Пересечения наших дорог

Только бы не разминуться, не заблудиться В круговороте смертей и рождений. И в назначенный час вспомним друг друга По первому прикосновению. Fleur

I.

      День выдался жарким. Босые дети бегом неслись по нагретому горячему камню мостовой, знатные дамы прикрывались ажурными зонтиками, извозчики гнали лошадей. Город жил своей жизнью. Из окна пекарни было хорошо видно всю широкую улицу: снующих людей, магазинчики вдоль дороги, шарманщика на противоположной стороне, который каждый день стоял на одном и том же месте, под хриплые стоны своей коробки. Пекарь любил в редкие свободные минуты следить за этой жизнью. Приемы, дуэли, маньяки, бродячий цирк – все это было прямо тут, под боком, стоило только выглянуть в окно и напрячь свой ум. Цепочки рассуждений да болтливые посетители – это все, что связывало пекаря с внешним миром. Но на достоверность первого никак нельзя было полагаться, а второе было сродни манны небесной. А потому пекарь вздыхал, поправлял фартук и снова принимался месить тесто, предаваясь тяжелым раздумьям и эфемерным мечтам.       Руфус рассматривал листовку, которую занесли стражники. Что же в этом убийце было особенного, что он удостоился такого внимания? Серийный убийца – это, конечно, не просто неприятная неожиданность, но и такой славы явно не заслуживает. Со вздохом Руфус швырнул объявление на стол. Ему не хотелось обклеивать витрину этой чепухой – закроет вид на хлеб. Да и какое ему дело до сумасшедшего?       От мыслей отвлек звякнувший колокольчик. Юноша выпрямился, натягивая на лицо приветливую улыбку. На пороге магазина стоял молодой человек. Руфус еле удержал себя от того, чтобы начать глазеть на потенциального покупателя, но все же в изучающем жесте склонил голову набок. Мужчина был худощавый, но жилистый, длинные белоснежные волосы собраны в небрежный хвост черной атласной лентой, красные глаза изучающее рассматривали небольшой магазинчик. Руфус заметил, как вошедшая в это время с покупками Хельга недовольно скривилась, бросив взгляд на все еще стоявшего в дверях, и быстро скрылась за задней дверью. Мужчина, кажется, ничего не заметив, неспешно прошел к прилавку и облокотился на него, точно так же, как стоял сам пекарь.       – Чем могу помочь? – за долгие годы Руфус научился улыбаться в любой ситуации, сейчас, прожигаемый кровавым холодным взглядом, от которого волосы на загривке вставали дыбом, он был безмерно рад этому. Мужчина слегка повел плечами, как будто стряхивая с себя невидимую руку, и стал разглядывать полочки.       – Булочки с изюмом, наверное… Три.       Руфусу казалось, что голос у незнакомца будет таким же жестким, как и его взгляд, но тот оказался на редкость приятным. Бархатистый, вибрирующий, несколько задумчивый.       «Что же тут можно так долго и упорно выбирать, – размышлял пекарь, укладывая в бумажный пакет ароматную сдобу. – Чай не клинок покупаешь».       – Прошу, – Руфус ловко опустил пакет перед покупателем, который уже вытащил из кошелька пару блестящих монет.       Мужчина протянул руку с зажатыми деньгами, но, заметив на прилавке небрежно брошенное объявление, замер. Аккуратно сложив деньги на деревянную стойку, он взял в руки бумагу, заинтересованно скользя по ней взглядом. Юноша убрал деньги и снова облокотился на прилавок, разглядывая мужчину. Тот не казался заинтересованным в том, что читал, даже скорее равнодушным, но на бледных скулах заиграли желваки.       – Бессмысленное объявление, не находите?       Красные глаза впились в его лицо, казалось, с любопытством.       – Примет этого неуловимого убийцы нет, никто его не видел, а кто видел, лежит вниз лицом. А как предупреждение простым людям… – Руфус неопределенно пожал плечами, – те как ходили по ночам, так и будут. Шлюхам и бандитам некогда умирать от голода, пока ловят мистического маньяка.       Мужчина хмыкнул, криво усмехнувшись, и бросил лист обратно.       – Что верно, то верно.        Он, подхватив покупку, неторопливо направился к выходу. У самой двери мужчину настиг вопрос:       – Как думаете, его поймают? Смогут убить?       Покупатель на секунду замер, а затем, едва повернув голову в сторону пекаря, проронил с легкой ухмылкой:       – Люди в последнее время мрут как мухи.       Дверь затворилась, и звон колокольчика еще некоторое время дребезжал в тихом помещении. Руфус смотрел вслед ушедшему, задумчиво теребя листовку. Что именно могло значить неоднозначное высказывание?

***

      Руфус помнил почти всех своих покупателей. В конце концов, за хлебом к нему ходила изрядная часть города. Изрядная, но все же неизменная. И когда встречались новые лица, то чаще всего они просто исчезали в людском потоке, оставив после себя лишь воспоминание. А потому пекарь и не надеялся увидеть красноглазого незнакомца вновь. Однако…       На этот раз красноглазый уверенно подошел к стойке, позади которой Руфус аккуратно расставлял стеллажи с ароматным свежеиспеченным хлебом. Было что-то между пятью-шестью утра, а потому Руфус несколько удивился, увидев раннего посетителя. В такое время обычно заходили всякие слуги да мамочки многодетных семей. Незнакомец не подходил ни под один из пунктов. И снова Руфус слегка склонил голову набок, приветливо улыбаясь вошедшему. Мужчина слегка кивнул – помнит Руфуса, и взглядом прошелся по полочкам. В тишине надрывный стон желудка по слышимости был сравним с раскатом грома. Молчание стало еще более неловким. Пекарь отвел взгляд, теребя в руках полотенце, а мужчина раздраженно прицокнул языком.       – Чего-нибудь сытного бы.       Руфус, порадовавшись, что наконец-то может не стоять и не мяться, как последний дурак, подхватил бумажный пакет и, склонившись над выпечкой, выбрал самые румяные пирожки.       – Вы не слишком-то любите такие ммм… обыденности, так что я позволили себе подобрать вам на свой вкус, – пекарь протянул тару.       Красноглазый кивнул, и Руфусу даже показалось, что в кровавых глазах плещется благодарность. Отчего-то в красных очах читать эмоции было в разы труднее. Устрашали ли они? Скрывалось ли настроение за этим непривычным и колючим взглядом? Трудно сказать. Отдав пакет и смахнув с прилавка в руку блестящие монетки, пекарь подбородкам указал на покупку:       – Пирожки с ливером.       Красноглазый снова кивнул. Звякнул колокольчик и, как и в прошлый раз, мужчина затормозил у самого порога.       – Спасибо.       Колокольчик надрывно звенел. Дежа-вю. Вот только теперь Руфусу почему-то казалось, что этот красноглазый посетитель нагрянет вновь. И почему-то ждал этого с нетерпением, словно ребенок, распираемый любопытством.

***

      Пока кухарка Хельга приводила пекарню в порядок: выметала ссор, начищала грязной тряпицей оконные стекла и протирала полки, Руфус, подперев щеку ладонью, сидел за стойкой и меланхолично смотрел в окно. Солнце висело у линии горизонта. Вечерело. Близился конец рабочего дня. Накатывала сонливость, но пекарь знал, что даже если приляжет, все равно не сможет уснуть.       Несмотря на приближающийся вечер, улица была полна спешащими людьми. Руфус любил людей. Издалека, разумеется. Пекарня занимала большую часть его времени: на ногах с четырех утра и до полуночи. Единственное развлечение при таком плотном графике - наблюдать за людьми. Про себя Руфус называл это «изучать». Изучать повадки, изучать жесты, изучать манеры, внешний вид, привычки, одним словом - все, за что мог ухватиться цепкий взгляд. Эта тонкая, едва ощутимая ниточка хоть как-то соединяла его с внешним миром. Искать подмастерье Руфус не считал необходимым, почти во всем он мог положиться на старую Хельгу. А вот тогда, когда руки его станут страшными, костлявыми и дрожащими, щеки обвиснут, сеть морщинок покроет ранее гладкую кожу, а глаза совсем перестанут видеть, вот тогда-то он и подумает о юном помощнике. Но не сегодня. И точно не завтра.       – Господин Барма, думаю, можно уже закрывать магазин.       Скрипучий голос прозвучал прямо над ухом. Руфус, вздрогнув от неожиданности, взглянул в окно. Задумавшись, он не заметил, как на улицы темной вуалью опустилась ночь. Вытянув из кармана часы, тот с неудовольствием отметил, что время перевалило за полночь.       – Пожалуй, ты права.       Задвинув стул, Руфус быстро затворил окна и дверь. Все остальные небольшие приготовления к закрытию уже были проделаны Хельгой.       Руфус любил людей издалека и абсолютно ненавидел их на расстоянии ближе, чем метра три, кроме тех моментов, конечно, когда это была его работа. Порой юноша задумывался, то ли это ему так повезло, что он мало контактирует с людьми в обычных, нерабочих обстоятельствах, то ли он необщителен от того, что никогда не имел возможности полноценно влиться в общество. Как бы то ни было, Хельга была единственным человеком, который никак не нарушал его внутренний покой.       Когда Руфус понял, что помощник ему нужен, как ни крути, а то ведь недолго помереть от голода под толстым слоем грязи, он долго злился, искал, нанимал, проверял, увольнял. И за те жуткие полгода пекарь истрепал себе нервы так, как никогда за все вместе взятые годы до этого. Глупость некоторых женщин была достойна чуть ли не восхищения, честное слово! Так что когда Руфус встретил Хельгу, он уже порядком отчаялся. Но, удивив самого себя, он, увидев женщину, понял, что почти симпатизирует ей.       Хельга была женщиной неулыбчивой и строгой. Носила она обыкновенно платье до пола с наглухо застегнутым воротничком и чепец, из-под которого не торчало ни пряди. Руфус сразу понял: уж эта женщина не будет его раздражать. И так оно и случилось. Хельгу не интересовало ничего кроме работы, воскресной службы и собственного здоровья. Он, Руфус, был лишь работодателем. И все. И это было прекрасно. Большинство женщин, глядя на молодого Руфуса, пытались (Барма даже невольно скривился) опекать его, подобно курицам-наседкам. Заботливые мамочки и строгие тетушки, словом, куча просто волнующихся и визжащих женщин. Отвратительно.       – Господин Барма? – кухарка, стоя на лестнице, держала в руке подсвечник, освещая дрожащим огоньком темную лавку.       – Иду, - юноша оторвался от созерцания пустоты и непрекращающегося потока мыслей. Чертовски приятно было быть просто господином Бармой.

***

      Руфус устало разглядывал очередную мятую листовку. Случаи нападения Призрака участились. Люди боятся покидать дома. Даже из своей пекарни он видел, как они стремительно несутся по улицам, останавливаясь очень неохотно. Нервные и боязливые. Даже продажи несколько упали. Совсем немного, но бухгалтерия, которой он лично скрупулезно занимается по ночам, дает знать.       Пекарь недовольно вздохнул. Чего толку бояться нос высунуть, когда маньяк орудует лишь по ночам? И это, кстати, довольно мудрое решение – убивать ночами, учитывая какие следы после себя оставляет кровожадный палач. Не то чтобы это не было тайной, но на место преступления каждый раз выделяли столько людей, что и представить жутко, что творилось в очередном закоулке.       – Полны сожалений о незавидной судьбе очередной «бабочки»? – задумавшись, Руфус не заметил ни звона колокольчика, ни клиента.       «Слишком частое явление в последнее время, – проскользнула раздражающая мысль. – Пора брать свои думы под контроль».       На лице же быстро засияла дежурная улыбка, и с неким подобием удовольствия пекарь узнал своего недавнего покупателя.       – Боюсь, я не столь великодушен, чтобы страдать по отщепенцам из клоаки.       – Как сурово, – ухмыляясь, беловолосый облокотился о стойку, бегая взглядом, то по все еще теплым булочкам, то разглядывая ничем не примечательную обстановку лавки и совсем изредка заглядываясь на самого хозяина.       – Вам что-нибудь подобрать? – Руфус нетерпеливо достал бумажный пакет и, дождавшись кивка, отвернулся к полкам.       Стоя к мужчине спиной, он все равно ощущал на себе обжигающий взгляд. Руфусу определенно не нравилось, когда на него так смотрели. А может, ему просто не нравилось, что конкретно этот человек смотрит на него. Как знать, раньше юноша точно никогда не испытывал такого. И если уж от взгляда в спину становилось не по себе, то когда эти кровавые глаза смотрели напрямую… а впрочем, и говорить не стоит.       «Может дело в суевериях? Дети несчастий… – размышлял пекарь. – А может, поэтому он и предпочитает не задерживать взгляд на собеседнике».       Руфус поставил пакет рядом с беловолосым и, расплывшись в очередной улыбке, озвучил цену, тут же пряча звякнувшие монетки.       Мужчина задумчиво помял пакет в руках и направился к выходу.       – Приходите еще. Буду рад поговорить с вами о чем-нибудь помимо «насекомых» да прочих нелицеприятных вещей.       Мужчина снова растянул губы в ухмылке:       – Учтите: я приму это за приглашение.       – Надеюсь, – в тон ему ответил Руфус.       Звякнул колокольчик. Руфус смял в руке надоедливую листовку.

***

      С тех пор красноглазый и впрямь стал время от времени заглядывать в пекарню. Он мог то не появляться целый месяц, то заглядывать через день другой. И как Руфус и ожидал, мужчина оказался крайне любопытным собеседником с весьма интересными взглядами. Когда в пекарне яблоку негде было упасть, и Руфус крутился как заведенный, мужчина просто покупал то, чего ему наложат, съедал одну-две булочки, с усмешкой глядя на верещавшего пекаря, и удалялся восвояси. В дни затишья стоял, облокотившись на стойку, наблюдал, как Руфус выкладывает на полки хлеб и о чем-нибудь рассказывал своим тихим мягким голосом.       Хельга, очень удивившаяся общительному покупателю, ожидала, что того вот-вот со дня на день пошлют туда, куда мог придумать только гневный хозяин пекарни, но когда оказалось, что ожиданиям не суждено сбыться, была сильно раздраженна. Уж очень не понравился ей надоедливый странный мужчина. Каждый раз, когда тот переступал порог, Хельга громко показательно фыркала или щелкала языком и быстро удалялась, задрав нос. Беловолосый на это лишь улыбался самым ядовитым образом, что очень приглянулось Руфусу.       Но, несмотря на почти дружественные отношения, они по-прежнему оставались торговцем и клиентом. Руфус не интересовался именем покупателя, так же как и мужчина не интересовался его собственным. Но все же, тот, услышав, как Хельга зачем-либо зовет пекаря, стал подобно ей звать его господином Бармой, что, надо сказать, первое время жутко раздражало пекаря. Но глядя, как мужчина в очередной раз расплывается в подобии улыбки, произнося почтительное обращение, махнул рукой.       Возможно, именно такое общение и было для них обоих лучшим, что можно было представить. Возможно?

***

      Руфус сидел на заднем дворе своей пекарни, глубоко вдыхая холодный бодрящий воздух. Небо с чернильного уже окрасилось в грязноватый сине-серый, но небольшие крупинки звезд все еще легко можно было рассмотреть. Пекарь слегка покачался на своем колченогом стуле, пытаясь отбросить сонливую усталость. Тесто вот-вот подойдет – спать совершенно некогда.       Слегка передернув плечами от холода, Руфус скосил глаза на своего товарища по несчастью, вот только товарищ сидел рядом добровольно. Чуть прикрыв глаза, мужчина вглядывался в небо, грея о чашку с чаем бледные озябшие пальцы, и полной грудью вдыхая, поднимающийся вверх ароматный пар. Выглядел он умиротворенно и непринужденно. Возможно, в начале своей карьеры Руфус точно так же наслаждался этими предрассветными минутами. Юноша не помнил этого наверняка.       Поймав на себе взгляд кровавых глаз, Руфус вопросительно изогнул бровь.       – Знаешь? – беловолосый сделал маленький глоток, довольно прищурившись, – я вот что подумал…       Он, все так же прищурившись, вглядывался в лицо напротив. От его взгляда было все так же не по себе, и юноша еле сдерживался, чтобы не поежится.       Отставив кружку с недопитым чаем, мужчина уселся перед Руфусом на корточки, положив руки на чужие колени.       – Ух ты, да ты же совсем тощий, – он стиснул пальцы крепче, ощупывая косточки, – а так и не скажешь…       Руфус недовольно скривился и хотел уже стряхнуть руки вконец обнаглевшего гостя, но с одним взглядом на эту ухмылку растаяла вся решимость, и он лишь обреченно вздохнул, все еще не до конца понимая того, что происходило. А что-то определенно происходило. Мужчина был настолько близко, что Руфус невольно задержал дыхание, настолько близко, что не видно решительно ничего, настолько близко, что видно длинные такие же белоснежные, как и волосы, ресницы. Пушистые, будто припорошенные снегом. Руфус сглотнул.       Мужчина медленно протянул руку к лицу. И у юноши невольно встало перед глазами воспоминание о том, как он маленький с какими-то детьми медленно приближается к кошкам и голубям, заманивая их какими-то крошками да объедками, чтобы потом, в конце концов, поймать. Но с места он так и не двинулся. Хотя все его естество рвалось вон и прочь.       Пальцы наконец-то коснулись кожи, и Руфус вздрогнул от того, какими холодными они казались. Просто ледяные. Задержавшись на секунду на скуле, ладонь заскользила вверх и, легко подцепив платок, стащила белую материю вниз.       – Эй! – пекарь возмущенно нахмурился.       – Я подумал, что никогда толком не видел твоей головы: вечно в платке, – и снова ухмылка.       Руфус недовольно взъерошил волосы:       – Я все-таки еду готовлю.       Мужчина чуть кивнул в ответ, легонько ухватив особенно выбившуюся рыжую прядь.       – Мягкие. Тебе пошли бы длинные волосы.       – Чего?       Мужчина заговорщицки склонился к лицу Руфуса.       – Ну, знаете, господин Барма, идете Вы, а за Вами сверкая на солнце всеми оттенками рыжего, развеваются на легком весеннем ветерке прекрасные, ухоженные длинные пряди. Да все дамы шеи себе посворачивали бы. Руфус фыркнул и выдернул из рук мужчины прядь, заправляя ее за ухо.       – Они бы свернули голову мне за изумительно рыжий волос, торчащий из булки, что выпала удача купить именно их чаду.       – Что ж, и то верно, – новая ухмылка и мужчина, обтряхнув колени, встал рядом, разминая затекшую от долгого сидения спину. – Но все же они бы Вам пошли, я бы хотел увидеть Вас с ними.       Руфус фыркнул, а мужчина, махнув на прощание рукой, скрылся в переулке.       За весь день больше Руфус о той болтовне не вспоминал. Лишь ночью, когда все дела были закончены, он, стянув платок, вспомнил об утреннем разговоре. Осторожно вытянув из тумбочки у кровати маленькое зеркальце, юноша взглянул на себя. Пальцами покрутил рыжеватые пряди: мягкие ли? Нет, совсем обычные. Волосы сильно отросли и теперь доходили почти до плеч. Ладонью стиснув волосы на затылке, удовлетворенно подметил, что вполне можно собрать их лентой в небольшой аккуратный хвостик. И растить их будет совсем несложно. Волосы у него растут быстро. Интересно, сколько времени ему понадобиться, чтобы отрастить действительно длинные волосы. Улыбнувшись, Руфус накрутил на палец особенно длинный локон, но собственная улыбка, пусть и такая, самому себе и почти незаметная, подействовала весьма отрезвляюще. Сникнув, юноша подумал, что следует выделить день и зайти к цирюльнику.       Задув свечи, он улегся в кровать. Еще один день был позади. Наконец-то.

***

      – Нет, честное слово, сколько это может продолжаться? – Руфус недовольно сверлил мужчину взглядом.       – А в чем, собственно говоря, проблема? – ответил тот в тон ему, слегка пожав плечами, и отправив в рот кусочек пирога.       Пекарь возмущенно вздохнул и продолжил натирать стойку.       День выдался пасмурным и хмурым. Вот уже несколько дней большие серые тучи висели над городом, так и не решаясь пролиться дождевой водой. Но, несмотря на это, ледяной ветер, забираясь за шиворот, пробирал до костей. Зато в нагретой пекарне после жуткого марафона по улице было как в раю. Тепло, уютно, вкусно.       – А то, что меня несколько нервирует твое безразличное отношение, – скривился пекарь. Мужчина молча глядел своими красными глазами, облизывая длинные пальцы, измазанные в сладких крошках. Зрелище невероятно раздражало. Юноша кинул в сидящего на табурете сухой тряпкой, а он, усмехнувшись, принялся вытирать руки.       – Я мог бы и не покупать ничего вовсе, но я трачу деньги и ем у тебя. О чем-то это должно говорить.       – Например, о твоей неподкованности в ориентировании в городе, а как следствие и незнание его заведений.       – О, ну и это тоже, разумеется.       Если бы можно было взглядом сжигать на месте, Руфус определенно сделал бы это. А глядя на беззаботное выражение лица своего дорого клиента, ему неимоверно хотелось иметь такой талант.       «Запекать взглядом. Человеческая запеканка. Да. И работать легче стало бы. Гора-а-аздо. Встал поутру, замесил тесто, разложил в формочки, посверлил взглядом и расставил по полочкам. Какая красота…».       Замечтавшись, Руфус не заметил, как беловолосый приблизился и теперь, повернувшись, нос к носу столкнулся с ним. И снова перед глазами снежные ресницы. По-девчачьи длиннющие. И Руфус боится вздохнуть и, удивляясь взявшейся откуда-то нерешительности, заглядывает в кровавые глаза… и снова не может сделать вздоха. И уже не из-за неестественной навязчивой неуверенности. А из-за чего-то другого. Слишком странного, чтобы он мог дать этому название. В глазах напротив он видит отражение собственных эмоций: удивление и что-то еще. И Руфусу нестерпимо хочется прикоснуться к маячащим перед ним в миллиметрах ресницам. Он хочет и не может объяснить этого нелогичного порыва. Он, смущенный образами, возникающими в голове, и навязчивыми глупыми идеями, пытается считать в уме. Но когда красноглазый, прикрыв глаза, прислоняется лбом ко лбу, забывает все цифры. Красные глаза уже не кажутся ему страшными и сверлящими. Теперь он разглядел их. Рубиновые всполохи, сверкающие и манящие. Словно вино. И Руфус чувствует, что он уже ужасно пьян, так пьян, как никогда до этого в своей жизни. Руфусу отчаянно не хватает воздуха. Еще секунда и он просто задохнется. И в винных пьянящих глазах он читает то же самое. Одновременный судорожный вздох в оглушающей тишине пекарни кажется громовым раскатом, и на мгновение юноша жутко пугается, сам не зная чего. Это отрезвляет. Руфус снова с большой опаской заглядывает в чужие глаза. Но не может прочесть ничего. Мужчина отстраняется, и Руфус успевает вдохнуть чужой выдох. Он чувствует, что между ними произошло что-то ужасно смущающее и сокровенное. Но беловолосый ухмыляется и заводит беседу, слова которой, не задерживаясь в голове, ускользают, словно в мороке. Руфус чувствует, что что-то упустил. И от этого ему становится тошно. Книга, которую он с легкостью читал, захлопнулась. Разочарование, сожаление и жгучее раздражение. Эмоции сменяли друг друга. И было во всем этом что-то удушающее неправильное.       – … и вишней. Эй, господин Барма, Вы меня слушаете?       Руфус, вздрогнув, поднял на беловолосого глаза.       – Что, прости?       Вздохнув, он снова, по новой, начинает объяснять:       – Говорю: я люблю сладкое. У тебя такого маловато. Я бы не отказался от чего-нибудь с миндалем или грецкими орехами и вишней, - он задумчиво стучит по столешнице. – Твои творожные булочки мне тоже нравятся, но они как-то пресноваты. А вишневые пирожки слишком скучные и слишком несладкие. Так что не жалуйся на меня. Вот было бы…       Руфус не дает ему договорить, быстро перебивая, что до этого еще ни разу не позволял себе при разговоре с ним:       – Хорошо.       – Хм? – мужчина удивленно вскидывает в голову.       – Хорошо, я подумаю над этим, но не прямо сейчас.       – Ты не обязан, вообще-то…       – Никаких проблем. Ты же мой лучший клиент.       Руфус надеется, что актерское мастерство его не покинуло. Надеется, что собственный голос звучит ровно, без лишних эмоциональных ноток. Надеется, что не надавил особо на последнее слово. Надеется, потому что за собственным мысленным шипением не может расслышать ни звука.       – О, вот как, – клиент натянуто улыбается, очень скверно разыгрывая счастливую гримасу.       Руфус верит, что у него у самого лицо выглядит куда лучше. В конце концов, он привык играть.       – А сейчас, прошу извинить, мне надо приготовить начинку для пирогов, – и он поспешно исчезает за дверью кухни, не дожидаясь брошенного в спину «понимаю».       Руфус зол. Зол на этого «винноглазого», зол на непонятый гомон в голове, на маску, давшую трещину. Он, наделенный отличной памятью, впервые жалеет об этом и хочет избавиться от нее. Вырвать с корнем. Мучительно стыдно вспоминать, переживать заново свои собственные эмоции. Как он мог поддаться? Зачем? Почему? Бесконечный поиск никому ненужных ответов. А самое ужасное, что снова и снова, спрашивая себя бессчетное количество раз один и тот же вопрос, подтачивающий столп уверенности, на котором зиждились его сущность, образ, вера, он получал один и тот же ответ.       «– Знай, как все обернется, пошел бы ты снова этой дорогой? –       Да».

***

      Тишина в пекарне стояла вот уже больше недели. Не в прямом смысле, конечно. Народ по-прежнему ходил за покупками, но без беловолосого в здании казалось оглушающее тихо. И Руфус уже жалел о своем резком выпаде. Не слишком сильно, чтобы действительно расстраиваться и чувствовать себя виноватым, но все же. Привыкнув к разговорам, переглядкам и просто к чужому присутствию, было сложновато возвращаться в привычный ритм. Снова глазеть в окно, стараясь не выискивать взглядом белоснежную макушку, а лишь развлекать себя очередными фантазиями и хаотичными мыслями. И только Хельга одергивала его уж от слишком долгих «путешествий в никуда». Когда колокольчик в очередной раз залился раздражающей трелью, пекарь даже не обратил на это внимания, пытавшись быстрее расставить по местам горячие буханки. Но от спешки лишь обжигал пальцы. Почему-то он даже не удивился, когда стоявший сзади него, протянул руки, поддерживая выпечку.       «Пришел-таки».       Он прекрасно знал, что это его дорогой клиент. Ему казалось, что он почувствовал это еще тогда, когда услышал звон. А увидев болезненно-бледную, молочную кожу руки, с узкими запястьями и длинными пальцами, лишь убедился. Сейчас, стоя спиной, он прекрасно мог все обдумать, размышляя, что делать с обломками маски. Склеить ли? Его клиент возражать не будет. Снова ухмыльнется и кивнет головой, будто понимает. Юноша думал, расставлял, стараясь не касаться чужих ледяных ладоней, но уже давно знал ответ. Кажется, он заранее знал ответы на все вопросы, промелькнувшие когда-либо, и все те, что будут после. Наконец, они закончили, и Руфус, как ни в чем не бывало, развернулся, обтирая руки белым вафельным полотенцем.       – Спасибо…       Руфус хотел добавить что-то еще, но, взглянув на мужчину, осекся. Он выглядел ужасно потрепанным. Под глазами залегли черные тени, которые жутко контрастировали с мертвенно-бледной кожей и белыми, как кипень, длинными спутанными прядями. Кисть правой руки, словно призрачный паук, нервно комкала на груди черную ткань плаща. Винные глаза смотрели устало, хотя губы были сложены в привычную ухмылку. Руфус даже не надеялся когда-нибудь увидеть нормальную улыбку на этом лице.       Мужчина, все так же, натянуто ухмыляясь, кивает пекарю:       – Вечно у Вас горячие руки, просто обжигающие, – он слегка поморщился, разминая свои ледяные пальцы. Слегка склонив голову набок, юноша осторожно поинтересовался:       – Давно не было видно. Занят был?       – Что-то вроде того, – он неопределенно пожал плечами. – Много работы накопилось, - «паук» сильнее вцепился в шерсть.       Руфус аккуратно разжал чужие холодные пальцы и ладонью разладил складки плаща. Даже сквозь ткань он чувствовал как неровно и сбивчиво бьется сердце.       – Что-то ты совсем плох, – пекарь уселся на высокий стул, приглашающе кивая на соседний табурет.       Мужчина молча примостился рядом, слегка передернув плечами. Между ними воцарилась тишина, но это, как ни странно, совсем не тяготило. Руфус думал, что при виде этого шута, снова взбесится и будет злиться, но вместо этого ощутил только тревожное беспокойство. Что скрывал его отчужденный клиент? Имел ли он права задаваться такими вопросами? Они ведь по-прежнему просто клиент и пекарь. Руфус даже имени его не знает. Но отчего-то в мыслях продолжает прибавлять к «клиенту» собственническое «мой».       Руфус не заметил, как за окнами стемнело: грозовые тучи стянули небосвод. Мерзлота и грозы нападали все чаще. Капли дождя барабанили по крыше, выстукивая успокаивающий и даже усыпляющий ритм. Юноша блаженно закрыл глаза. Жаль, что нельзя в пекарне почувствовать ни с чем несравнимый аромат грозовой свежести. Послышался легкий смешок, Руфус взглянул на мужчину, который разлегся на стойке, подложив руки под голову, и теперь разглядывающего его. К беловолосому уже привыкли и никто не удивлялся, видя его то за стойкой, то у окна на табурете, то у главного входа, где он дергал ненавистный колокольчик, то еще где. Многие даже здоровались, доброжелательно улыбаясь, и интересуясь, как он поживает.       – Любишь дождь?       Кивок. Мужчина зачем-то повторяет за ним, дергая головой, но движение выходит смазанным.       – Знаешь, к тебе все так привыкли. Мне даже как-то обидно, ко мне люди не настолько приветливо относятся. А это вообще-то мое заведение…       – Это от того, что ты сам неприветливый, – он пожимает плечами.       – Все равно. Ко мне они привыкали дольше. А ты, знаешь ли, тоже не образчик.       – Угу, – соглашается он.       И вновь повисла тишина. Нарушили ее всего дважды: тетушки, покупавшие булочек. Первым безмолвие нарушает беловолосый. Поворачивает к Руфусу голову и смотрит в упор долгим изучающим взглядом, слегка прикусив губу, покрытую маленькими трещинками.       – Господин Барма, будь у Вас возможность, то что бы Вы изменили в своей жизни?       – Купил бы здание побольше. И огромную кровать. И шаль. Теплую, из шерсти. Или даже несколько.       Руфус мечтательно вздыхает, мысленно лежа на мягкой перине своей новой грандиозной кровати с пологом, застеленной цветастыми восточными тканями, жутко дорогими, но такими восхитительно замечательными. А мужчина почти по-доброму ухмыляется, глядя на блаженный вид пекаря.       – Я имел в виду что-то более глобальное. Если бы мог выбрать другую, новую жизнь, – он говорит все тише, под конец совсем замолкая.       – Новую?       Руфус задумывается. Вспоминает детство, не всегда безоблачное и радужное, но все же веселое и почти светлое, вспоминает годы ученичества, тяжелые, но наполненные трепетным желанием знаний, вспоминает всех, кого встречал на своем пути, все решения и действия, мечты и стремления.       – Я бы оставил все так, как есть, – в итоге удовлетворенно кивает он головой. – К тому же зачем мне чужая жизнь? Я это я. И это прекрасно. Не находишь?       – Да.       Беловолосый как-то неуловимо меняется, хотя Руфус не может толком понять в чем.       – А ты? – мужчина удивленно вскидывает голову. – Что выбрал бы ты?       – Ничего такого, чего не мог бы изменить здесь, – ухмылка выходит совсем уж натянутой, но Руфус делает вид, что ничего не заметил.

***

      Руфус задумчиво жевал кончик пера – дурная привычка, появившаяся неведомо как. В голове крутилась куча идей, но никак не получалось слепить из них что-нибудь действительно стоящее. Можно было бы не заморачиваться и просто испечь обычные пирожки с вишневой начинкой, добавив побольше сахара, орехов и сиропа, но он же обещал. Определиться бы хотя бы с ингредиентами. Как вообще создают что-то новое? Пекарь терпеливо просматривал прочие рецепты (хоть и помнил их все наизусть), надеясь, что удастся разглядеть что-то незамеченное им ранее, перебирал листы, испещренные мелкими угловатыми буквами.       – Сначала попробую так…       Даже подбор продуктов выходил удивительно утомительным. Может, надо просто покидать все в кучу, как велит сердце, и надеяться на лучшее? Вздохнув, Руфус смял очередной лист.       Прошло довольно много времени, а у него был лишь список вероятных ингредиентов, да несколько смазанных «набросков» будущих блюд. Пообещав себе заняться этим на днях, Руфус подписал в уголке листа «Рецепт для…».       «Рецепт для…?» – пекарь нахмурился.       Решение не мешать клиентов и жизнь несколько устарело, не значит ли это, что можно, в конце концов, узнать имя? Тот хотя бы его «господином Бармой» кликал, а не «эй, ты, который мой клиент».       – Чем заняты, господин Барма?       «Помяни черта».       – Тем же, чем и всегда.       – Обычно пекарней, – мужчина вытянул шею, пытаясь разобрать скачущие буквы.       – Этим и занят, – подтвердил Руфус. – Сегодня, я смотрю, ты в добром расположении?       – Хм? – беловолосый вопросительно изогнул бровь.       Юноша закрыл чернильницу, отложив листок на край стола, и поднял глаза на клиента.       – В последний раз ты показался мне несколько расстроенным, – и, опередив уже открывшего рот мужчину, добавил: – Не спорь со мной, я уже достаточно общаюсь с тобой, чтобы уметь понимать такие вещи.       – Уметь понимать? – задумчиво повторил красноглазый. – Разве я не улыбаюсь?       – Ты вымученно улыбаешься, ухмыляешься, скалишься, все, что угодно, но не просто, нормально улыбаешься, – Руфус встал и щелкнул пальцами по чужому лбу. – Ни разу не видел улыбки.       Мужчина обиженно надул щеки, потирая место удара.       – Не верю, можешь не гримасничать, – юноша сложил руки на груди.       Беловолосый в мгновение стер детское выражение лица, став серьезным. Опершись о стол, он наклонился ближе к замершему пекарю.       – Мне казалось, мы не перешагиваем за рамки, господин Барма.       – Мне казалось, мы давно их перешагнули.       Руфус нервничал, но лицо его оставалось беспристрастным.       – Видимо, я что-то упустил, – чужое лицо оказалось совсем близко.       – Видимо.       Руфус старался смотреть только в глаза. Не отводить взгляд. Не сглатывать слюну. Контролировать подрагивающие руки! Тело это тот механизм, которым он вполне может управлять. Он всегда его прекрасно контролировал. И будет контролировать и дальше, отдавая в мыслях приказы самому себе. Не дай бог, ударить в грязь лицом.       Красноглазый расплылся в хищной ухмылке. Юноша видел множество гримас своего дорогого клиента, но это выражение лица было совершенно, абсолютно новым для него. С этим оскалом, алым блеском глаз и призрачно-бледной кожей он был подобен демону, вылезшему из горящего ада. Он почти мог представить себе этого дьявола окровавленным, стоящим на куче трупов с мечом наперевес. Но это почему-то не пугало. Наоборот. Это вызывало интерес. Любопытство. Очередная тайна, которую хочется раскрыть. И это ни с чем несравнимое чувство превосходства: если кто и мог разгадать этого человека, то только он. Это пьянило не хуже вина.       – В таком случае, быть может, Вы желаете преодолеть последний рубеж?       Горячее дыхание прошлось по коже, и юноша невольно отстранился, прикрывая шею рукой. Руфус чувствовал, как предательский румянец греет щеки, но упрямо, с вызовом, вглядывался в алые глаза. Самодовольно усмехнувшись, мужчина растрепал медные пряди, скинув с головы белый платок, и отстранился.       – Так что, господин Барма, надеюсь, Вы…       Но договорить ему не дали. Руфус, презрительно фыркнув, сгреб в кулак грубую ткань плаща так, что костяшки пальцев побелели. В первую секунду мужчина представил, как этот тощий мальчишка вдарит ему, умелому рыцарю, так, что он, наверное, отлетит к противоположной стене. Рефлекторно зажмурившись, он приготовился к удару. Невозможно описать удивление, когда вместо ожидаемой боли, он почувствовал робкий, совсем невинный поцелуй. Прижавшись холодными губами, юноша замер, комкая плащ в ладонях. С закрытыми глазами, взъерошенный и испуганный, несмотря на напускную браваду, он был похож на маленького птенца. И мысленно содрогаясь от смеха, красноглазый, еле сдерживая себя, положил руки на мальчишеские плечи, нежно оглаживая ладонями напряженное тело. Легко отстранившись, красноглазый чмокнул мальчишку, заглядывая в раскосые упрямые глаза. Даже в такой неловкой ситуации он был преисполнен достоинства и пытался выглядеть совсем непринужденно. Скрывая улыбку, беловолосый прижался скулой к мягкой щеке, уткнувшись носом в короткие медные пряди на виске.       – Как смело, господин Барма, – в голосе скользили веселые нотки. – Вы такой милый и невинный.       Увесистая затрещина, которую он ждал ранее, все же настигла его. Согнувшись пополам, мужчина присел на корточки, стараясь облегчить боль, а пекарь тем временем, лицом сравнявшись по цвету со своими огненными прядями, сбежал на кухню, бросаясь бессвязным шипением и жуткими бранными ругательствами. И где только нахватался? Не иначе как у соседа-сапожника. Постояв немного с глупой полуулыбкой-полуусмешкой на все лицо, мужчина вышел, оставляя за собой лишь противный перезвон колокольчика.

***

Позже, когда Руфус закрывал пекарню на ночь, на столе он заметил свои заметки для новой сдобы. В его собственный «тесный», трудный для чтения почерк, вторглись чужие, почти изящные, по сравнению с его письмом, буквы. «Рецепт для Кевина».

***

      Честно говоря, Руфус ожидал чего-то большего, чем просто Кевин. Такому загадочному человеку никак не подходило столь обычное имя. Кстати, о загадках… Юноша скривился, вспомнив недавние события. И какого, спрашивается, черта, он реагировал на происходящее как юная дева? Как стыдно-то!       Одернув себя, Руфус потряс головой, прогоняя ненужные мысли. Сейчас важнее не отвлекаться от процесса. Кажется, сегодня новый рецепт должен удастся. Не то чтобы предыдущие были плохими, и вишневые кексы, и пироги, и булочки прекрасно продались и даже вызвали широкий интерес. Единственная, кто был недоволен «пустыми играми», была Хельга, которой приходилось встречаться с торговцами чаще обычного, закупаясь и договариваясь. Но на нее пекарь махнул рукой, за это он, вообще-то, и платит.       Разобравшись с тестом, Руфус взял из миски пригоршню грецких орехов, и вышел на крыльцо заднего входа. Дул холодный ветер - днем, скорее всего, пойдет дождь. Пекарь вдохнул поглубже бодрящий воздух и закинул орешек в рот. Мысли беспокойно скакали, перебрасываясь с одного предмета на другой, но неизменно возвращались к Кевину.       Понравится ли ему? Что он за человек? Чем он постоянно занят? Не слишком-то он похож на работягу, хотя и тунеядцем выглядит едва ли.       Наверное, это первый раз, когда человек настолько заинтересовал Руфуса.       «И как личность, и как любовный интерес».       Мгновенно зардевшись от проскользнувшей ненароком мысли, пекарь уткнулся лицом в ладонь. Нет, Руфус Барма определенно не был влюблен. Любовь. Это именно та вещь, в которую Руфус никогда не верил. О, боги, он всего лишь пекарь, женатый на своей драгоценной печке!       Засунув в рот, оставшиеся орехи, юноша повел плечами, растирая их ладонями, чтобы хоть как-то согреться. В небо взвилась стая грачей, он проводил их беспокойный полет взглядом. Хорошо быть птицей. Похолодало – рванул на юг, пришла весна – нашел семью, да и с гнездом проще чем с домом. А Руфусу мучится глупыми мыслями, в которых он огромный рыжий грач с косыми глазами. Вздохнув, он прикрыл глаза, потирая переносицу. Стоит ли ему просто плыть по течению? Действовать по наитию? Вся его жизнь – сплошной режим, не лучше ли будет иметь хоть какую-то отдушину. Что-то спонтанное и чудное в его скучной, посредственной жизни. Да и к тому же, как ни крути, он уже давно привязался к беловолосому. Пусть имя он узнал лишь несколько дней назад, пусть кроме этого сейчас не знает о нем абсолютно ничего. Вся жизнь была впереди. А представляя, как он потратит ее, работая, словно проклятый, не имея ничего другого…       Решения нарисовалось само собой. И в данный момент Руфусу было все равно, насколько сильно он пожалеет об этом в будущем.       Из раздумий Руфуса вывел громкий шум. Отойдя от крыльца, он заглянул в переулок. Крики, ругань, тяжелый топот, звон сшибаемого мусора, не вовремя вставшего на пути.       «Погоня? – брови сами собой поползли вверх. – Что ж, меня это в любом случае не касается».       Пекарь уже развернулся, намереваясь скрыться на кухне, но из-за угла внезапно вылетел человек, врезавшись в юношу на полном ходу и чудом не сбив его с ног. Руфус потер ушибленный лоб, шипя сквозь сжатые зубы ругательства. Хотел было открыть рот и высказать недотепе все, что он о нем думает, но слова застряли в горле.       Руфусу подумалось, что он даже не удивлен. Все должно было, просто обязано было обернуться хуже некуда, таковы законы его ненавистной жизни. Кевин перед ним тяжело дышал, смотрел на мир широко раскрытыми глазами, зрачками, почти полностью затопившими алую радужку. Смотрел дико, остервенело сжимая в руке клинок. Жуткий привкус железа засел во рту. Только сейчас Руфус заметил кровавые пятна на плаще и рубашке, на кончиках молочных волос, на узких мозолистых ладонях. Мучительно хотелось проснуться и понять, что это всего лишь кошмар. Но Руфус не спит, он это знает. Прекрасно осознает, что вот она правда, которой так желал. Отшатнуться, захлопнув дверь. Сбежать и больше никогда не вспоминать. Но он не смог бы. Уже не смог бы. Руфус заглядывает в алые глаза и ловит ответный взгляд, полный страха. Страха от того, что он, Руфус, смотрит и видит. Решение приходит в мгновение ока. Рывком Барма поднимает Кевина на ноги за шиворот плаща, сам не понимая, откуда взялась сила на то, чтобы, словно тряпичную куклу, втащить мужчину на крыльцо и затолкнуть в теплую уютную кухню. Тихо прикрыв дверь, пекарь стремительно тащит кажется совсем потерявшегося Кевина вдоль стены с какими-то посудинами. Затолкав мужчину в пустую корзину, с огромным усилием подтянул к остальным в угол около горячей печи. Заняло это доли секунды, хотя казалось, что прошла целая вечность. Сердце как сумасшедшее билось о ребра. С ужасом Барма думал о том, что будет, если Кевина найдут у него в пекарне.       «Поздно бояться» – одернул он себя.       Глубоко вздохнув, юноша поправил платок на голове, заправляя выбившиеся пряди, успокоил дыхание и стал заниматься своими делами, напряженно вслушиваясь в шум на улице. Минуты тяжкого ожидания давили на разум. Куча диалогов, версий развития событий, действий проносилось в голове. Каждую секунду он строил все новые и новые варианты. Наконец-то в дверь забарабанили, и Руфус даже выдохнул с облегчением. Наверное, в тишине пекарни это было весьма громко. Что подумал Кевин, услышав его вздох? Боится ли, что пекарь его сдаст?       Руфус, на ходу вытирая руки от муки полотенцем, распахнул дверь, состроив недовольное выражение лица.       – Какого, - возмущенно начал он, но увидев представителей власти, будто бы осекся, удивленно хлопая глазами, – кхм, чем я обязан?       Но его, не дослушав, отталкивают прочь, и сердце в груди делает кульбит, хотя юноша уверен, что играет свою роль превосходно.       «Играть так играть» – решает Руфус, не позволяя маске соскользнуть с лица.       Недовольно морщится, ругаясь на чем свет стоит, орет про чистоту на кухне и про то, что он думает о ворвавшихся бугаях. Хельга, проснувшаяся от криков и шума, скатывается по лестнице, как есть со сна: в ночной сорочке, с заплетенной косой.       – Что происходит?! – возмущенно и испуганно причитает она, схватившись за сердце.       Руфус мысленно улыбается и аплодирует новому лицу на этой сцене. Он будто бы заботливо приобнимает трясущуюся женщину, удерживая ее за худые плечи.       – Имейте хоть каплю совести!       – Господин Барма! Что же это… это?       Хельга рвано хватает ртом воздух, сжимая ночнушку где-то в области сердца, чем привлекает всеобщее внимание и на какое-то время останавливает обыски. Руфус усаживает кухарку на табурет и, задевая плечом вставших столбом мужчин, проходит к шкафчику с посудой, выуживая оттуда стеклянный стакан. Видимо главный из этой шайки отмирает, и он пускается в сбивчивые объяснения, которые, в общем-то, никак не проясняли ситуацию. Было ясно лишь то, что они кого-то ищут. Пекарь подал Хельге стакан воды, и та, вцепившись в него, как в спасательный круг, поднесла чашку к губам. Шепотом, чтобы не пугать бедную женщину еще больше, полисмен разъяснил, что господа преследуют опасного преступника, точнее того самого убийцу, Призрака. Барма сглотнул. Моргнув пару раз, потер переносицу и, взяв себя в руки, так же шепотом ответил:       – В таком случае вам следует вернуться к остальным рыщущим полисменам и продолжить поиски, а не пугать мою служанку и уж тем более не топтать на моей кухне, – он скосил уничтожающий взгляд на столпившихся мужчин.       Старый седой мужчина примирительно поднял руки, развернулся к своим подчиненным, отослав куда-то часть из них.        Мужчина задавал какие-то бессмысленные вопросы, вроде:       – Вы не заметили никого подозрительного?       На которые Руфус давал едкие ответы:       – Никого, кроме толпы мужчин вломившихся ко мне в пекарню посреди ночи.       – Что же вы делали на кухне посреди ночи?       – Работал, очевидно, – юноша сложил руки на груди.       Полисмен хотел спросить что-то еще, но Хельга опередила его, подтвердив, что господин часто встает довольно рано, чтобы успеть все подготовить, а сейчас еще, бедняжка, взвалил лишние хлопоты на плечи – обновляет меню.       Вопросы все не кончались, а Руфус стоял, обняв себя, раздраженно глядел в окно на тонкую светлеющую нить горизонта. Выглядел он весьма и весьма враждебно, что легко объяснялось присутствующими, вполне понятными причинами: полночные вторжения никого равнодушным не оставят. А юноша молился, чтобы никто не обратил внимания на темные кровавые капли на полу.       Пекарню наконец-то оставили, извинившись за неудобства. Руфусу показалось, что громадный камень свалился с плеч, но вместе с этим пришла ужасная головная боль. Он устало помассировал виски. Подняв взгляд на Хельгу, он кивнул ей, и та последовала на выход, бросаясь бесконечными причитаниями. Переведя дух после пережитого, юноша достал из шкафа маленькую аптечку, поставил ее на грязный стол и вышел, прикрыв за собой дверь.       Когда он снова вошел на кухню, сумочка с лекарствами исчезла, и казалось, что никогда здесь никого и не было. Но пятна крови все так же жутко блестели на дощатом полу.

***

      Кевин больше не появлялся.       Руфус не ожидал чего-то другого. Это было весьма логичное и верное решение. Во-первых, разве преступник будет возвращаться туда, где его чуть не поймали? А во-вторых, еще и расшатывать психику своего спасителя. Когда, Руфус кинулся помогать, он и предположить не мог, что укрыл того самого маньяка. А резко давать задний ход:       «Нет, я никого не видел. Что-что? Серийный убийца, говорите? Я тут внезапно вспомнил, что у меня в корзине с яблоками поселился какой-то странный тип…».       Весело, одним словом. Но это, разумеется, если рассуждать логически. А юноша уже и забыл, когда он слушал доводы разума в отношении к конкретно этому человеку. Кевина он бы не выдал.       Если честно, Руфус не очень-то и понимал, что произошло. Мозг откровенно отказывал связывать красноглазого и развешенные листовки, которые для всех уже стали частью окружения. Пекарь представить не мог, зачем Кевину понадобилось убивать людей. Он не был похож на психа, мстящего или… зачем там еще убивают людей? Он всегда казался похожим на солдата, телохранителя или бродячего рыцаря. Солдат в отставке? Глупо.       Да и вообще, можно ли представить этого вечно язвящего, потешающегося мужчину убийцей? Кевин был кем угодно, но не убийцей. Он был его верным, совершенно не заботящемся о себе, клиентом.Он был любимчиком стареньких тетушек приходивших за хлебом. И, в конце концов, он был просто Кевином с игривыми рубиновыми всполохами в глазах, нелепой, фальшивой улыбкой и вечно ледяными руками, которые порою хотелось взять в свои ладони и наконец-то согреть.       Руфус ломал голову, а дни тем временем снова слились в серый водоворот. Он уже проклинал вишневые штрудели, полюбившиеся клиентам. Не будь их, последнего доказательства реальности произошедшего когда-то, он смог бы с легкостью стереть из памяти этот ненавистный период жизни. Так он себя убеждал. Но мало того, что память его была ужасно, просто чудовищно хорошей, Руфус не мог признаться даже самому себе, что на этот раз он не хочет забывать. Просто ищет отговорки, пытаясь оправдать себя. Вот и все.       Первые дни зимы сорвали листы календаря. Впереди были ужасные колючие метели, белоснежные равнины и огненно-рыжие, брызжущие красными искрами, темные ночи у огня.       Впервые Руфус чувствовал себя таким одиноким.

II.

      Снег валит огромными бесформенными хлопьями, холод пробирает до костей, а герцог борется с желанием спрятать нос в свой горностаевый воротник. Он никогда не бывал на родине, но знает о ней столько, будто бы уехал из этой страны только вчера. Мечтательный вздох срывается с губ, когда перед глазами проносятся картинки с горячим солнцем, блестящим золотистым песком, деревьями, покачивающимися в такт мягкому соленому бризу. А он тут в снежной пустыне, якобы ждет нерасторопного кучера. Чем только не пожертвуешь ради информации! Во двор наконец-то въезжает экипаж, оставляя за собой глубокие снежные борозды. Герцог Барма сохраняет на лице маску беспристрастия, когда ему наконец-то удается взглянуть на того самого Кевина Регнарда. Тот с улыбочкой до ушей вываливается из кареты, вещая о чем-то своему спутнику.       «Найтрей, – отстраненно замечает Барма, снова переводя внимание на альбиноса. – И как только Шерил хватило ума оставить это «чудо» у себя. Бешеных собак усыпляют без раздумий и вопросов».       Барма хмурится. Все, на что он способен в данный момент – смотреть. Это раздражало. Больше ни на что не рассчитывая, он вяло махнул рукой, будто бы поправляя ворот, и аккуратно спустился по ступенькам, боясь поскользнуться на обледеневших камнях. Экипаж подъезжает почти мгновенно. Барма бросает кучеру пару слов и открывает дверь, мечтая поскорее спрятаться от кусачего мороза. Но взгляд его случайно задерживается на крыльце, где пару секунд назад стоял он сам. Убийца смотрит на него своим алым глазом, щурясь и недовольно придерживая пальцами лезущие пряди. Барма напряженно думает, не оплошал ли он, но быстро убеждает себя, что все нормально. Истинную личность герцога Бармы знает лишь узкий круг людей. А альбинос, ну мало ли что на уме у сумасшедшего. Барма скрывается в карете и с блаженным стоном таки утыкается лицом в мягкий теплый мех, предвкушая долгожданный отдых.

***

      В дальнейшем много чего приключилось, и нередко Барма вспоминал свою первую встречу со Шляпником, размышляя, как ничего не предвещавшая мимолетная встреча вылилась в такое. Такое? Если уж до конца быть честным, то «такое» не было чем-то особенным. Встречи, разговоры, ругань, брань, фальшивые потасовки. Одним словом, цирк.       Но надо признать, что все началось с подачки герцога. Как одержимый, он подбирал ключик к прошлому Кевина Регнарда. Распутывал кружева нитей покрытых пылью тридцатилетней давности, словно пес-ищейка терпеливо шел по следу, вскруженный азартом. И дошел. Добрался. Раскрыл истинное лицо убийцы, расколов маску клоуна, бездумного шута пополам. Легкая эйфория, от которой покалывало кончики пальцев, и уголки губ непроизвольно приподнимались, окружила Барму. И он, наверное, долго бы еще пребывал в таком возбужденном настроении, если бы не одно но. Ему было плевать на мнение хилого мальчишки и безвольного Ворона, и откровенно все равно на задумчивый взгляд Рейма. Цель была достигнута, он отправил в свой сундучок знаний очередной документ. Мельчайшие крупицы информации, все важное и неважное, интересное и скучное! Все! Но когда красноглазый, проходя мимо, бросил будто бы невзначай, с укоризной глядя в агатовые, черные глаза, Руфус почему-то мгновенно скис:       – Что же вы так, господин Барма? – и закашлявшись кровью, отвел взор.       – Герцог, - раздраженно бросил он в сгорбленную спину.       Вечер был безнадежно испорчен.

***

      Барма дорожил знаниями, а потому, стиснув зубы, терпел непрошеного гостя раз за разом. Брейк приходил внезапно, беспардонно развалившись на роскошном пурпурном диване, закидывал нога на ногу и скалился своей наигранной улыбкой, будто так и надо. Вместе с собой он приносил рассказы о заданиях, происшествиях, а также просто трещал без умолку. Барма много кричал, бранился, размахивал тессеном, а потом как-то сдался. Обреченность ситуации выбивала из колеи, и герцог решил просто плыть по течению. А вскоре, незаметно для себя, даже полюбил эти странные посиделки. Постепенно к их компании присоединился поднос с ароматным чаем и блюда с различными сладостями. И герцог, и Зарксис, оказались заядлыми сладкоежками. Только Барма как-то разумнее относился к дозировке сладкого в рационе. С отвращением, с внутренними содроганиями, рыданиями и истерикой смотрел он, как в чужой чашке растворялась одиннадцатая ложка сахара. Но, в любом случае, Барма считал, что любовь к сладостям сыграла на удивление большую роль в их отношениях.

***

      – Господин Барма, что-то мы с Вами все зимой да зимой встречаемся, – альбинос нахально ухмылялся, сидя на столе Рейма.       От беззаботной улыбки сводило зубы, сидит разве что ножками не болтает, пока он, Барма мерзнет.       – Замерзли? – участливо интересуется красноглазый.       – Не видно? Или ты уже слепой, а не просто одноглазый?       Брейк смущенно пожимает плечами, делая вид, что крайне расстраивается глупому и необдуманному вопросу.       Герцог щелкает языком, проклинает отсутствующего Рейма в десятый раз и берется за толстые пачки бумаг, среди которых покоится нужный ему документ. Руки, дрожащие от холода, не слушаются, трясутся, словно чужие. И Барма начинает в мыслях увлекательную игру «1000 и 1 способ наказать нерадивого служку», разумеется, только чтобы усмирить свой гнев. Никакой практики.       Зарксис плавно съезжает со стола, любуясь метаниями герцога, и совершенно по-свински не спешит помогать. Вместо этого он медленно подходит и, поймав герцогские руки, заключает их в свои ладони.       – Ты и сам-то ледянее, чем…!        Зарксис ухмыляется, заглядывая в глаза, и беспардонно перебивает:       – И все-таки Вам очень идут длинные волосы.       – Чего? – Барма в легком ступоре смотрит на сбрендившего Призрака.       – Того, что снег смотрится в Ваших прекрасных локонах истинно по-королевски! – Брейк совершенно по-детски поднимает большой палец вверх.       А герцог, теряясь, совсем не знает, что должен ответить на весь этот поток бреда, и запоздало вспоминает о веере, оставленном в карете. А красноглазый тем временем настойчиво продолжает, активно жестикулируя свободной рукой, второй он почти нежно сжимает все еще подрагивающие пальцы.       – Прямо алмазы в… – герцог затаил дыхание, – в медной проволоке.       Целую секунду они стоят рядом, держась за руки, пока до Бармы наконец-то не доходит смысл. Брейк заливисто хохочет, бегая по кабинету и сшибая стопки с отчетами, пытаясь увернуться от летящих со всех сторон предметов. Барма с ненавистью смотрит на Брейка, задыхаясь от бега по кругу, а Брейк, замерев, с усмешкой облизывает сухие потрескавшиеся губы. Разделяющий их стол становится огромной преградой, и бог знает, сколько бы они еще метались по комнате, но дверь вдруг отварилась и альбинос, с проворностью ласки, выскальзывает за дверь, ловко обогнув Рейма. Барма бросается следом, но видит лишь удаляющуюся фигуру в коридоре.       – Мне правда, нравятся ваши волосы, герцог, так что не воспринимайте близко к сердцу! – кричит он с лестницы. – Но Вы ведь согрелись? – альбинос улыбается до ушей и скрывается, быстро пробежавшись вверх по лестнице.       Только после этого Барма с удивлением замечает, что ему жутко жарко, а по спине и вискам стекает пот.       – М-м-м, герцог Барма? – робкий голос слуги, выводит его из мыслей.       А Барма, развернувшись к Лунетту лицом, припоминает свою недавнюю мысленную игру.       – Ну, Рейм! – угрожающе начинает он.       Рейм вздрагивает и, уткнувшись в пол, полирует платочком очки, проклиная Зарксиса на чем свет стоит.

***

       Метель выла за окном, врываясь в теплую комнату кусачими сквозняками. Даже у пылающего камина, закутанный в шерстяную шаль, и с горячим бокалом глинтвейна в руках Барма чувствовал себя продрогшим до костей.       – Господин Барма, этот климат Вам совершенно не подходит, – укоризненно покачал головой красноглазый.       И герцог согласно кивнул, кутаясь в шерсть плотнее. Брейк удивленно взглянул: ну надо же, хоть в чем-то признал его правоту, и улыбнулся кончиками губ.       – Каждую зиму представляю, как мой труп найдут, покрытый корочкой льда.       Засмеявшись, альбинос потянулся к термосу и, аккуратно отвинтив крышку, подлил в бокал Бармы горячего напитка. По гостиной разнесся изумительный пряный аромат, от которого герцогу жутко хотелось завалиться прямо тут, хотя бы на ковре у камина, и проспать вечность, или хотя бы до весны.       – Думайте о хорошем, герцог. О хорошем надо думать, – Брейк поучительно вознес палец к потолку.       – Отрублю.       Раздраженный взгляд полный едкого скепсиса, лишь раззадоривал альбиноса, но все же, глупо хихикая, руку Брейк опустил, посчитав, что пальцы ему пригодятся. А то с герцога станется испортить столь чудный вечер кровопролитием.       – Да ладно Вам, отвлекитесь на этот вечер от ваших бесспорно гениальных дум, спуститесь к нам, простым обывателям, почувствуйте новые ни с чем несравнимые ощущения чистого разума и, внимание, это просто невероятно, без вечно больной головы!       – Как дурак себя чувствовать? Нет, спасибо. Я, пожалуй, откажусь.       – С Вами просто невозможно вести непринужденную беседу. Именно поэтому Вы такой одинокий, – Брейк обреченно вздохнул.       – Рот захлопни. Что за чушь?       Красноглазый промолчал, но вместо этого красноречиво обвел взглядом комнату. Стояла жуткая тишина, кроме самого Бармы и его ночного гостя, ниоткуда не доносилось ни звука. Герцог всегда держал минимум слуг, да и те редко его беспокоили, лишь по срочным вопросам. Барма пожал плечами. Его-то все устраивало. Он не бесхребетный простофиля или запуганный зверек, чтобы сбиваться в стаи. Только тот, кто по-настоящему силен, выживет сам, без лицемерных наигранных чувств. Выживет и добьется своих целей. Руфус не мог уживаться с людьми лишь от того, что те были ему в большинстве своем омерзительны. Именно поэтому в его поместье звучит сладкая усыпляющая тишина.       – В любом случае, – остудив свой пыл, начал Барма, – не тебе меня судить, Шляпник.       Альбинос, изобразив на лице величайшее удивление, подался вперед, снова подливая горячего вина.       – Почему же?       Герцог долго молчал, смакуя напиток, грел озябшие пальцы о теплые бока бокала, и, закрыв глаза, с наслаждением вдыхал аромат. Казалось, он уже не ответит, но, все еще не открывая глаз, почти шепотом он начал говорить:       – Моя страна во многом отличается от вашей: традиции, культура, еда, даже люди. Все совершенно другое, – то ли Барма опьянел от выпитого вина, то ли это он, Брейк, внезапно вдруг стал чувствителен к алкоголю, потеряв нить разговора, то ли хмель был вовсе не в спиртном, – но, наверное, первым делом в глаза бросается флора и фауна.       Сделав еще глоток, Барма закинул голову на спинку дивана. Голова и впрямь жутко болела. Неужели у него все на лице написано? Хотя, скорее, красноглазый ляпнул это просто так, даже не догадываясь, что попал в точку.       – Есть такая ящерка. В зависимости от условий и окружения меняет свой окрас. Она реагирует и на недостаток пищи, и на температуру, на влажность, на свет, даже на свои собственные эмоции, вроде страха, – устало перечислял он, – на все у нее есть ответ. Но, по большей части, конечно, это полезная функция имеет значение при отпугивании хищников, а также, – Барма приоткрыл глаза, скосив взгляд, на замершего альбиноса, – это средство связи. Забавно, не правда ли?       Барма, оторвавшись от дивана, приблизился, чокаясь своим бокалом с почти нетронутым Зарксисовым, простоявшем почти все время на низком дубовом столике.       – Так что, Шляпник, большой вопрос, кто из нас настоящий одиночка.       Звон кубков в безмолвной ночи показался Брейку жутким и отчаянным.       Два одиночества.

***

      Погода не менялась, зима выдалась в этом году довольно суровой. Но в Пандоре было более-менее тепло и это не могло не радовать. А уж горячий чай творил чудеса. Правда, не со всеми…       Руфус сменил свой неизменный белый плащ. Он был похож на старый: покрой был тот же, вот только этот был черный, с теплой подкладкой и меховым воротом. Но, несмотря на то, что он, Зарксис, был в тонкой форме, да в утепленной накидке, выглядело так, будто это герцог обернут в слой тонкой негреющей ткани. Барма выглядел жутко бледным, руки его, порхавшие над бумагами, подрагивали, а голова видимо ужасно раскалывалась, раз он, всегда скрытный к собственным эмоциям и состоянию, так открыто то и дело массировал пальцами виски.       Если подумать, то в пекарне сейчас, наверное, было очень тепло. Зарксис с некоторой меланхолией припомнил свои визиты. Был ли Барма рад этой жизни? Брейк не был уверен, что в прошлом вполне мог бы назвать того Руфуса счастливым, но (альбинос скосил взгляд на раздраженно цыкающего Барму) уж точно лучше того, что есть сейчас. По-крайней мере так казалось.       – Герцог, не пора ли Вам отдохнуть?       – Не пора ли тебе поработать, Шляпник?       Брейк неопределенно пожал плечами, делая глоток чая:       – Так перерыв же.       Барма еще что-то пробурчал про тунеядцев и лентяев, но все же отложил бумаги, и, положив голову на руки, разлегся на столе.       – Знаете, если мы и найдем ваш заиндевевший труп, то точно за рабочим столом.       – Отстань, – вяло огрызнулся герцог.       «Сам на себя не похож».       – Чаю?       Барма так же вяло покачал головой, не отрываясь от стола.       – Вы выглядите таким несчастным, – Зарксис, стянув с леденца фантик, задумчиво посматривал на полуживого герцога. – Несчастнее всех детей несчастий, я бы сказал.       Барма не ответил, и Зарксис продолжил чаепитие, изредка поглядывая на чужой стол. Альбиноса почти мучила совесть. Что там сто шестнадцать неизвестных, когда перед ним буквально умирает человек с таким характером и волей. И дело не только в мерзопакостной погоде. Работа, титул, люди, одиночество в стране, где навсегда он останется чужим, да и учитывая такой-то скверный характер.       – Герцог?       – М-м-м? – голос был сонным и хриплым.       – Если бы Вы могли выбрать другую, новую жизнь, что бы это было?       – К чему эти глупые вопросы, Шляпник?       – Неужели у Вас совсем нет фантазии?       Послышался раздраженный вздох. Они некоторое время молчали, но Брейк был уверен, что дождется ответа.       – Пекарем стал бы. Или лучше кондитером. В пекарне, наверное, сейчас так тепло, – озвучил он недавнюю мысль альбиноса.       – Наверное, – согласился Брейк.       Выражение «на душе кошки скребут» открылось Брейку с совершенно новой стороны. И если до этого он сомневался, то теперь был уверен: он виноват. Виноват перед господином Бармой.       «Ну, зато теперь у него богатый набор шалей и огромная кровать».

***

      Барма мог бы назвать эту атмосферу почти уютной. Огонь потрескивал в камине, царила сонная нега, вот только мороз до сих пор сковывал тело, а голова и не думала проходить. Зарксис был непривычно тих. Он сидел на подоконнике, вглядываясь в снежные хлопья, кружившие за окном, иногда отпивая уже остывшего чаю. Руфус же предпочел чаю медовуху, с наслаждением погружаясь в неповторимый аромат напитка. В глазах иногда плыло, но, если замереть и прикрыть глаза, вполне терпимо.       – Не уснули?       Руфус обернулся, скосив на Брейка взгляд.       Альбинос кивнул зачем-то и, спустив ноги, повернулся к герцогу. Он молчал, а Барма нетерпеливо цокнул языком: и так голова болит.       – Я тут подумал, насколько мы со временем научились доверять друг другу.       – Очередная чушь, – отвернулся Барма.       Зарксис хохотнул, в руках он вертел чашку чая, постукивая ногтями по керамическим бокам.       – Вы сидите ко мне спиной, редко скрываете свои эмоции и пристрастия и, вообще, мне Вы единственному позволяете быть настолько близким к Вам.       Барма слегка пожал плечами, не желая принимать этих весомых аргументов.       – Положим… Ну а ты?       – Я? – альбинос ухмыльнулся шире, и, спрыгнув с подоконника, подошел к дивану, опершись на спинку, и заглянул в непроницаемо-черные глаза. – А я с вами совсем теряю «окрас».       Зарксис перегнулся через Руфуса и поставил чашку на столик и, перекинув ноги, устроился рядом с Бармой, слегка касаясь плечом плеча.       – Герцог?       – Ну что еще, Шляпник?       Действительно, что еще может быть у него на уме? Потому что сказанное действительно заставляло задуматься.       – Можно я буду приходить к Вам в гости?       Барма удивленно повернулся к альбиносу, от неловкого движения обстановка опять заплясала, но он лишь прикрыл глаза, пытаясь унять рябь.       – Ты же и так приходишь!       – Ну, так-то без вашего разрешения, – ухмыльнувшись, он положил голову на плечо, вглядываясь в мутные глаза.       – И мой ответ что-то изменит? – Руфус скептически приподнял бровь.       «Ну, что за шут».       – Не особо, – честно признался Брейк. – Разве что отрицательный разобьет мне сердце.       Барма раздраженно вздохнул. На тонких бледных губах играла улыбочка. Вот только взгляд выдавал с головой. Усталые винные глаза смотрели без особой надежды. Словно брошенный пес, которого снова и снова выгоняют из бывшего дома. Отвернувшись, Руфус устремил взгляд на полыхавший огонь. Как давно он стал так мягкосердечен, что подобные ужимки выбивают его из колеи? Трещал огонь и Зарксис дышал почти ему в унисон. Медленно и тихо.       – Ладно уж. Ходи.       Альбинос несколько секунд неверяще смотрел на Барму, но потом молча уткнулся носом в разметавшиеся рыжие волосы.       – А ты не слишком ли близко?       – Я Вас грею.       Барма обреченно вздохнул, но не стал сбрасывать с плеча нелегкий груз. Зачем? Он немного пьян, атмосфера почти уютная, да и правда, холодно ведь. Руфус не заметил, как заснул, уткнувшись в белоснежные пряди, щекотавшие щеку и шею. Впервые за эту зиму ему было тепло.

***

      Руфус не понял, от чего проснулся. Во рту пересохло, длинные пряди липли к лицу и спине, а холод и не думал отступать, лишь усилившись. Он хотел открыть глаза, но веки как будто налились свинцом. Попытался вспомнить хоть что-нибудь, но мысли путались, бившись внутри головы и вызывая лишь приступ тошноты.       – … и раньше, но он был более аккуратен, – женский голос беспокойно шептал прямо над ухом.       – Ясно, Вы…       Они еще о чем-то переговаривались. Голова раскалывалась. А во рту была настоящая пустыня. Он ходит по кругу. Титаническим усилием воли Барма, приоткрыл глаза. Окружение плыло и качалось, тошнота пришла вновь.       – Очнулся! Как Вы себя чувствуете? – этот щебет раздражал.       – Должно быть, хреново.       Мутное пятно склонилось над ним, постепенно приобретая знакомые очертания. Лба коснулась прохладная влажная тряпка. Руфус открыл рот, но вместо слов получился лишь сдавленный стон.       – Воды? – у губ тут же оказалась чаша, наполненная водой, от которой пахло лекарственными травами. Руфус сморщил бы нос, но выбора не было, а пить хотелось безумно. Он жадно приник к кубку, горький привкус полоснул по горлу, и он чуть было не подавился.       – Представляете, мне еще и дегустировать эту дрянь пришлось. На какие жертвы только не пойдешь ради Вас, герцог.       И что же с ним, Бармой, было? Отравление? Покушение? Сотрясение?       – О-о-о, какие очаровательные потуги на Вашем лице! – над ухом весело хихикнули. – Я, с Вашего позволения, облегчу задачу: Вы заболели.       «Как прозаично», – он даже огорченно вздохнул.       Снова послышался тихий смешок, и Руфусу стало как-то спокойнее.       – Спите, герцог. Я, как верный рыцарь, постерегу Ваш сон…

***

       Руфус проснулся глубокой ночью. Тело уже вполне слушалось его, боли не так донимали, но мороз и дрожь, кажется, останутся с ним еще надолго. Он уже устал, честно говоря, каждый раз констатировать: «Холодно». Приподнявшись на кровати, он оглядел свою комнату. Все стояло на привычных местах, шали в прежнем беспорядке свалены в кучу, многочисленные книги стопкой покоятся на дубовом столе. Лежать было тяжело, да и неудивительно: служанки навалили на него штук шесть одеял. Выбравшись, он аккуратно встал на ноги, боясь каких-нибудь неожиданных головокружений, но все было в порядке. Барма помнил все, что случилось, словно в бреду, и оснований верить мимолетным отрывкам не было никаких, но он был уверен, что альбинос – не мираж воспаленного разума. И, более того, был уверен, что гость все еще в его поместье.       Брейк оказался на застекленном балконе в комнате Руфуса. Летом, он использовал его как оранжерею. Но с наступлением первых холодов все растения благополучно перекочевывали в более теплые помещения. Уж больно сильные на балконе гуляли сквозняки. А по этой же причине и Барма носа туда не совал.       Отыскав в темноте тапочки, он прошел на лоджию, зябко кутаясь в плед. Брейк с закрытыми глазами сидел, прислонившись лбом к стеклу. Должно быть, переутомился. Сколько Барма провалялся в кровати? Он обреченно потер переносицу: сколько мороки. Как он, вообще, умудрился заболеть.       – Герцог, идите в кровать, не усугубляйте болезнь подобными вылазками, – Брейк устало зевнул. – Но я рад, что вам уже лучше.       – Не отдавай мне приказов в моем же доме. Захочу – прям так в сугроб прыгну, – голос был хриплым и низким, простуда и долгое молчание совсем его искорежили.       – Что же вы прямо как маленький! – альбинос раздосадовано покачал головой. – Стыдно. Брейк развел руками, поднимаясь с насиженного места.       – Но раз уж Вы ставите вопрос таким образом, считайте, что я захватчик, – Брейк одним резким движением перекинул Барму через плечо.       Руфус, хотел было возмутиться, но тогда он бы один в один был схож с похищенной барышней. Да и, впрочем, Зарксис прав был. Это он, взрослый мужчина, капризничает как дитятя. Последствие простуды?       Зарксис аккуратно уложил его на кровать, сразу же закидывая одеялами. Видимо из предосторожности: чтобы не брыкался. Мало ли что взбредет в больную голову. А сам пододвинул кресло и уселся рядом.       – Сколько я спал?       – Третий день.       – И ты все время тут был?       – Ну, - Зарксис ухмыльнулся, – я же обещал.       – Разве?       – Забыли, что я Ваш рыцарь?       – Прекрати, – Руфус раздраженно скривился.       Альбинос покачал головой, изображая крайнее недовольство и обиду.       – Во всех историях принцессы влюбляются в рыцарей и убегают с ними в закат!       – Вишь, губу раскатал. Где ты такого понабрался-то, – Руфус должен был бы злиться, а вместо этого с трудом сдерживал улыбку.       – Госпожа Шерон считает своим долгом просвещать меня, – он, закатив глаза, утомленно вздохнул.       Барма совершенно глупо и нелепо хихикнул, прикрывая рот ладонью. Он совершенно не видел в этом ничего смешного, подумаешь: Заркс, читающий вслух любовные романы. Эта картина вызвала новый приступ смеха, унять его совершенно не получалось, и герцог просто перевернулся на живот, утыкаясь раскрасневшимся лицом в подушку.       – Ой-ей, герцог, – Брейк тревожно позвал его, ладонью щупая лоб, повернувшего голову Бармы. – Жар еще есть.       – Я в полном порядке, – Барма ударил по руке, стряхивая ладонь альбиноса.       – Конечно-конечно, – пропел Брейк.       Фыркнув, Руфус отвернулся. Сон не шел. Мысли как сумасшедшие плясали в разгоряченной голове.       – Шляпник!       – М-м-м? – он отвел взгляд от пейзажа за окном.       – Ложись рядом! – высвободив руку, он ладонью хлопнул по кровати. – Считай, что это вместо побега в закат.       – Герцог, – Брейк склонился над Руфусом, – вот вы придете утром в себя, вспомните все, убьете меня, зачем Вам такой грех на душу?       – Кончай выпендриваться, я чай не каждому предлагаю такое.       Брейк рассмеялся, но, скинув плащ, лег рядом поверх груды одеял.       Только с Зарксисом молчание было таким приятным. Оно нисколько не тяготило. И главное никто не дергал друг друга, вырывая из вязи мыслей, топя в ненужных пустых словах, фальшивых действиях. Барма не любил людей, у них на все свои правила, морали. Навязанные жесты, речи, манеры, эмоции. Кто сказал, что правильно поступать так, а никак иначе? Что есть эти людские связи? Паутина, которую снесет малейшим ветром перемен. Кому нужны эти тонкие нестабильные ниточки? Не Руфусу однозначно.       – Герцог, – зовущий голос вывел из мыслей, – раз уж вы не хотите спать, не поучаствуете ли со мной в очередной беседе, которую Вы назовете чушью?       Он лежал, рассматривая его из-под полуопущенных ресниц. Руфуса всегда впечатлял этот контраст: винный глаз в белоснежном окаймлении. Даже жаль, что вместо второго глаза зияет пустота.       – Валяй. Я как раз в настроении.       Брейк усмехнулся, снова касаясь пальцами горячего лба.       – О, даже не знаю с чего начать. Вы слишком быстро согласились, я придумать ничего не успел.       – Ты же знал, что я так или иначе соглашусь, мог бы и продумать свои действия, – герцог раздраженно щелкнул языком.        – Если бы я долго думал, то так бы и не решился говорить, – он пожал плечами.       – …Как Вам погода? – после минутного молчания последовал вопрос.       Герцог почти раздосадовано вздохнул:       – Это у тебя шутки такие новые? С каждым днем твое чувство юмора атрофируется все сильнее и сильнее. Брейк хихикнул и, перевернувшись на живот, направил взгляд на Руфуса. В полутьме альбинос казался совсем призрачным и эфемерным. Протянешь руку, а морок растворится, проскользнув меж пальцев туманной дымкой. На душе отчего-то стало неспокойно.       – Вечно ругаете меня, а сами витаете в глупых мыслях почаще моего, – холодные пальцы осторожно разгладили морщинку на лбу.       Фыркнув, Барма зарылся носом в одеяло. Раздражали высокомерные речи Шляпника, но еще больше раздражала их правдивость. Играет роль вечного шута хотя на самом деле так далек от него.       – Столько разных глупых тем. Осталось только спросить вслух, а ты все мнешься, как барышня на выданье.       – О-о-о, – обиженно протянул альбинос, – это какие же, например?       – О чем грустят клоуны, Шляпник?       Руфус смотрит внимательно, вглядываясь в винный глаз. Как далеко позволено заходить им за невидимые границы? Возможно ли сейчас перешагнуть баррикады? Он, Руфус, пьян своей болезнью, смягчает ли это обстоятельства? Ведь Зарксис-то точно не пьян, его не берет никакой алкоголь. А если все же это возможно, то придется ли возвращаться вновь в начало?       Зарксис улыбается. Бледные губы в темноте, схожи с синюшными губами утопленника. Тонет ли Брейк? И с каких пор Барму интересует такого рода информация?       – Наверное, они грустят о потерянном.       Руфус фыркает громче, чем хотел, а Брейк снова тихо хихикает.       – Тоже мне причины.       – Ну, – Зарксис пожимает плечами, – разумеется, он сам в этом виноват. Но менее печально от этого, увы, не становится.       Барма жмурится, пытаясь унять гнев. Кажется, от злости жар усилился, и это доводит Руфуса еще сильнее. Зарксис насмешливо глядит на него из темноты алым всполохом. А он в ответ может лишь презрительно щуриться, морща под одеялом нос.       – Скажите уж что-нибудь, а то того и гляди взорветесь от сдерживаемых чувств.       – Вместо того чтобы сидеть и жалеть себя, да вспоминать дела давно минувших дней, лучше бы этот кто-то жил настоящим. Того и гляди, – ехидно пропел Барма, – нашел бы что-то новое взамен безвозвратно утерянного.       Зарксис, усмехнувшись, бросил взгляд на Руфуса.       – Как бы Вы не пожалели, герцог…       – Чего?       Зарксис привстал на локтях и, положив ладонь на чужое плечо, заставил Барму перекатиться на спину. Нависнув над ним, он вглядывался в черные глаза. Руфус вопросительно приподнял бровь, слегка поведя плечами. Он ожидал чего угодно, но только не того, что произошло на самом деле.       Зарксис, аккуратно склонившись, провел кончиками ледяных пальцев по щеке. И движение это вышло настолько нежным и чувственным, что у Руфуса перехватило дыхание. Сердце внутри трепетало, и казалось, что оно вот-вот раздробит грудную клетку. Белоснежные пряди щекотали нос, подбородок. Барма зажмурился. Чужие губы, грубые и сухие. Разум кричал от гнева и возмущения, а глупый орган, пропустив удар, снова затрепетал. И от всех этих падений и взлетов кружилась голова. Недолго и помереть такими темпами. Руфус должен был возмутиться, просто обязан. Но голову кружил сладкий аромат. Карамель и вишня. Так пах ужасный Призрак. Сладостью. Ну разве это справедливо? Руфус приоткрыл рот, решаясь наконец хоть на какую-то колкость, но чужой язык настойчиво проскользнул внутрь.       Барма хотел оттолкнуть, правда, хотел. Или он пытался убедить себя в этом. Просто он очень-очень болен. Просто перед глазами все ходит ходуном. Просто он пьян этим дурманящим запахом, сладким, почти приторным вкусом молочной кожи. Словно привороженный. Привороженный этим винным взглядом в снежном обрамлении.       Языки сплетаются, и из головы вылетают все разумные мысли. В Барме просыпается любовь к поэзии: к нелепым эпитетам и синонимам, которыми он так щедро осыпает в мыслях своего рыцаря. Он как безумный пытается запечатлеть в памяти призрачный образ. С неудержимым любопытством первооткрывателя стремится изучить все то, что ускользало от него все это время. Он запускает руки в снежные локоны и поражается насколько мягкие и шелковистые эти, будто бы заиндевевшие, пряди. Гладит длинную шею, кончиками пальцев, пробегаясь по выступающим позвонкам, и ловит полувздох в приоткрытые жаркие губы. Словно слепец, Руфус касается лица, оглаживая гладкую кожу, смахивает невидимую влагу с глаз, обводит острые скулы, спускаясь к выступающим косточкам ключицы. Он жаждет большего. Он хочет знать все. Словно музыкант, он подберет нужные ноты. Разгадает загадочный инструмент, впитав в себя все его секреты и тайны, доступные лишь истинным гениям.       Краем сознания Руфус замечает, как в сторону летит одежда, как его собственные трясущиеся руки, стягивают с сильных плеч грубую ткань рубашки. Он замирает от восторга, когда Брейк остается перед ним обнаженным. Руфус не помнил, когда они успели поменять положение: теперь они сидели друг напротив друга, дрожащие, тяжело вдыхающие душный, раскаленный воздух комнаты. Брейк ждал. Он терпеливо вглядывался в мутные черные глаза, облизывая кончиком языка трещинки на губах.       Сомневался ли он теперь? Ждал ли позволения? Это вечер сплошных вопросов, на которые так сложно найти ответ.       Руфус благоговейно дотронулся до вгрызшейся в бледную кожу уродливой отметины, которой одарила его Цепь. Зарксис казался Барме брошенным на произвол судьбы произведением искусства, в которое безжалостно впиваются острыми зубами хвостатые крысы. Чернильное пятно на совершенной мраморной коже, бездна вместо пьянящего вина, дорожки шрамов и ран, впивающиеся глубже, чем можно представить.       Не выдерживая, Барма сам подается навстречу, грубо сминая чужие губы. Он чувствует, как Брейк в унисон с ним самим вздрагивает, блаженно прикрыв усталые глаза. Ладони, исследуя, нежно скользят по коже. И эти простые движения заставляют судорожно вдыхать необходимый воздух, ногтями впиваясь в сильную спину. Руфус даже может представить, как уродливо будут смотреться на молочной спине розоватые следы-полумесяцы, но ничего не может с собой поделать. Зарксис целует везде, куда может только дотянуться. Покрывает поцелуями лицо, словно щенок, тыкаясь носом в изгиб шеи, спускается ниже, кусая ключицы, выцеловывает грудь и торс.       Руфус словно в бреду лежит, откинувшись на многочисленные одеяла и подушки. Тягучий стон срывается с губ, когда Брейк, изящными длинными пальцами пробегает по внутренней стороне бедра. Руфус дрожит, кусая губы, а альбинос, будто бы издеваясь, губами прихватывает нежную кожу. Он мягко шепчет в темноту, а Барма готов вечность вслушиваться в хрипловатый голос. Зарксис мягко надавливает на губы, проскальзывая пальцами во влажный горячий рот, и герцог слышит, как сбивается его дыхание. Бледные пальцы такие же приторные, и Барма старательно вылизывает каждую фалангу. Снег, вино, сладость. Это Зарксис Брейк. И это, теперь он мог сказать с уверенностью, лучшее сочетание, которое только можно представить. Словно мантра стучат в голове простые слова, будто насквозь пропитанные сиропом.       Руфус, наверное, просто сошел с ума. Боль пронзает все тело, несмотря на приглушенные увещевания Брейка. И Барма мстительно впивается зубами в маячащее перед носом острое плечо, срывая с губ приглушенный болезненный стон. Брейк снова впивается в губы, оттягивая длинные, потяжелевшие от пота пряди. Но этот поцелуй совершенно отличается от тех, что были прежде. До постыдного влажный и мокрый, полный звериного, дикого желания и страсти. И Руфус с упоением отвечает на него, принимая новые правила их абсурдной, но головокружительной игры. Брейк снова и снова гладит, целует, ласкает, словно пытаясь вобрать все в себя. Барма тихо хныкает, подставляя шею под влажные поцелуи. Ногами он обвивает мокрую спину, скрещивая тонкие лодыжки, а Брейк хрипло рычит, утыкаясь в разметавшиеся медные пряди.       Перед глазами вспыхивают тысячи цветов, наслаждение накрывает с головой, заставляя выгибаться дугой. Брейк тяжело дышит, рычит, стонет, вздрагивает всем телом, кусая до крови припухшие губы. Выдохнув, склоняется над Бармой, устало впиваясь в губы, примешивая к медовому привкусу железный. И Руфус с безумным упоением слизывает алые капли, запечатлевая в памяти новый терпкий оттенок.       Он лежит рядом, мокрый и липкий, но теплый, и Барма запускает в сахарные пряди пальцы, а Брейк одобрительно урчит, положив голову на грудь. Усталость наваливается неожиданно. Брейк засыпает первым, сжимая в ладони длинный рыжий локон. А Руфус лежит еще некоторое время, пытаясь унять проснувшийся голос разума и раскидывая по полочкам новоприобретенную информацию.       Он вглядывается в бледное лицо, удивляясь: откуда взялось это чувство, будто бы он наконец-то получил то, чего так долго жаждал? Почти со страхом он обнимает альбиноса за плечи, боясь потревожить хрупкий сон, зарывается лицом в снежные лохмы, пытаясь удержать так и лезущую на лицо наиглупейшую улыбку. Но в итоге понимает, что это бессмысленно. Смирившись, медленно и глубоко, вдыхает в себя щекочущий сладкий аромат, все глубже и глубже погружаясь в сон, наполненный безмятежным спокойствием.

***

      Когда Руфус проснулся, за окном уже стоял день. Солнечные лучи заглядывали в комнату, желтыми пятнами бегая по стенам, снег на улице искрился и сверкал, слепя глаза, погода выдалась удачной.       Зарксис лежал рядом, пальцами перебирая рыжие пряди. Но не хотелось ни язвить, ни возмущаться. В конце концов, это утро было таким приятным и благодаря альбиносу. Кто бы мог подумать, что присутствие Шляпника однажды обрадует герцога?       – Я разбудил Вас? – Зарксис, прикрыв глаза, зарылся носом в разметавшиеся волосы.       – Чего ты их все время лапаешь? – Руфус недовольно фыркнул и, перекатившись на кровати, пристроил голову на чужом плече, глубоко вдыхая неповторимый сладкий запах.       – Чего Вы все время меня обнюхиваете? – усмехнувшись, пробормотал в ответ альбинос, пальцами зарываясь в тяжелые пряди.       Барма, цыкнув, толкнул Брейка под ребра, безмолвно приказывая прикусить длинный язык. И, как ни странно, тот широко усмехнувшись, все же промолчал, обрывая глупую ссору. Стояла блаженная тишина. Только в саду под окнами слышался стрекот и щебет птиц. Тело будто бы отяжелело, вызывая лишь еще большее желание так и проваляться на мягкой перине, в разворошенном гнезде из простыней и одеял до конца дня.       Лучики света уже успели пересечь комнату и теперь настойчиво светили в лицо, заставляя щуриться и прятаться от неугомонного света. Руфус любил солнце, и жару он воспринимал с гораздо большей радостью и энтузиазмом нежели пробирающий до костей мороз, но такие вольности светила раздражали. Особенно когда лежишь сонный и разомлевший в мягком мраке спальни. И особенно если у тебя под боком лежит Шляпник. Белоснежные волосы, словно хлопья снега, сверкали в свете солнечных лучей так ярко, что хотелось просто скинуть это недоразумение с кровати. Даже бледная кожа будто бы светилась изнутри мягким молочным светом.       – Бесишь.       – Ха? – Брейк удивленно приподнял бровь, обиженно надувшись.       – Даже в солнечный день зима умеет доставлять неудобства, – Руфус возмущенно кивнул головой в сторону окна, где виднелись сверкающие вдалеке холмы, крыша беседки и одетые в белые шубы тяжелые дубы и тонкие березы. – А ты прямо ее порождение. Дитя снега, доставляешь слепоту и несчастья.       Брейк заливисто рассмеялся, откинув голову на кучу подушек.       – Ну-ну, герцог, я ведь могу тоже самое сказать.       Барма злобно сощурился, вызывая новый приступ смеха. Тычок под ребра вновь утихомирил альбиноса и он, утерев выступившие слезы смеха, довольно улыбнувшись, принялся объяснять самым милым и доброжелательным тоном:       – Вы прямо как небесное светило, господин Барма, – он взял в ладонь локон, который на солнце приобрел огненный, отливающий всеми оттенками рыжего, цвет. – Вы жаркий и слишком яркий.       – Жаркий? – он удивленно повторил, будто это что-то могло объяснить.       – Как к Вам не прикоснешься, Вы вечно пылаете, будто всегда у Вас температура под сорок и лихорадка, а сейчас, когда Вы лежите на мне я ощущаю это как никогда, – Брейк улыбнулся кончиками губ. – А на ваши прекрасные солнечные волосы невозможно смотреть без ряби в глазах, – он аккуратно поднес прядь к губам.       Барма недовольно скривился, вырывая волосы из бледной руки. Ногами он уперся в голую спину, выталкивая личного нарушителя спокойствия за пределы кровати, на что получил возмущенные возгласы:       – Но герцог!       – Иди и убери снег и солнце.       Брейк с грохотом свалился на пол, и тут же усевшись на мягком ворсистом ковре, запричитал, потирая ушибленный локоть:       – Вы такой жестокий!       Но все же, поднявшись, быстро прошелся по комнате, задергивая тяжелые бархатные портьеры на окнах. Комната погрузилась в бордовый полумрак, и Барма довольно выдохнул: так-то лучше. Альбинос, ногами откидывая мешающуюся под ногами одежду, быстро забрался обратно в кровать, притянув не сопротивляющегося герцога к себе, и довольно заурчал, утыкаясь в изгиб плеча.       – Раздражающие солнце и снег…       – М-м-м? – Барма, снова погружаясь в сон, устало промычал.       – Никто не любит зной, никто не любит холод. Люди отсиживаются по домам, стараясь не контактировать с ужасными погодными явлениями, – Брейк замолчал, губами едва касаясь бившейся на шее венки.       – Но знаете… Солнце и снег - это ведь волшебное сочетание. Только под этим светом даже самый грязный снег сверкает не хуже прекрасных драгоценностей.       Руфус, едва улыбнувшись, тихо фыркнул:       - Ты сегодня очень лиричен, Шляпник.       Брейк пробормотал что-то невнятное, и, издав тихий смешок, взглянул на герцога своим винным глазом:       – Алмазы и проволока, а?       – Молчи уж, алмаз, - Руфус отвесил альбиносу подзатыльник, но тот только сильнее рассмеялся, прячась под пуховым одеялом.       Устало зевнув, Барма удобнее устроился на подушках, заставляя Брейка слезть с него. Тот, снова улыбнувшись, устроился под боком. Темнота комнаты и едва слышное чужое сопение успокаивали. Руфус засыпал, чувствуя себя почти счастливым. Он отрешенно взглянул на бордовые шторы. Там, за ними, в окне виднелись далекие холмы. Наверное, там вот-вот из-под жесткой промерзшей насквозь земли проклюнутся первые подснежники.       «Вот ведь неугомонные» - засыпая, Барма с улыбкой уткнулся в нежные белые пряди, вдыхая кружащий голову карамельно-вишневый аромат.       Сейчас он с уверенностью мог сказать, что не променяет свою жизнь ни на какую другую, что бы ему там не предложили. В конце концов, у него и так есть все, о чем только можно пожелать.

***

      Руфус перебирал старые письма, складывая их аккуратными стопками на низком столике. За окном накрапывал легкий дождик, и Барма, укутанный в шаль, попивал зеленый чай, нежась в тепле своей любимой комнаты.       Зарксис устроился позади герцога: на мягком ворсистом ковре, усыпанном подушками. Прислонившись к чужой спине, он перебирал пальцами рыжие пряди, положив голову на худое плечо.       Барма уже привык к тому, что Брейка в поместье можно было встретить в любое время суток и в самых неожиданных местах, включая подсобные помещения, чердак и подземелья, которые, между прочим, были вроде как секретными. Впрочем, Руфус нисколько не возражал, разве что ворчал иногда для виду. Зарксис уже успел стать частью его дома, и представлять себе пустые комнаты, без этого неугомонного шута, было тоскливо.       Брейк, тяжело вздохнув, потерся носом о шею и укусил за плечо, вызвав гневный вскрик:       - Шляпник!       Барма, отвесив затрещину, потер место укуса, зло сверкая глазами.       - Тебя надо на цепи держать, псина!       - У меня есть Цепь, - пробурчал в спину альбинос.       - Ах, какой умный! Кончай уже, - пихнул он мужчину локтем.       Барма собрал рассыпавшуюся во время перепалки стопку, снова выкладывая ее в маленькую башенку.       - Что случилось-то?       Зарксис засопел, дергая длинные волосы за кончики.       - Эй!       Вздохнув, он наклонился ближе, и теперь говорил в самое ухо, опаляя кожу горячим дыханием.       - Заставляете меня ревновать к престарелым старушкам. Не стыдно Вам?       Руфус прыснул в кулак, в очередной раз поражаясь прямолинейности Шляпника в таких вопросах. Он мог молчать об очень и очень важных вещах, ссылаясь на то, что герцог де не спрашивал, да и не такая уж и важная эта информация, но снова и снова без тени смущения болтал о том, что нормального человека смутило бы. Но кто сказал, что он относится к категории «нормальных»?       - Ты ревнуешь престарелого старика, раз уж на то пошло.       Зарксис фыркнул, но спорить не стал.       - И в любом случае, мне надо разобрать письма.       - Не понимаю.       - Поймешь, - успокоил Барма, - но попозже.       Зарксис вздохнул. Он не любил говорить о времени. И Барма его прекрасно понимал. Время безжалостно поджимало со всех сторон. Пусть внешне он и был все так же молод и крепок, но герцог продолжал стареть. Брейк, душа в котором держалась лишь каким-то чудом, был похож на потрескавшийся сосуд – вот-вот и разобьется вдребезги на черепки. И события, ведущие лишь к неумолимому разрушению. Барма даже не успел заметить вовремя эту надвигающуюся чуму. А если бы и успел, то все равно ничего не смог бы сделать. Будь прокляты и Баскервили, и Оз, и Кролик...       - Много думать вредно, - пропел Брейк, разглаживая холодными пальцами морщинку на лбу.       - Должен же кто-то за всех отдуваться.       - Вы само благородство, герцог! – Брейк хихикнул, стискивая Руфуса в объятиях.       Барма повернул голову, разглядывая Брейка. Невидящий винный глаз, будто бы покрылся тонкой, едва заметной, пленочкой, которую настойчиво хотелось смахнуть. Белые пряди слегка отросли, и Барма коснулся их кончиков. Альбинос ехидно, но совсем беззлобно, ухмылялся.       Да, он, Руфус, не смог бы ничего сделать с надвигающейся бурей. Даже если бы захотел. Но он мог бы попытаться принять правила новой игры. Разыграть новую партию. В конце концов, он изумительный игрок. Он сумеет сделать необходимые приготовления, предугадать ходы, придумать контратаку на каждый из возможных вариантов.       Ледяные пальцы пробежались по скуле, заправляя медную прядь за ухо.       - Перерыв? – Брейк улыбается, корча невинную гримасу, а Барма, обреченно возводя глаза к потолку, сдается.       Он готов сделать ставку. Он не ошибется. Он вырвет им шанс любой ценой. Им. Ему.       - Чаю, Шляпник?

***

      «Поймешь позже» - так он сказал. И Брейк понял. Руфус либо держал свое слово до победного конца, либо вовсе не давал обещаний. Зарксису хотелось бы, чтобы слова оказались ложью или просто ничего не понимать. Наивно жить, не подозревая об охватывающем мир мраке. Но он не мог. Не мог. Он – Шляпник, член Пандоры, монстр, убийца… друг. Как бы герцог не ехидничал, не срывал маски неудачливого скомороха, нити, связывающие Брейка, не были фальшивкой. Зарксис словно наяву слышал чужой голос, с нотками превосходства и язвительности, но от этого не менее приятный: «Дикого пса все же можно приручить?». Да… Да. Да! Можно! Ну разумеется можно! Только руку протяни!       Казалось, что мир разрушается вместе с ним. Возможно, это не было такой уж неправдой, а, возможно, для людей, топчущихся на границе, это вполне нормальное состояние. Зарксис не мог видеть, но небо точно огромными ошметками серой штукатурки падало вниз. Мир точно, подобно витражу, разбивался рядом с ним на сотни блистающих осколков. Прямо над ним, он готов был поклясться в этом, черная, как сама Бездна, птица немощным кулем падала вниз со страшной высоты. Затаив дыхание Зарксис ждал, что она вот-вот рухнет на него, раздавит своим тяжеленным телом, свернув самой себе шею. Но та, трепыхнувшись, тенью скользнула прямиком сквозь ломающийся мир, разбившись в нескольких шагах от Брейка.       «Это все бред».       Мысль настойчиво жужжала в голове. Подняться. Идти. Действовать. Искать. Он должен двигаться вперед. Разум кричит, а телу с трудом удается лишь принять сидячее положение. Разум работал, не позволяя отключаться. Брейк сидел. Неба, осколков, птицы – их он больше не видел. Он снова видел сплошную тьму. Видел и боялся, что кто-то, быть может, уже не видит и этого. Он настойчиво отгонял мысли об этих… этом кто-то. Утешая. Убеждая. Главное двигаться. Главное не бросать. Надо найти.       В уголке глаза предательски защипало. Как бы он не тешил себя этими ничтожными обрубками мыслей, как бы не пытался встать – все было напрасно. Зарксис никогда не боялся смерти. Все люди смертны. Гораздо страшнее оказалось знать, что, возможно, все уже давно мертвы или умирают в двух шагах от тебя. Собственная беспомощность ранит не хуже стали. А знать, понимать, осознавать, что ты, который пару дней назад спокойно пил чай, стараясь не думать о грядущем, сейчас подобно марионетке, сломанной игрушке брошен на свалке.       Перед смертью мир становится как-то неуловимо прекраснее. Даже без зрения. Господи, ведь он, Брейк, мог столько всего чувствовать! Чужие тепло и улыбку, которые не так-то просто уловить взглядом, тихий мурлычущий голос, который так и продолжает настойчиво грезиться, словно издеваясь. Этого ведь было вполне достаточно. Теперь Брейк знал, понимал, готов был что угодно отдать в обмен на хотя бы еще один часок полной жизни.       Смерть не так страшна. Умирать страшно.       - Брейк!       Щека мокрая. Он чувствует соль на губах, но совершенно ничего не может с собой сделать. Как же страшно.       - Я не хочу умирать…       Он уже не чувствует тепла рук, схватившихся за него словно за спасательный круг. Мысли в голове путаются. Издеваются. Руфус, наверняка, будет зол. Очень-очень зол. Так хочется, увидеть. Хотя бы раз. Еще один. Герцог сейчас, наверное, рвет и мечет. В голове мелькает образ черной разбившейся твари, но он быстро отгоняет от себя морок, утыкаясь мокрым от слез лицом в хрупкое плечико. Герцог слишком умен. Он все знал и предусмотрел. Это он, Брейк, не справился со своей ролью. Всех подставил: и Шерон, и Рейма, и госпожу Рейнсворт. Всех-всех-всех. Плохая шахматная фигурка, которую уже сбили с доски. Вот кем он был. Только и всего.       Так страшно...

III.

      Лето обещало быть жарким. Уже сейчас стоял жуткий зной, а небо сияло безоблачной голубизной. Зарксис надеялся, что старушка Англия укутается привычными серыми дождями, но, похоже, весь мир ополчился на него. Он опаздывал, а солнце настойчиво било в глаза, пот градом катился по вискам, отросшие волосы падали на глаза, тубус больно бил по спине, сумка ломила плечо. Сплошные напасти! Ненавистное время года!       Брейк спешно сбежал по ступенькам метро, торопясь на поезд. Люди как нарочно медленно плелись, мешаясь под ногами, собирались в непроходимые толпы, загораживали проход необъятными тушами и сумками. Вот так всегда!       Зарксис раздраженно цыкнул, откинув с лица мешающиеся белые пряди. Поезд уже стоял на месте, и альбинос мгновенно ринулся к нему, уже не заботясь об обхождении препятствий, просто раскидывая все на своем пути. Цель была уже перед самым носом. Но, когда Брейк говорит, что лето всегда против него, он нисколько не преувеличивает. Честное слово. Споткнувшись об оставленный кем-то пакет, Зарксис на полном ходу пропахал носом асфальт, умудрившись еще и зацепить кого-то в этот веселый полет вместе с собой.       Разлегшись на холодном бетоне, Брейк удрученно провожал взглядом быстро убегающий состав.       - Совсем с ума сошли? Вставайте! – прямо над ним раздался раздраженный язвительный голос.       Подняв глаза, Брейк рассмотрел незнакомца. Молодой мужчина с удивительно рыжими волосами и раскосыми агатовыми глазами, в которых плескались гнев вперемешку с высокомерным достоинством. Брейк засмотрелся, но быстренько одернул себя, напомнив, что у него у самого внешность не менее специфическая. Протянутая ладонь оказалась мягкой и жутко горячей, просто обжигающей. Видимо, это тот самый второй везунчик, составивший Брейку компанию.       - Возмутительно…       Рыжий, смешно фыркая, собирал рассыпавшиеся бумаги. И отчего-то Брейку на минутку стало смешно. Его нисколько не радовала чужая беда, тем более учитывая, что он ее источник, но необъяснимое веселье накатывало на него с головой, просто распирая изнутри. Не в силах терпеть Зарксис тихонько рассмеялся, принявшись ловить чужие листы. Незнакомец смерил его строгим взглядом, который так и говорил: «О Всемогущий, что за идиота ты мне послал?!». Но чем громче Зарксис хихикал, тем сильнее маска рыжего давала трещину. Вскоре он уже криво ухмылялся, запихивая бумажки в пакет. Ухмылка вышла такой же, как и ее владелец: ехидной, высокомерной, но вовсе не раздражающей. Вот ведь странность: таких Брейк обычно ненавидел с первого взгляда.       Подняв свой укатившийся тубус, Брейк остановился напротив мужчины. Надо было извиниться и идти дальше, поймать такси и ехать на встречу. Он и так уже изрядно опаздывает. Но что-то не позволяет ему так просто уйти. Рыжий все еще ухмыляется, перевязывая по новой растрепавшийся хвост. Рыжие пряди оказались удивительно длинными. Брейк стоял и смотрел. А время неумолимо скакало вперед.       - Мы раньше не встречались? – теперь голос казался мягким и усыпляющим, похожим на кошачье мурлыканье.       Сердце забилось как сумасшедшее, выстукивая о ребра рваный ритм, дыхание перехватило, и Брейку ужасно захотелось прикрыть глаза. Будто бы солнце светит прямо в глаза. Но откуда же ему тут взяться.       Улыбнувшись уголками губ, Брейк рассеянно пожал плечами. Все может быть…