***
Номер оказался просторным, приятным, без всяких декоративных изысков. Посреди комнаты стояла двуспальная кровать. Гермиона тяжело опустилась на неё и задумчиво погладила рукой мягкое покрывало. Ханна стояла в дверях, не зная, что делать: пожелать спокойной ночи и уйти, как сделал бы всякий приличный человек, или же прямо и бестактно поинтересоваться, что же произошло. Любопытство пересилило. — Гермиона, я не знаю, можно ли спрашивать… — Хочешь знать, что случилось, да? — Гермиона словно ждала этого вопроса. Ханна молча кивнула, боясь показаться настойчивой. — Да ничего особенного. Просто мой муж никогда меня не любил. Ты знаешь, кого я нашла в нашей кровати? Ханна отрицательно помотала головой, а Гермиона горько усмехнулась. — Очаровашку Джинни. Помнишь такую? Вместе с братом играла в гриффиндорской квиддичной команде. — Никогда бы не подумала… — протянула Ханна с видом такой заядлой сплетницы, что Гермиона невольно подумала, что уже завтра пристрастия её мужа будут известны всей магической Британии. И не факт, что только магической и только Британии. Впрочем, к Мерлину! Так ему и надо. — Все они козлы, — Ханна вынесла свой вердикт настолько пафосно, что Гермиона неожиданно даже для себя расхохоталась. Гермиона смеялась громко, стирая с глаз выступившие слёзы. Этот смех так резко контрастировал с видом бывшей однокурсницы, но при этом был настолько заразителен, что Ханна тоже не смогла удержаться. Они с Гермионой хихикали непонятно над чем, как школьницы-подростки, в то время как все остальные постояльцы уже видели десятый сон. Непонятно, сколько времени прошло, когда Гермиона издала последний смешок и устало откинулась на спину. Ханна опустилась рядом. Идти к себе, в тёмную и холодную хозяйскую спальню, не хотелось. Рядом с Гермионой было тепло и хорошо. Наверное, она тоже это понимала. Хотя для неё и стали сюрпризом собственные слова: — Может, останешься? — Останусь, — просто ответила Ханна. Она повернула голову и взглянула на Гермиону, лежащую рядом. Её непослушные волосы спутались, глаза покраснели от слёз, всё лицо слегка опухло, но его украшала широченная улыбка. Алая помада была размазана, наверное, Гермиона стёрла её рукой, когда вытирала слёзы. Ханна думала обо всех этих глупостях, об алой помаде, о собственной холодной кровати, глядя на губы Гермионы. Они были слегка приоткрыты, и в промежутке между ними белели зубы. Гермиона ещё не могла отдышаться, и при каждом вздохе её губы слегка подёргивались, рот раскрывался. «Как при поцелуе», — подумалось вдруг Ханне. Вдруг она почувствовала, как к её пальцам прикоснулись чужие, покрытые мурашками. Ханна сжала два холодных пальца в своей ладони и, словно наивно пытаясь согреть, поглаживала остальные. Гермиона думала о чём-то своём, глупо, но так мило улыбаясь. А Ханне вспомнился какой-то маггловский фильм — она их очень любила — в котором герои говорили об уютном молчании. Ханна вполне оправданно думала, что у них с Гермионой так же… Поцелуй стал естественным продолжением этого вечера. Алая помада Гермионы окончательно стёрлась под губами Ханны, которая, лёжа на спине, могла только неловко гладить подругу резко вспотевшими ладонями по спине и отвечать на поцелуй. Гермиона целовалась страстно, но нежно, отдаваясь без остатка. Она сама не ожидала от себя этого, однако останавливаться никак не хотелось. Хотелось только продолжать ласкать мягкие, тёплые, нежные, почти родные губы Ханны, сплетаясь с ней языками. Гермиона и забыла, что умеет так целоваться. Её язык нежно, но ни капельки не робко обводил контур нижней губы Ханны. Губы Ханны в ответ двигались быстро, порывисто, словно пытаясь обхватить, покрыть поцелуями сразу как можно больше. Она оттягивала своими губами губы Гермионы, то кусала их, то снова осторожно ласкала. Руки беспорядочно скользили по спине Гермионы, задирая тонкую рубашку. Когда Гермиона почувствовала, как её переворачивают на спину, она с огромным удовольствием подчинилась. Ханна слегка отстранилась, пытаясь расстегнуть мелкие пуговички на рубашке партнёрши. Гермиона помогала ей, пальцы девушек соприкасались, мешая друг другу. Руки не слушались, но это не мешало действовать губам. Когда с рубашкой было покончено, Ханна стянула с себя мантию, под которой ничего не оказалось. Гермиона удивилась, но не стала задавать вопросов, потому что всё стало неважным. Важны были только губы, мягкие губы, целовавшие шею Гермионы, тонкие ключицы, острые плечи. Поцелуи становились всё горячее, и Гермиона сама притягивала голову Ханны к своей груди. Светлые волосы пуффендуйки падали на нежные соски, чем вызывали странные, ранее не испытанные, но безумно приятные ощущение. Что среднее между щекоткой и крышесносным удовольствием. И Гермионе это нравилось. Нравилось всё, что делает Ханна, каждое движение её тонких пальцев, влажных губ, оставляющих засосы на чувствительной коже беззащитного живота. Руки Ханны ласкали груди партнёрши, вытащенные из лифчика. Розовые девичьи соски Гермионы напряглись под умелыми ласками, она выгибалась навстречу, желая получить ещё и еще, больше и больше. С каждым движением, с каждым прикосновением желание только нарастало, находя выход в стонах, то едва слышных, то пронзительно громких. Ханна стонала с низким рычанием, по-мужски, не боясь разбудить соседей. Когда она делала это до неприличия страстно, до неприличия громко, Гермиона с трудом отрывалась от её бархатных губ и подносила палец к губами, словно говоря: «Тише, тише». А глаза говорили совсем другое. Блестящие, затуманенные желанием, они неслышно шептали: «Продолжай». И Ханна продолжала. Спускаясь всё ниже по мягкой коже, оставляя влажные поцелуи и алые засосы, она подобралась к ширинке Гермионы. Гермиона с внезапным страхом, не мешающим разгоревшемуся желанию, приподнялась на кровати, глядя на Ханну. Та дерзко посмотрела на подругу снизу вверх и, обхватив желтоватыми от сигарет зубами застёжку молнии, дёрнула её вниз. Гермиона не могла оторвать взгляд от такой новой, незнакомой, дерзко-страстной Ханны, которая губами расстёгивала ширинку, медленно стаскивала вниз штаны, а затем и трусы. Гриффиндорка сама ласкала свою грудь, в то время как умелые пальцы Ханны легко-легко касались желанной плоти между ног Гермионы. «Рон никогда так не делал, » — машинально отметила Гермиона, но тут же забыла про всё это, когда почувствовала своими нижними губами губы Ханны. Она целовала их с такой же… такой же любовью, какой был наполнен первый поцелуй и каждый последующий. Да-да именно любовью. Гермионе казалось, что она вместе с Ханной целую вечность, что всегда были те же руки, те же губы, те же ласки, те же горящие желанием глаза. Прикосновения были обжигающими до боли, всеми клеточками своего тела Гермиона реагировала на каждое малейшее движение подруги. Чувствительность обострилась до предела, и гриффиндорка почувствовала, как всё тело напрягается в предвеушении желанной разрядки. Ханна тоже тяжело соображала. Она смотрела на Гермиону, но не видела её, девушка словно расплывалась перед глазами, оставался только бесконечно желанный силуэт, который хотелось вобрать в себя целиком, хотелось целовать каждую частичку прекрасного тела. Ханна уже была на грани, когда почувствовала у себя между ног пальцы Гермионы. Подруга ласкала неуверенно, неопытно, но от этого ещё более ценилось каждое прикосновение, навечно оставаясь в памяти… Девушки достигли вершины одновременно, и их липкие от горячего, но совсем не противного пота тела слились в объятии, а стоны превратились в один.***
Когда всё кончилось, Ханна ещё долго держала у себя на груди голову гриффиндорки, лениво перебирая пальцами непослушные, совсем спутавшиеся локоны. — Знаешь, никуда я теперь отсюда ни уйду. К мужу? К его семейке? Да ни за что! — Гермиона устало, но счастливо улыбнулась. Ханна ответила ей такой же улыбкой. — Можно подумать, я тебя отпущу. И она снова накрыла столь желанные губы поцелуем.