По облакам

Астрид не отличалась любовью к ранним подъемам, пению птиц над окном и в лесах, мягким и щадящим солнечным лучам. Утро в духе блондинки – запах паленого дерева, жалобный рев только что пойманных тварей, шум еще оставшихся в живых зверей. Для такой юной девушки, которой являлась Хофферсон, это было жестоко, но столь она хотела доказать, что является достойной наследницей рода и – вероятнее всего – следующей женой вождя. И так бы продолжалось еще долго, становясь привычкой и обязанностью, если бы не одно но. У этого «но» было свое имя, характер и зеленые глаза. Это самое «но» звали Иккингом, который за две недели жизни на острове, кажется, перевернул все, что только можно. Особенно поменял чье-то мировоззрение и тишину. Астрид относилась ко вторым. Теперь утро начиналось не с жалобных драконьих выкриков, тоскливых возгласов и плача детей, стоящих у окон. С самых первых криков петухов гость уже работал в кузне, собирая огромную толпу зевак или, что было немного лучше, воинов, желавших починить свое оружие. Астрид редко останавливалась в этой толпе, хотя непривычно для себя призналась, что высматривает макушку юного кузнеца каждый раз, когда там проходит. Это было… странно. Привычная жизнь, обычно нарушаемая лишь драконьими налетами по ночам, теперь нарушалась всего лишь одним человеком, который, несмотря на всецелую поддержку абсолютно всех жителей острова, казался одиноким. Он изредка оглядывался на тренировках, долго и тоскливо смотря на небо, особо не общался с ребятами – раз или два Астрид видела, как Рыбьеног что-то активно с ним обсуждает, но не более – и не отвечал на их вопросы. Это было противное чувство, совсем неведомое Хофферсон; оно заполняло голову девушки сотнями мыслей об этом странном человеке. Забияка не говорила ей, что это такое, хотя наверняка осознавала. Сама же воительница понимала, что каждый раз при взгляде на этого человека ею руководит детский интерес и авантюризм, граничащий с желание обладать и знать до каждой косточки. Парнишка удивительно умел располагать к себе нужных людей и – несомненно – старался расположить к себе и Астрид, что ему, к слову, удалось. Она не показывала виду, тренировалась вдвойне упорнее, но по вечерам, все-таки, иногда жалела о том, что не спросила. Мысль о том, что у Иккинга есть ответ на мучающий ее вопрос, не давала покоя. Этот парень, он точно знал про мир в тишине и без драконов, но никому не говорил ответа. Астрид выискивала в его глазах хоть малейший намек на то, что он готов сказать нужный ответ, но их просто-напросто не было. Девушка всегда считала, что в силе прочитать любого человека, словно открытую книгу, но гость оставался загадкой. Они были разными, как небо и земля. Хофферсон чувствовала, что изнывает от тоски каждый раз, когда на арене становилось тихо. Та тренировка, казалось, бесследно не прошла – она невольно оглядывалась в сторону цепей, если из рук выпадала секира, храня в душе надежду, что этот необычный человек смотрит на нее со столь привычной хитринкой и скрытым умом. Это не было видно на деле, но Рыбьеног иногда отмечал тот факт, что Иккинг слишком умный даже для него. Вообще-то, Хофферсон с толстяком, как ласково именовали его близнецы, почти не общалась – это был не ее уровень. Семейка Ингерманов была простой, по большей части увлекалась торговлей и чтением, но после появления шатена на Олухе их двоих резко что-то начало сближать. Это было сложное чувство, которому и имени то дать не предоставлялось возможным, чем-то напоминало взаимовыгодную дружбу, которая компенсировала прекрасное выражение «сила есть – ума не надо». Астрид – девушка догадливая и пытливая, но до сообразительности и памяти Рыбьенога ей, конечно, далеко. Днем в деревне становилось теперь слишком тихо, потому что вся толпа собиралась на арене – о талантливом парнишке, который мог усмирять драконов не оружием, а непонятными трюками – недалекие по смекалке викинги этого, конечно же, не понимали – знали все и желали увидеть это вживую. Внутри Астрид плотными солеными волнами вспыхивала зависть, когда Валка негромко аплодировала зеленоглазому хитрецу, качая головой. Иккинг напоминал ей то ли лиса, то ли волка – дикого, так приторно ласкового, но готового зубами впиться в руку, если попытаться прикоснуться. Он бежал от всех, едва тренировка заканчивалась, а возвращался поздно вечером, когда все уже легли спать, оставив несколько человек на страже. Астрид пару раз честно шла следом, гонимая собственным любопытством (или, вернее, глупостью) узнать, что же этот человек скрывает от жителей целого острова, но теряла след в самом начале пути; даже ее собственное изучение леса не могло исправить всю ситуацию. Иккинг сбегал, стоило солнечным часам показать три часа дня, и блондинке оставалось лишь ждать, когда он вернется. Эту своеобразную эстафету принимал Рыбьеног, когда замечал жительницу Олуха. Он активно делал предположения, куда мог сбежать Иккинг, как-то раз даже пошел следом, чтобы это узнать, но так неудачно оказался замечен. Шатен шутил о том, что ему стоит получше маскироваться или, хотя бы, научиться использовать собственный размер себе в преимущество. Это немного обижало, но гость улыбался невинно, потому обидеться блондин так и не смог. Рыбьеног соглашался с тем, что парень напоминал ему волка, которого пытались приручить. Вроде, добрый и ласковый, да только зубы впились в руку Рыбьенога уже плотно, до мяса и крови; если Астрид была, в этом плане, еще свободна, то в темноту души и характера Иккинга, которую никто не видел, с головой погружался толстяк, пугаясь в перспективе разобрать клубок ниток по имени Иккинг. Он пытался, очень аккуратно и вежливо, но каждый раз получалось вытащить лишь одну ниточку, незначительную, которая, если задуматься над всеми несостыковками – однажды озвученная версия Астрид теперь звучала очень реалистично – и неточностями рассказа, запутывала тайны еще сильнее. Иккинг не был открытой книгой, зато остальных читал так, словно знал их всю жизнь. Это пугало Рыбьенога, который, наивный и простой, продолжал идти дальше и терпеть клыки на руках. Гость его не подпускал слишком близко, держал на расстоянии поводка для собак – потому что у Иккинга слишком много в голове того, о чем Ингерману догадываться не стоило. Астрид парня жалела, но ничем помочь не могла. Разве что, попросить его попытаться угомонить этого волчонка и, наконец, дать к нему прикоснуться. Потому что голубоглазой было так интересно узнать, кого из себя представляет покорный и прирученный волк, коим, в победном итоге, являлся этот уже-почти-не-незнакомец. И после встречи с ним, оба начали смотреть на жизнь по-другому. Астрид замолкала, стоило ей подумать о том, что своими руками она, по сути дела, убивала веру Иккинга в себя. Они все, как один, ночью разбуди и будут твердить о том, что драконы – твари, от них надо избавляться; а наутро скажут о том, что им вправду интересно узнать, существует ли мир между ними и людьми. Желание попросить рассказать давилось гордостью Хофферсон, потому что однажды она сказала ему, что найдет ответы сама. Тогда ей показалось, что это нормально и все в полнейшем порядке: найти такую всем понятную разгадку несложно, а потом стало понятно. Эту разгадку, что искала она сейчас, кто-то из викингов искал столетиями, но так и не обнаружил. Рыбьеног тоже молчал, выискивая в зеленых глазах ответ, ведь понимал – на острове лишь Иккинг (и, возможно, часто говорившие об этом всем Валка с Готи) знал ответ, потому что постоянно на это намекал и указывал. Все, что ему оставалось делать, так это ждать, когда уверенно ведущий какую-то свою игру парень оступится и раскроет хоть несколько карт. Он и Астрид, так неудачно заинтересовавшиеся этим человеком, теперь были кем-то, кто Иккинга заинтересовал своим упорством и настойчивостью. И оба были уверены, что станут первыми, кто узнает, что хранится в душе под десятью замками этой загадочной личности.