Ведь все люди от рождения равны

Я сижу на Банковской площади и уже не играю на коробках. Я считаю монетки, брошенные мне прохожими. Сегодня не слишком много, но вполне хватит на кусок хлеба и дешевую ночлежку. Правила просты: либо ты умудряешься достать деньги за день и имеешь подобие жилья, либо ты будешь ночевать, как собака, на улице. Лежа среди мусорных баков, не хватает сил даже думать о чем либо, кроме как о таких же как ты, но которым сегодня повезло. Попрашайки подобны зверям. Они готовы перегрызть друг друга за гроши, лишь бы получить заветное спальное место. Нужда превращает людей в животных. Здесь работают правила джунглей: или ты съешь, или тебя. Тот, кто оказывается здесь впервые, рискует быть сожранным акулами нищего братства. Мне повезло. У меня своя собственная ниша в этом мире, и никто не посягает. А что есть у той девочки, что спешно ковыляет сейчас к своему дому? У нее есть кров, есть отец. Она идет через площадь. Она думает о том, что же сказать отцу в оправдание по поводу своего опоздания. Несмотря на отсутствие отношений дочь-отец, у нее был комендантский час. Она могла делать все что угодно, но должна была быть дома до заката. Отец провожал закат, сидя в кресле перед окном, а потом занимался тем, чем захочет. Обычно это было чтение книг, разучивание новых песен или почти бессмысленное перебирание струн гитары. И он не любил, если его отвлекают от дел. И поэтому если он и подходил к двери, дабы узнать, что это пришла его дочь, то требовалась весьма веская причина для того, чтобы хотя бы впустили в дом. Если причина казалась ему незначительной, то Майя ночевала либо у своей подруги, либо в ночлежке на окраине города. Это было ужасной пыткой, ибо если подруга не одна дома, то приходилось идти в этот барак. Отравляющий смрад, затрудняющий дыхание - самая сильная ассоциация с этим местом. Там нужно спать в обнимку с бродягами, чтоб они заплатили за ее ночлег. И они действительно только спали. Это было сущим адом для Майи. Это достаточно забавно, ведь ей было совершенно безразлично, если ее насиловал работяга, от которого несло чистым спиртом и потом недельной «выдержки». Ей было даже не так противно и страшно, когда очередной охотник до девичьего тела и садизма откусил ей кусок икры. А именно из-за этого она передвигается исключительно с помощью опоры. Ведь началась гангрена, а помощи от врачей она не получала. И вот, даже имея в прошлом такое, она не могла терпеть такой мелочи. И поэтому девочка решила сказать отцу, что она была в управлении полиции, так как стала свидетелем ограбления мясной лавки. Отец все равно это не станет проверять, ибо он судит не по весомости причины и по ее правдоподобности, а по собственному настроению. Так что можно говорить ему почти все что придет в голову. Пока девочка думала о причине своего опоздания и о том неопрятном бараке времен Великой Войны, путь до дома был пройден. Майя с трудом поднимается по лестнице на второй этаж. Вот она, потрепанная дверь родного дома. Точнее того места, которое раньше было домом. Сейчас это та же ночлежка, только нет толпы и похотливых ручонок. Звонок. Я вижу, как из кресла поднимается тучный мужчина и направляется к двери. На пороге его дочь. Точнее, он знает об этом родстве, но вот уже несколько лет для него это пустой звук. — Отец, я... - начинает оправдания Майя, но мужчина разворачивается и с безразличием направляется обратно к своему креслу. Девочка робко идет за ним. А в соседнем кресле сидит мать. Майя видит ее. Только она какая-то бледная и отстраненная. Отец перебирает струны гитары, мать не реагирует. Майя ковыляет к мужчине, садится подле него. Тепло и уютно. Как когда-то в прошлой жизни. Они сидели также. Только мать еще вязала. Она чудесно умела это делать. Ни один праздник не обходился без вязаных подарков. Было много шарфиков и свитеров. Пани Шмулевич продавала множество своих творений и получала за это неплохие деньги. Ах, как было прекрасно. Поддавшись внезапному порыву, девочка обняла ноги отца, как когда-то давно делала еще в детстве. Музыка стихла. Отец осторожно отставил гитару в сторону. Инструмент он любит куда больше, чем собственную дочь, потому с силой отпихивает от себя Майю. — Пошла отсюда, — прикрикнул отец. Майю будто ударило током. Она падает на спину. Стало физически больно, но не от толчка, а от обиды на жизнь. Взгляд снова стал презрительно-насмешливым. — И что ты сделаешь, папочка? — язвила девочка, — что ты сделаешь? Убьешь, изнасилуешь? Ты — животное, и ничего человеческого в тебе не осталось. Мужчина свирепеет. А это значит лишь одно - новый приступ безумного возбуждения и желания овладеть дерзкой девицей. Он подрывается с места и, брызжа слюной, бросается к дочери. — Ты не смеешь — шепчет он. Он хватает дочь за ворот платья и рывком поднимает с пола. Она с трудом стоит на одной ноге, и ей приходится опереться рукой на плечо отца. А вот он не слишком заботится о неудобствах. Слышен звук разрываемой ткани. Грубые мужские руки сильно сжимают еще не оформившуюся девичью грудь. Майя с шипящим звуком втягивает в легкие воздух и отклоняется от домогающегося отца. Ей мерзко, но в то же время она ощущает власть над отцом. Страх детства уже в прошлом. Ее не смутить развратными домогательствами. Власть опьяняет, и Майя пытается еще сильнее досадить отцу. — Ну что, папаша, — ее интонации любого вывели бы из себя, но в том-то и цель, — Не можешь найти себе бабу по возрасту? Никому ты не нужен, потому и издеваешься над собственным ребенком. Сознание мужчины помутилось. Он больше даже не видел перед собой свою дочь, девочку — он видел предмет для удовлетворения своих желаний. Резким движением мужчина сбрасывает руку дочери со своего плеча. Без точки опоры девочка начинает падать, но это ему и нужно. Отец хватает ее за плечо, разворачивает к себе спиной и опускает на колено. От сильного столкновения ног с полом Майя не может сохранить насмешливое выражение, и гримаса боли появляется на лице. Мужчина судорожно расстегивает ремень штанов и стягивает с себя мешающееся тряпье. — Маленькая тварь, — шипит отец, со всей силы впиваясь в ягодицы нахальной девчонки, — Сейчас ты свое получишь. Стоя вплотную к девочке, он резко вводит член в нее на полную длину. Майя вскрикивает. Отец — единственный человек, который может заставить ее кричать во время секса. Но отнюдь не от наслаждения. Резкие, грубые толчки вызывают новые крики, однако с каждым разом они все тише. Это привычка. Классическая схема. Есть одно "но". — Мамочка, отвернись, прошу, — говорит девочка, смотря на одно из кресел, — ты не должна знать. Женщина не реагирует. Она все также смотрит куда-то в пустоту и не двигается. По щеке Майи катится слеза. Она одновременно рада, ведь мама не видит. Но в то же время так хочется внимания и теплой родной руки. Женщина ее не слышит. Зато слышит отец. — Хватит говорить о ней. Ее больше нет, нет, - судорожно говорит мужчина, не сбавляя темпа, - Не смей осквернять ее светлую память своим гадким ртом. Произнесенные слова созвучны грому. Майя перестает чувствовать боль. Все затмевает ненависть, слепая ненависть и ярость. Женщины уже нет в кресле. Нет ничего, кроме мерзкого, опустившегося отца и невиносимой, сильнейшей боли. Не физической. Болит там, в груди, слева. Собирая оставшиеся силы, девочка отталкивает мужчину от себя. Ее глаза сверкают гневным огнем. Не рассчитав усилий, девочка невольно бьется рукой о небольшую тумбочку. Майя помнит, что там лежит маленькая баночка с надписью "Вазелин". Быстрым движением девочка открывает ящичек и достает эту баночку. От одного вида извлеченного предмета мужчина замер. Баночка действовала на отца парализующе. Он сразу становился послушным и податливым. И это было единственное время, когда власть была в руках Майи. Отец отодвигается от дочери, разворачивается к ней спиной и становится на четвереньки. Тем временем девочка открывает баночку и намазывает содержимым остаток собственной ноги. "Сейчас я отыграюсь" — говорит сама себе девочка, поднося собственную ногу к анусу отца. Происходит медленное проникновение. Громкий мужской вздох. Странное удовольствие получал отец от происходящего. Властный и самодостаточный человек в обычной жизни, уважаемый коллегами по работе и друзьями, он становился послушным рабом собственной малолетней дочери. По мере нарастания ритма усиливалась и громкость вздохов отца. Постепенно они переросли в стоны, а затем - в крики. Через некоторое время послышались глухие удары в стену. Это соседи, недовольные шумом, намекали, что неплохо было бы соблюдать тишину. Отец замер. Это означало, что он вышел из забытия и снова стал властным и грубым тираном. Майя поспешно вытаскивает покалеченную ногу и отскакивает назад. И очень вовремя - мужчина выпрямляется и грозно сжимает кулаки. Глаза налиты кровью, над бровью бьется венка. — Ты опять посмела, — голос звучит низким рокотом. Отец подрывается с пола, разворачивается к дочери и бьет ее по лицу. За звонкой пощечиной последовала звенящая тишина. Майя еле сдерживает всхлипы. Щека горит огнем. — Вон, — рычит отец, — Чтоб я тебя не видел. Девочка, придерживая порванное платье, пытается подняться с пола, но без опоры это крайне тяжело. Отец застегивает штаны, а затем швыряет дочери костыли. — Вон, — повторяет мужчина. Майя поспешно поднимается с пола и со всей возможной скоростью сбегает из комнаты. Промедление может дорого обойтись. Девочка устремляется в дальнюю комнатку. Это некогда была ее детская. Сейчас здесь ничего не изменилось, не считая толстого слоя пыли на всех поверхностях. От каждого движения пыль взмывает в воздух, кружится, попадает в дыхательные пути и не дает толком вдохнуть кислород. От двери до кровати протоптана дорожка. Майя осторожно пробирается по дорожке, ложится на кроватку. Приходится согнуть ноги, ведь прошло уже много лет, и то, что подходило ребенку, уже не подходит повзрослевшей девочке. В этой комнате есть лишь одна вещь, которая дорога хозяйке. Вон она, в углу кровати. Маленький серенький игрушечный котенок, которого мать подарила на день рождения. Майя обнимает котенка и погружается в нервный сон. А я все там же, на площади. Вечереет. Пора в ночлежку. Как по-разному ее воспринимаем мы с этим заблудшим созданием. Я благодарю небо за такой дар, она же с ужасом вспоминает ночи, проведенные в этом заведении. Спокойной ночи, Майя. Я вижу тебя, я слежу.