Грани

Наблюдая, как Рогожин опустошал уже третью рюмку, почти не закусывая, Лев Николаевич неуверенно протянул руку к собственному бокалу. Следивший за ним Парфён поощрительно кивнул. — Не стесняйся, брат, и поближе к огню подсядь, уж очень у тебя вид бледный. Точно не хочешь ещё стопочку? Такие беседы в трезвом виде не беседуются. А впрочем, я тебя не заставляю, хотя сам выпью. Я на самом деле тот ещё трус в последнее время. Он опрокинул в горло ещё половину стакана, крякнул, брякнул нежным хрусталём об стол и о чём-то глубоко задумался. — Я знаешь ли, тебя ещё до знакомства приметил. Думал, попадёшься ли ко мне в купе или нет. Я вообще-то издалека вижу таких, как ты — наивных, жить не умеющих; я ж купец как-никак, привык вертеться, и всяких там не от мира сего аристократов… не очень жалую, а когда ты ещё рассказал, что ты князь… А ты всё улыбался доверчиво, и мне так стыдно стало, что я про тебя что-то нехорошее думаю, а ты со всей душой… Вот я и вывалил тебе всё, как на духу, даже фотографию показал, так меня понесло. — И я тебе за это очень благодарен, — вставил Мышкин. — Если бы ты не упомянул про Лизавету Прокофьевну, мне бы куда дольше пришлось искать, где остановиться, я же в городе никого не знал… — Мы когда попрощались, я успел подумать, что стоило тебя к себе пригласить, и дело с концом. Может быть, тогда всё… быстрее бы кончилось. И проще, — Лев Николаевич с удивлением заметил, как не страдавший обычно от излишнего смущения Рогожин смотрел на него неуверенно, явно спрашивая, правильно ли он расценил положение дел, действительно ли князь понимал в полной мере значение сказанных слов. Лев Николаевич быстро кивнул несколько раз, подтверждая, что думал о том же самом. И правда — так легко узнавать смысл чужих фраз давно у него не получалось; что-то, напоминающее эйфорию, угнездилось у него в душе от всей этой откровенности. — Что тебе сказала Настасья? — неожиданно спросил Парфён, и приподнятое состояние духа князя снова упало немного, точно одно упоминание этого имени накладывало некую тень на всё вокруг. — Обещала, что не будет больше искать встречи ни с одним из нас, — ответил он, и Рогожин тут же вскочил на ноги, заходил вдоль стены, что-то бормоча совсем невнятно. Видно, тяжело ему было расставаться с тем, кто ещё недавно имел такое значительное место в его жизни, но когда Парфён прошёл мимо Мышкина, тот отчётливо расслышал слетевшее с чужих губ «к лучшему!..». — Да ведь она всё почувствовала, — громче сказал купец через некоторое время. — Ещё в прошлом месяце, когда у меня жила. Я тогда первые несколько дней от восторга даже думать не мог, а потом как-то разом всё навалилось, что и белый свет стал не мил. Да всё из-за тебя! Я сначала думал — это ревность, злость на то, что её делить пришлось. Но скоро засомневался: тебя же рядом не было, и угрозы твоего вмешательства не было тоже, как если бы ты уступил окончательно. Следовательно, я выиграл, а всё равно несчастен. И вот мало-помалу догадался, что дело как раз в этом и заключалось, в твоём отсутствии. Лев Николаевич неестественно выпрямился, сжимая подлокотники мёртвой хваткой, умоляя всем своим видом: дальше, дальше, дальше. Парфён прекратил своё беспрерывное перемещение от двери к окну и обратно, сел напротив князя, разглядывая того с улыбкой, с какой разглядывают маленьких детей, вытворяющих неуклюжие вещи: вроде бы насмешливо, но в то же время с любовью и даже с доброй завистью. — Так о чём это я?.. — снова подал он голос. – Да, Настасья тоже очень скоро это заметила. Сначала молча желчью исходила, потом вслух начала язвить, мол, «я вам в свахи не нанималась», потом опять затихла — горевать начала… Я, как мог, за ней ухаживать старался: надеялся, что, может, если на неё как следует взгляну, наслажусь обладанием, то моя блажь пройдёт… А скорее всего, и не в этом дело, а в том, что я себя виноватым чувствовал. Конечно, столько всего наобещал, а самого главного не выполнил. Только вот что мне объясни, князь: есть ли вина, когда не по своей воле огорчаешь; можно ли быть прощённым за то, что не готовил, даже в мыслях не держал, только в сердце? Мышкин не успел ответить — Рогожин снова принялся говорить: — Не ожидал, честно говоря, сегодня её увидеть. Видно, пыталась за тебя ухватиться, как за последнюю ниточку, а может, наоборот, всё прояснить хотела. На этот раз Парфён Семёнович замолчал надолго, очевидно, готовясь выслушать князя, и тот, борясь с зевотой, как с чем-то постыдным в этот момент, пробормотал: — Парфён… не знаю, что и сказать сейчас… кроме того, что долгое время и сам сомневался; вернее, не столько сомневался, сколько пытался понять, можно или нельзя признаться, и до того тщетно пытался найти ответ, что чуть обратно с ума не сошёл, — тихонько рассмеялся он. — Устами младенца глаголет истина, — неожиданно продекламировал Рогожин и хлопнул в ладони с необыкновенно весёлым видом. Повернулся к недоумевавшему Мышкину и довольно разъяснил. — Ты ведь и есть сущий младенец, князь, не обижайся только, это ведь, если подумать, небывалый комплимент. Но я с самого начала чувствовал, что ты не такой, как остальные — проще, скромнее, а главное, невиннее, и не потому, что до двадцати с лишним лет почти ни с кем не говорил толком, а сам по себе, от рождения… Ну да ладно, я это всё к чему — ты только что сам сказал, что пытался найти ответ вокруг, а внутри никакого противоречия не видел. Значит, можно! Теперь верю, что можно!.. Парфён опять вскочил на ноги, точно невидимая пружина радости не давала ему удерживаться на одном месте, а Лев Николаевич улыбался, наблюдая за его беспрерывным движением. Внезапно он клюнул носом и, слегка испуганный, выпрямил голову, хлопая глазами. Купец тем временем очутился у его дивана, но не сел рядом, а опустился на пол, едва ли не на колени встал. Отчаянно краснея, Мышкин попытался подняться, подал ему руку, чтобы помочь, но Рогожин лёгким толчком в колено заставил его откинуться обратно на мягкую спинку, и сам не изменил позы, однако протянутую руку взял в свою и сплёл их пальцы. Вся его поза указывала на то, что он вот-вот разразится очередным горячим монологом, но вместо этого в комнате повисла тишина — правда, не напряжённая, а князю она даже показалась убаюкивающей. Уже не сдерживаясь, он закрыл глаза, и усталость заставила его потерять опору, наклониться вперёд, пока он не уткнулся лбом в лоб Рогожину. Тот не отстранился, и Лев Николаевич совсем расслабился, не задумываясь больше не о неподходящем месте и времени. — Что, утомился, брат, замотался с нашими передрягами? — послышался голос Парфёна. Уже скорее для себя, чем вслух, купец задумчиво добавил. — Вот оно как бывает, какие грани характера иногда обнаруживаются… Затуманенное дремотой сознание князя оживилось ненадолго, уцепилось за знакомое слово; ему всего лишь на несколько мгновений вернулись фигуры из недавних видений. Их углы обмякали, втягивались внутрь, и сами предметы принялись размягчаться и сливаться друг с другом. Когда острых граней на их боках совсем не осталось, Мышкин окончательно заснул.