Запретный

      Люк пошевелился во сне, его ноги запутались в тонких простынях, руки нырнули под одеяло. Он полностью находился во власти знакомого сновидения. Юноша грезил о возлюбленном: человеке, которого ни разу не видел наяву, но чьи лицо и тело были так ярко запечатлены в сознании, что, казалось, были частью его самого.       Люк сидит на пляже, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Над морем загорается закат, но не красота уходящего солнца приковывает взгляд Люка. Всё его внимание сосредоточено на возлюбленном.       Это молодой мужчина, около тридцати лет, немного старше самого Люка. Он стоит перед Люком полураздетый, нисколько не стесняясь своей наготы. Загорелая кожа мускулистого торса словно светится в закатных лучах. Он одет лишь в лёгкие коричневые штаны, низко сидящие на бёдрах, плотно облегающие рельефные мышцы ног и заканчивающиеся чуть выше изящных босых ступнёй.       За спиной мужчины бушует море. Прибрежный бриз осторожно перебирает золотисто-каштановые волосы, спадающие на плечи густыми волнами. Глаза горят ярко-жёлтым светом в сгущающихся сумерках, и их взгляд пронизывает тело Люка, как световой меч мог бы пронзить тонкую материю. Чувственные губы изгибаются в лёгкой полуулыбке. Быстрым и плавным движением мужчина опускается перед Люком на корточки и протягивает сильную руку, хватая его за предплечье. Прикосновение обжигает кожу.       — Люк, о чём ты думаешь? — голос мужчины низкий и хриплый.       — О тебе. Я думаю о тебе. Если ты этого ещё не знаешь, — отвечает Люк и улыбается краешками губ. — А о чём думаешь ты?       Улыбка собеседника вспыхивает ярче, становясь более явной и открытой.       — О тебе. Для меня нет ничего важнее тебя.       Сердцебиение Люка ускоряется, тёплая волна рождается внизу живота и со скоростью света распространяется по всему телу — ощущение сильнее любого наркотика, сильнее самой Силы. Мужчина подаётся немного вперёд, слегка наклоняя голову, и Люк припадает к манящим чувственным губам жадным поцелуем. Из горла рвётся глухой низкий стон. Горячий и ласковый язык любовника очерчивает линию челюсти Люка, и он, не в силах удержать собственное тело, выгибается, отвечая на нежные прикосновения.       Голос мужчины звучит тихо, невыносимо чувственно и хрипло, когда он шепчет:       — Какая реакция, дитя моего сердца...       Люк отвечает еле слышно, но звук голоса, казалось, заглушает и плеск волн прибоя, и дыхание, и стук его собственного сердца:       — Только для тебя, отец.       Люк проснулся весь в поту — как и всегда после этого сна. Его сердце билось так, словно стремилось выскочить из груди. Он провёл рукой по спутанным после сна волосам, силясь стряхнуть с себя остатки грёз, и отбросил пропитанные потом влажные простыни.       Люк мысленно сказал себе, что аромат мускуса в воздухе после испытанного им во сне оргазма отвратителен, но всё же глубоко вдохнул, почти с наслаждением. Он потянул к себе угол простыни, чтобы стереть семя с голого живота и члена, но плоть была столь чувствительна, что тело отозвалось новой волной возбуждения, и он отшвырнул простыню, чтобы не поддаться искушению снова. Любопытно, что бы сказал Вейдер, если бы узнал об этом сне? Люк подумал об этом со странной смесью интереса и отчаяния.       «Но мой любовник во сне молодой и красивый. Я знаю, что Вейдер не такой. По крайней мере, сейчас не такой. Он не может быть человеком из моего сна».       Однако Люк желал, чтобы его любовником был Вейдер. И это было его кошмаром.       Он не хотел признаваться себе в этом, но образ Тёмного Лорда — его чёрный костюм, устрашающая маска, струящийся за спиной тяжёлый плащ — был не менее соблазнителен, чем красивый мужчина из волнующих ночных грёз.       Люк дошёл до иллюминатора своей каюты и уставился в чёрную пустоту космического пространства. Он провёл кончиками пальцев по прозрачной поверхности, рисуя линию между двумя звёздами, мысленно задавая себе вопрос: есть ли люди в этом пространстве, раскинувшемся за дюрастилом и пластиглассом? Он фыркнул: «Я думаю об этом, потому что Дарт Вейдер может быть одним из тех людей. Он единственный, кого я сейчас желаю видеть».       Люк сжал правую ладонь в кулак и поморщился. Его механическая рука болела, хотя бесчисленные проверки медицинских дроидов не показали никаких проблем с протезом. Он был уверен, что это фантомные боли, ложные сигналы в мозге, до сих пор воспринимающем его живую руку, которой уже давно не было. Которая гнила или, скорее всего, была сожжена на Беспине.       Одной частью разума Люк представил, как рука продолжала сжимать световой меч отца, когда упала на поверхность газового гиганта под Облачным Городом, но другая часть его незамедлительно нашла эту мысль слишком тошнотворной, чтобы думать об этом. Он потерял больше, чем руку, в городе Ландо, он потерял значительную часть своей духовной чистоты.       «Но опять же, как я мог быть чистым, если думал о собственном отце с похотью, и это началось задолго до Беспина. Это началось прежде, чем я навсегда покинул Татуин», — Люк вздрогнул и обхватил себя руками, подумав о единственном человеке, который был отлично осведомлён о его безумных мечтах. О дяде Оуэне.       Люк отчётливо вспомнил окаменевшее лицо дяди Оуэна, читающего датапад, где Люк описывал свои мечты о приключениях в Галактике со своим любимым отцом, а затем... Затем остальное. Невинный юноша никоим образом не мог это написать.       Люк знал в своей жизни два пожара: тот, в огне которого сгорели Ларсы и их ферма, и давний, тот, о котором он предпочитал вспоминать в последнюю очередь. Даже при том, что второе пламя убило его опекунов и всю прошлую жизнь, первый ранил гораздо сильнее. Его позор, его глубокий нарыв в душе. Этот огонь чуть не убил его, но он выжил.       «И я больше не мечтал о своём отце. До недавнего времени», — понял Люк.       Действительно, запретные грёзы и влечение снова вернулись к нему, и он чувствовал их куда сильнее, чем когда бы то ни было. Руки Люка покрылись мурашками, а на грани сознания вспыхнула безумная мысль: «Каким решительным должен быть мой отец, чтобы предлагать мне помочь ему свергнуть Императора и править галактикой? А мог ли он предложить мне осуществить самое запретное моё желание... себя?».       Люк опустился на пол в позе лотоса, положил руки ладонями вверх на бёдра и стал мысленно считать вдохи и выдохи, надеясь, что медитация поможет ему избавиться от дурных мыслей, подавить искушение. В Вейдере было добро — Люк чувствовал это. Он будет стремиться вернуть своего отца из темноты. Собственные грязные желания Люка, как он надеялся, исчезнут в процессе. Он не собирался давать им жить, не хотел подвергать образ отца собственной порочности. В жизни Вейдера и без того было достаточно тьмы.       Медитация дала успокоение, и Люк ощутил знакомое красное тепло в своих мыслях и тут же понял, что это тепло было с ним с тех пор, как он проснулся, а возможно и раньше — ещё во сне. Это ощущение означало, что его разум открыт для связи с отцом в Силе.       «О, Сила, он видел мои грёзы? Он знает о моих неправильных чувствах к нему?».