрослеть. - И это говоришь мне ты, человек, который живет в исковерканной реальности? – Тао сел в постели, открывая обнаженную спину, идя на поводу у страха оказаться с обнаженной душой. Лучше тело. - Не человек. - Что? – всё-таки слова Ифаня заставили его обернуться. - Это твоя реальность, Тао, - альфа останавливает взгляд на изгибе, плавно переходящем в округлости ягодиц. – Моя начинается за пределами этого дома. Твоя же, - он поднимает глаза, натыкаясь на чужой взгляд, – заканчивается ими. Правда в том, что тебе придется принять правила. Или уйти. Ленивый, безразличный вид. Цзытао так и не научился распознавать: это постоянное его состояние или безразличие – именно то чувство, что вызывает у него сам Тао. Хотя у них никогда и не было этого времени, чтобы привыкнуть друг к другу и выучить эмоциональную составляющую. Омега комкает притянутое к груди покрывало. Сидит так некоторое время, размышляя над сказанным, затем поднимается, оставляя покрывало на кровати, и подходит к камину, чтобы растопить его. - Пусть кто-нибудь приведет Юшенга домой, - просит он, отрывая кору от березового полена, взятого из короба с подсохшими дровами рядом с камином. Альфа поднимается, не говоря ни слова, ещё раз окидывает взглядом с головы до ног всё ещё обнаженного омегу, и тому кажется, что хочет что-то сказать, но нет, так же безмолвно выходит за дверь. Тао думает о том, что Ифань обнажен настолько же, насколько и сам Тао, а ведь время близится к зиме, однако быстро вспоминает, что ему ничего не помешает обернуться и добраться до дома в обличье волка. Растопив камин, омега одевается, помня о том, что скоро явится сын, и думает над тем, что они будут есть сегодня на обед. Всё постепенно встает на свои места, дела по дому отвлекают внимание на себя, единственное, что не дает покоя, это мысль: а что, если это действительно не так уж и плохо – делить альфу ещё с кем-то. В предыдущей своей жизни он и не помышлял об отношениях, хоть каких-то, понимая, что всего себя придется посвятить сыну. Но стоит ли сейчас его гордость и независимость жизни в одиночестве. *** Морозец ещё не пощипывает щеки, но без меховой накидки на улице уже прохладно, поэтому Исин наказал младшим омегам накинуть их, чтобы не замерзли, пока разделывают мясо на заднем дворе. Сам же он разбирался с делами в доме, когда раздался стук в дверь. - Здравствуй. - Здравствуй, - удивление сменяется расплывающейся улыбкой на красивом лице, - я знал, что ты придешь.