Линия жизни

Я люблю этот город. С его хмурой сказочной архитектурой. Со сложным характером. С переменчивой погодой. С постоянными ветрами. С терпким влажным воздухом. С лабиринтом улиц в центре. С безликими новостройками на окраинах. Со всем сложным и простым, что в нём есть. Люблю так, как только можно любить. И любовь эта необъяснима. Как любое настоящее чувство. Я прощаю этому городу всё. Пробки. Мосты. Отсутствие парковок. Суету. Туристов. Длинные, серые, унылые дожди. Холодный ветер с залива. Позднюю весну. Всё, что только взбредёт ему в голову. И, не иначе, как от большой ответной любви, он время от времени подсовывает мне сюрпризы. Приятные и не очень. Я несколько секунд уже стою на самом краю магазинной парковки, пытаясь определить, к какому разряду относится ЭТА неожиданность. Смешно сказать, я поехал купить экологически чистый йогурт. На ночь глядя, в магазин экологически чистых продуктов. Ну а что? Янка, например, посмеялась. Интересно, как бы она смеялась сейчас? Я разглядываю Лёху, всё ещё до конца не веря собственным глазам. Таких совпадений не бывает. Его жена тоже завтракает экологически чистыми йогуртами? И у него тоже не нашлось другого времени, чтобы заехать в магазин? Пакеты с покупками иррационально оттягивают руку. Машинально отмечаю, что пара упаковок йогурта, несколько яблок и прочей зелёной хрени, не могут весить как десять килограммов картошки. Но физические ощущения говорят об обратном. Он не видит меня. Стоит спиной. Гипнотизирует собственную машину. На нём белые джинсы и толстовка под цвет Cooper’а – ярко-голубая. Волосы в рассеянном свете фонаря кажутся тёмными. Почти чёрными. Он поднимает руку, проводит ладонью по затылку, ерошит короткий ёжик волос. Что-то говорит себе под нос и со всей силы лупит ногой по колесу. Сердце проваливается куда-то в желудок, а в голове всплывает воспоминание. Мгновенное. Яркое, как диафильм. Наша последняя встреча. Почти такая же неожиданная, как и сегодняшняя. Подарок на мою тридцатку от взрывного армянского ангела. Когда Ари принёс список, я его перечитал раза два, прежде чем переспросить у него: – А Ягудин здесь откуда? – Так он по всем пунктам подходит. – Ари, ты не в себе? Ты чего несёшь? Это день рождения! Мой! – Ну, твой, ну, день рождения! Вот ты и не нервничай. У меня к тебе встречный вопрос: он фигурист классный? Олимпийский Чемпион? Тебе такой нужен был? Я тебе нашёл. – АРАРАТ!!!! В мире знаешь, сколько фигуристов?!!!! – Жень, чё ты орёшь?! Ты мне сколько человек назвал? Правильно, Женя: пять. А потом что сказал? Правильно: с остальными реши сам, Ари, договорись и списки мне принеси. Я решил. Я договорился. Я принёс. Откуда теперь это «Арарат»? Почему ты орёшь теперь? Ты мне что, чёрный список давал? Или я тебе что, мысли читаю? Я, Женя, менеджер! Я, Женя, не экстрасенс! И можешь меня за это уволить! Да? Смотрю на Ари, и мне смешно. Кто-то из нас двоих явно не в себе. Ну, не давал я тебе списка. Ну, да. Ну, попросил самому это всё… Так ты на то и менеджер. Мой менеджер… и знать должен… Хотя… Это вполне, может, и вариант. Работали же мы вместе. И не убили друг друга. Ну, как не убили… Ладно. Один день – это ерунда. Это даже интересно. И… кстати, из одного дня вполне можно сделать два. – На увольнение и не надейся, Ари! Иди, работай. И, знаешь что, организуй мне этих четверых. Одна репетиция. Накануне. – Какая «накануне»? Номер есть уже. Утром скатаете, как все. Зачем тебе аренда лишний день? И Ламбьель… ему ж ночевать тогда где-то надо! А платить кто будет? – Ты, Араратик! Ты платить будешь! И арендуешь, и оплатишь, и Стефа, если надо, в президентском номере поселишь… Потому что я так сказал. И чтобы все: Ламбьель, Кулик и… Ягудин. Понял ты меня? *** Я не видел его уже давно. Во всяком случае, вот так, рядом. Даже не могу точно сказать, сколько. Когда в последний раз? На шоу в Китае? Или в Корее не на шоу? Или на вручении какой-нибудь премии? Я в третий раз перешнуровываю коньки, пытаясь решить, как себя вести. Пытаюсь придумать, что сказать. И не могу. Не могу, потому что за целый месяц я так и не понял: почему он согласился? Зачем? За бабло? За рекламу? Ну, это же бред! Но что ещё может быть? Что может быть у него в голове? Давно забытые ощущения заставляют меня замереть. Я и забыл, как обжигает его взгляд. Ну, что ты уставился, Лёш? Я медленно поднимаю голову: Стефан с Илюхой обсуждают что-то в центре катка, Лёшка стоит у противоположного борта, спиной ко мне. Делает вид, что и не смотрел на меня. Ничего не изменилось. Я выхожу на лёд. Не отводя глаз от Лёшкиного затылка. Он поднимает руку и проводит ладонью по волосам, как будто пытается стереть мой взгляд. Или потрогать. – Женья!!!!! – Стеф на скорости врезается в меня и обнимает. – Привет, Стеф! – обнимаю его в ответ. – Я тоже рад тебя видеть! Он не торопится разжать объятия. Это наш маленький ритуал. Дежурная, не надоедающая шутка. Он – влюблён. Я – прощаю ему вольности. Все вокруг искренне верят. Иногда даже мы сами. Шутка умирает только в присутствии Макса. Но сейчас его нет. И мы включаемся в свою игру. – Ты рад не так, как мне хотелось бы … – бормочет Стеф. – Думаю, ты прав, но… такова жизнь. – Стеф, отпусти парня! – Кулик, смеясь, кладет руку ему на плечо. – Все мы знаем, как сильно ты его любишь. Но сейчас у него ТАКАЯ жена! Я бы не рисковал здоровьем! Ламбьель отодвигается. – А я бы рискнул! Но Яне не стоит волноваться из-за меня: его интересуют исключительно женщины… – Стефа невозможно смутить никакими разговорами. Мы смеёмся. – Привет, Илюх! – я жму Кулику руку. – Тебя я не только целовать, я тебя даже обнимать не буду. – Да уж, не стоит волновать Стефана. Мы снова смеёмся и коротко обнимаемся. – Не пугайте меня, мальчики! – Стеф влезает между нами с широченной улыбкой на лице. – Нет-нет! Если Женька сменит ориентацию, он будет весь твой, Стеф! – смеётся Илюха. – А что это ты меня обещаешь направо и налево! – картинно возмущаюсь я. – У меня есть выбор! – Женья, посмотри на меня! – вопит Ламбьель. – Я самый красивый и люблю тебя очень давно! Я делаю вид, что внимательно его разглядываю, и раскрываю объятия. – Иди ко мне, моё швейцарское солнце! Мы со Стефом снова обнимаемся. – Прости, мой друг, но это всё, что я могу тебе дать. – Я рад каждой мелочи! – смеётся Стеф. И я смеюсь вместе с ним. Щеку обжигает огнём. Я поворачиваю голову и ловлю Лёхин взгляд. Смех застревает в горле. Я медленно отпускаю Стефана и отодвигаюсь от него. – Привет! – даже собственный голос кажется мне чужим. Он молчит. Просто кивает в ответ. Ни один из нас не отводит глаз. Я смотрю на него, и мне снова кажется… что никаких вариантов у меня нет… – Ну чего, может, покатаемся уже? – Илюхин вопрос выводит меня из оцепенения. – Какая там концепция? Я встряхиваю головой и поворачиваюсь к нему. – Собственно, концепция та же, что и в «Королях льда». Зачем изобретать велосипед? Все на льду, дорожки индивидуальные. И кто что захочет: прыжки, вращения, шаги… Пару раз соберемся в центре секунд по тридцать. Остальное время поделим на четверых. Общие движения уже есть. Плюс – надо связки отработать, чтобы лбами не сталкиваться при смене. – Ну да. Это правильно. Синхрон для нас, по любому, дело гиблое. Хотя, если вы со Стефаном согласитесь на два оборота тулупа, то мы с Ягом тоже можем к вам присоединиться. Да, Лёш, ты как? – Я нормально. Тулупы прыгаю. Даже и в три оборота, – он подъезжает к нам. – Но сомневаюсь, что именинника устроят три оборота детского прыжка на собственном дне рождения. – А ты за меня не решай! – Да я только предположил. Решать у нас будешь ты. Бабло ж твоё. – Вот это ты верно заметил. Моё. И на твоём бы месте… – Брейк! – снова вовремя, и снова Илюха. – Вы чё, решили мордобой устроить? Лёх, ты чё, белены объелся? И ты тоже, – он поворачивается ко мне, – ведёшься, как мальчишка! Бабло здесь моё, короче! А вы оба – плясать канкан! Стеф, музыку врубай! У Ламбьеля испуганные глаза. Он ничего не понимает по-русски, но на всякий случай отодвигается от нас. Я улыбаюсь ему, Илюхе. Поворачиваюсь к Лёхе. – Яг, давай просто покатаемся? Для удовольствия. Илюха включает музыку. – Ну, давай… – отвечает Лёшка и срывается с места. Я смотрю ему в спину. Смотрю и, кажется, снова вижу огненные дорожки, остающиеся на льду за его коньками. И чувствую кураж. И благодарность к Ари. И… – Ты обманул меня, Женья… – шёпот Стефана возле уха. – Ты выберешь не меня? Да? – Стеф, – я даже не поворачиваю головы. Не могу отвести взгляда, – я не сплю с мужчинами. Тебе не о чем волноваться. – Да. Я знаю. И, даже если это не так… за себя я не волнуюсь… – голос его становится неожиданно серьёзным. Я понимаю, что он больше не шутит, и заставляю себя повернуться. Посмотреть на него. – Ты же знаешь, в нашей с тобой шутке нет правды. Только… вот он – опасный. С ним нельзя шутить. Он – как бомба. Опасный… Лёха оборачивается, выдирая меня из плена воспоминаний. Даже на расстоянии я вижу всю гамму эмоций, сменяющихся на его лице: недоверие, досада, злость… Надеюсь, что моё лицо не так легко читаемо. Нацепляю прохладную улыбку. Склоняю голову. – Алексей Константинович… Вижу, как в глазах вспыхивает бешенство, но отвечает он на удивление спокойно. – Евгений Викторович… Окидываю его взглядом, проходя мимо. И понимаю, наконец, что у Cooper’а пробито колесо. Теперь белые джинсы кажутся мне особенно удачным нарядом для него. Поэтому не могу удержаться. – Я смотрю, у Вас как бы неприятности? А брючки-то белые… Я жду ответа. Но он молчит. Просто сверлит спину взглядом, пока я закидываю на заднее сиденье сумки с покупками. Закрываю дверь, делаю два шага и прислоняюсь спиной к багажнику своей машины. Я не собираюсь уезжать. Я останусь тут хоть до утра. Я знаю, что он живет где-то на другой стороне города, и понимаю, что мосты разведут уже совсем скоро, и самый лучший для него вариант – это попросить меня подвезти. Ну, или поменять колесо. В белых джинсах. На это я и собираюсь посмотреть. Я просто вижу, как бешу его своим присутствием. Как сжимаются кулаки, выдвигается челюсть, светлеют глаза… Но он стоит, не шевелясь. Бросает быстрый, раздраженный взгляд на Cooper, и я снова не могу удержаться. – Да, Алексей Константинович, какой мужчина, такая и машина. Я с Вами полностью согласен. – Не льсти себе, детка. Он отвечает так быстро, так резко выплёвывает слова, что даже дураку понятно – он на грани. Уж не знаю, чем я его так достал, но, как ни странно, в этом есть некоторый злой азарт. И я поддерживаю игру. Без звука, одними губами артикулирую: – Детка? Это Вы мне? Делаю пару шагов ему навстречу. Сокращаю расстояние. Я сейчас, как ребёнок, ломающий игрушку, чтобы посмотреть, что там внутри. Понятно, что игрушки больше не будет, но сиюминутное любопытство важней. Если Стеф прав. Если он, как бомба. То мне интересно, насколько короткий у этой бомбы запал? – Послушай меня, детка, ты сейчас сядешь в свою большую машинку и съебёшься отсюда с максимально допустимой правилами дорожного движения скоростью… Я перебиваю его. – Да что Вы? А если нет? Чувствую, что взрыв совсем близко. И сознательно нарываюсь. Хочу понять, на что он способен, вот так, лицом к лицу. Не за спиной. Не под защитой видеокамер. Не за строчками бульварных газет. Ну, давай, Лёх! Где там твой характер? Дальше всё происходит одновременно: он оказывается прямо передо мной, что-то говорит, и я вижу приближающийся к лицу кулак. Пытаюсь увернуться, но не успеваю, и челюсти ударяются друг от друга, отдавая противным звоном и болью в виски. Не даю себе времени задуматься, выворачиваюсь из его захвата и луплю кулаком куда-то ему в скулу. Понимаю, что попал, потому что рука ноет, и обручальное кольцо врезается в палец. И в следующую секунду в глазах темнеет от боли и перехватывает дыхание, когда он прикладывает меня спиной о Mercedes. Тут же наваливается сверху и прижимает локтем горло. – Ты, детка, рот свой не открывай, если тебе взрослые дяденьки не разрешали… – шипит он мне в лицо. Мне кажется, я дышу яростью, которую он выдыхает. И она придает мне сил. – Пошёл на хуй! – я вкладываю в удар все свои эмоции, потому что из моего положения бить чертовски неудобно: нет пространства, чтобы вложить силу. Но, судя по тому, как он захлебнулся воздухом – эмоций достаточно. Я вижу, что он не может вдохнуть, вижу, как ему больно… но он всё-таки перехватывает мою руку прежде, чем я успеваю ударить второй раз, и надавливает на горло чуть сильней. Он пытается разогнать темноту и вдохнуть воздух. Я жду, пока он хоть чуть расслабится, чтобы скинуть его с себя и приложить мордой о машину. Мы оба не двигаемся. И я вдруг понимаю, что никогда… никогда вообще, он не был так близко. Он вообще всегда старался держаться на расстоянии. Соблюдать дистанцию. Даже в недолгий период нашей дружбы. Пожалуй, особенно тогда. И… да, стоило подраться ради этого. У меня останавливается дыхание. Он открывает глаза и… мне же не пятнадцать. Я подозреваю, что у меня такой же дикий взгляд. Если не хуже. И… я сдвигаюсь под ним, пытаясь отодвинуться. Нарушить эту, ставшую вдруг такой неудобной, близость. Пока ещё есть шанс разойтись. Остановиться на драке. Не залипать взглядом на его губах, на ресницах, на мелких морщинках в уголках глаз. Не проваливаться в подростковые мечты. Но от движения ещё хуже. Грубая ткань джинсов притирается к такой же с интимным шуршащим звуком, пряжка моего ремня задевает его пуговицу с мелким металлическим звяканьем, колено трётся о колено, освобождая ногу из-под его веса и… теперь мы прижаты друг к другу ещё плотнее. Еще интимней. Я чувствую, как вспыхивают скулы, и закрываю глаза, чтобы не видеть его лица. Не считывать его эмоций. Не… Он медленно, очень медленно, отодвигается. Разжимает руки. Отпускает меня. Отходит на несколько шагов и останавливается. Я выпрямляюсь. Машинально трогаю рукой челюсть. Разглядываю красные от крови пальцы. Пытаюсь прийти в себя. Понимаю, что пауза затянулась, и говорю, старательно подбирая слова и контролируя голос: – Бля, Яг, а ты реально такой пизданутый, как о тебе в газетках пишут. – А ты ещё и газетки про меня почитываешь? Ответ прилетает моментально. В голосе явная издёвка. Ни следа от того обжигающего желания, которое мне померещилось минуту или вечность назад. Оттягиваю футболку на груди. Смотрю на начинающие темнеть пятна. Вдыхаю холодный воздух. И, наконец, собираюсь с силами, чтобы посмотреть на него. – Ага. И киношечки с тобой поглядываю, когда поржать охота. Особенно вот это, где про медведя. Это вообще, шедеврально… – слова находятся сами собой. И интонация подбирается без моего участия. – Слышь, ты б валил отсюда, смелый. А то я ж могу… Я не даю ему договорить. Перебиваю. И сам с удивлением слушаю себя. – Ну ты-то у нас можешь всё. И я-то свалю, не ссы. А вот ты… На ручках его отсюда понесёшь? – киваю в сторону Cooper’a. – А вот это не твоё дело! – Ну-ну… Давай, садись. Ты ж за мостиком живёшь, да не за одним? – я открываю дверь со стороны пассажирского сиденья, хотя на самом деле мечтаю, чтобы он отказался. Потому что… куда тебя несёт, Жень? – Спасибо. Я – на такси. – С такой мордой? Ну, давай, удачи! – быстро, пока он не передумал, сажусь в машину. Завожусь и трогаю с места. Выдыхаю. Но рано. Он распахивает дверь и на ходу запрыгивает внутрь. Блядь! – Куда едем-то, дяденька? – обречённо спрашиваю я. – Киевская, 3. "Империал". – Вот это заебись! Реально, крутой пацан. Бабло рубишь? – это действительно круто. Адрес говорит сам за себя. Бизнес-класс. Большие деньги. Не то чтобы у меня было хуже, просто… неожиданно. – А тебе чё, не достаётся? Хотя, зачем тебе? У тебя жена нарубила столько, что на всю жизнь хватит. – А ты не завидуй чужому счастью. – Это у тебя-то "счастье"?! С таким "счастьем" и несчастий не надо. – А ты рот-то свой закрой, пока я про твоё распространяться не начал. – Чё ты сейчас сказал? - Я сказал: рот закрой, а то я про твою жену сейчас начну сказочки рассказывать! Только мои-то сказочки с былью перемешаны. Если ты не забыл. Слова вырываются раньше, чем я успеваю их остановить. Чувствую себя мудаком. Что бы он ни говорил про Янку… с моей стороны подло отвечать тем же. Понимаю, что ему нечего сказать, и даже не удивляюсь короткому: – Да пошёл ты… Я молчу, и он тоже больше не пытается разговаривать. Тишина. В которой я вдруг отчётливо осознаю всю нелепость ситуации. А если меня сейчас остановят? Ну, вот тупо: ГАИ. И завтра… завтра интернет взорвётся новостями. Ночью, вдвоём, с разбитыми лицами… Плющенко и Ягудин. Это даже покруче фотки с корейскими фанатками. Круче известной фотосессии на двоих всё в той же Корее. Круче пожара на ледовой арене. И сейчас мне это вовсе ни к чему. Только думать об этом надо было раньше! Когда в игры играл на стоянке! Придурок! Лёшкин смех отвлекает от злости на самого себя. У него ещё есть повод посмеяться? – Чё ржешь? Анекдот вспомнил? Он затыкается в секунду, так, как будто где-то внутри повернули рубильник. И выключили. В машине снова тишина. Но теперь я не могу отвлечься. Чувствую кожей его взгляд. И мне неуютно. Хочется сбросить его с себя. Я поворачиваю голову и… мы смотрим друг другу в глаза. Всего несколько мгновений. Но их достаточно, чтобы из машины исчез весь воздух. Такой взгляд даже не назовёшь намёком. Это – открытое приглашение. Вот только куда? Пытаюсь снова настроиться на дорогу. Научиться дышать. Мы всё ещё молчим, но в тишине между нами теперь разлито высоковольтное напряжение. И я понимаю, что надо что-то сказать. Чтобы сбить накал эмоций. Чтобы не повестись… Мысленно перебираю возможные варианты и не нахожу ничего лучше, чем: – Яг, а ты правда за той журналисточкой с арматуриной гонялся? И он отвечает вопросом на вопрос. Таким же, ничего не значащим. – А ты правда в Сочи шуруп сломал? Бросаю на него быстрый взгляд и отшучиваюсь. – Не, Яг, это все пиздёж. – Ну так и про журналисточку пиздёж: где б я тебе в центре города арматурину взял? Так… Палка какая-то железная… Улыбаюсь его незамысловатой шутке. Напряжение отпускает. И тишина вокруг нас снова становится приемлемым жизненным пространством. Не то чтобы уютным, но хотя бы не режущим нервы. *** Я останавливаюсь напротив ворот. Всё. Конечная. Просьба освободить вагоны. Лёшка приоткрывает свою дверь и оборачивается ко мне. – Чё… Типа, спасибо. – Да ладно, скажи уж, как обычно: пошёл на хуй. И я поеду. Он молчит. Но и выходить не торопится. Мы зависаем во времени и пространстве. – Сильно рожа у меня страшная? Я разглядываю его лицо. Ну… как сказать? Глаз опух, фингал набирает цвет, рассечение отсвечивает запёкшейся кровью… Красавчик. Да. Я, в общем-то, молодец. Но и сам едва ли выгляжу лучше… – Ну, не лучше чем у меня, наверное. Он разглядывает меня в ответ. Мучительно долго. Видимо, пытается прикинуть масштаб собственных повреждений. Или меня запомнить наизусть? Я уже готов протянуть руку и открыть ему зеркало. Но он вдруг захлопывает дверь и говорит: – Давай на парковку заедем, чтоб меня консьерж с такой рожей не видел. А я тебе за это футболку чистую дам… переодеться. Мне не нужна футболка. Я на машине. Меня никто не увидит. А если кто и увидит, то плевать на одежду. Достаточно лица. И ты, Лёш, пусть не сегодня, так завтра, должен будешь выйти на улицу. Так какая разница, когда тебя увидит консьерж? Ты зовёшь меня в гости? Ты? Меня? Ну, предположим… Возле ворот Лёшка опускает стекло, что-то говорит охраннику, улыбается. Протягивает мне магнитную карточку временного пропуска. – На сутки. Да ты что? Меня ж через десять минут здесь не будет! Или это сумасшедшему мне во всём чудится намёк? – Вот за тем корпусом направо. Я на автомате следую его коротким указаниям. Последнее слово робототехники: точные движения, и ни единой мысли. Паркуюсь почти у дверей лифта. Ещё есть шанс уехать. Попрощаться здесь. – Ну? Глуши тачку. Пойдём. Интересно, ты сам слышишь, как ты разговариваешь? Какой у тебя голос? Понимаешь, как это выглядит для меня? Я глушу мотор и выхожу из машины. Шансов нет. Никуда я не уеду. *** – Можешь не разуваться. Прямо по коридору. Первая дверь. Чувствуй себя там… как хочешь, короче, себя чувствуй. Я сейчас. Он бросает меня посреди прихожей. Так, как будто только что начинает понимать. Я и сам… не понимаю. Иду туда, куда он сказал. Прямо по коридору, первая дверь. Свет зажигается автоматически. Датчики движения? Умный дом? Я оглядываюсь. У меня дома тоже всё обустраивала женщина. Янка. Так, как нравилось ей. А в этой комнате, за несомненной Танюхиной рукой, прослеживается явное стремление сделать дом таким, чтобы он понравился ему. Во всяком случае, в гостиной всё выглядит именно так. И я внезапно прихожу в себя. Вот я, Евгений Викторович Плющенко, что делаю здесь? Пользуюсь тем, что Танюха сейчас неизвестно где? Предположим. И дальше что? Нам обоим уже за тридцать. У нас семьи, дети. Мы… и нет никакого «мы». Не было никогда. И не может быть. Что там тебе, Жень, опять померещилось? Самому-то не смешно? В зеркало, вон, посмотри и успокойся. Воспользуйся советом, пока Яг тебе его не повторил «на бис». Электричество. Это в розетках, Женя, электричество. А между вами – пропасть. Езжай домой. Вези жене йогурты. Слышу его шаги, чувствую взгляд, но не оборачиваюсь. – Умыться хочешь? Пойдем. Я не хочу умываться. Но он не ждёт от меня ответа. Молча идёт куда-то вглубь квартиры, и я иду за ним. У меня дома, во всех моих домах, жизненное пространство организованно так же: в ванную комнату можно попасть только непосредственно из спальни. В хозяйскую ванную комнату. Для гостей есть другие туалет с ванной. И у него в квартире тоже. Ведь где-то же он сам умылся? Ёб твою мать, Лёх! Кто-то из нас явно не в себе! Какого хуя ты меня в спальню притащил? Чего тебе надо, а? Я разглядываю своё лицо в маленьком зеркале над умывальником. И с ужасом вижу, что на лице у меня всё! Всё, что сейчас в голове, в груди и в штанах! И хуже всего то, что и он разглядывает меня. Я чувствую, что на щеке уже кожа обгорела от этого взгляда. Невозможно. Невыносимо. Я поворачиваюсь и смотрю на него в ответ. Ну. Что. Тебе. От. Меня. Надо. Вопрос. Он вздрагивает. Моргает. Отворачивается. Как-то нервно роется в шкафу. Почти залезает туда с головой. Вот сейчас бы пинка, и закрыть на ключ. И сиди там часов шесть. Думай. Вспоминай золотое детство. И этот шкафчик, между прочим, покомфортней будет, чем тот, в котором ты меня запер. В этом ты даже лечь сможешь. Лечь. Это по Фрейду, Жень! Лёшки уже давно нет в комнате. А я ещё какое-то время пялюсь на шкаф. Потом стряхиваю с себя воспоминания и всё-таки умываюсь. Руки ломит от холодной воды, но зато голова, кажется, приходит в норму. И надо ехать домой. Прямо сейчас. И плевать, что мосты развели. И как это будет выглядеть. На всё – плевать. Посижу пару часов в машине. В себя приду. Как раз. Проходя через спальню, бросаю взгляд в зеркальную дверцу шкафа и остаюсь доволен собой: вполне себе лицо. Лёшка оборачивается на звук моих шагов. Между нами целая гостиная. А кажется, что ни сантиметра. – Кофе будешь? Или…? – он держит в руках бутылку виски. Вот да! Не хватало ещё только выпить! Что с тобой сегодня, Лёх? Или это я тебе так по голове настучал? Знал бы, что такой эффект будет, пятнадцать лет назад бы двинул. Прямо на пьедестале стоя. – Не, Яг. Это будет уже слишком. Я, пожалуй, поеду. – Ну, давай, как хочешь. Переоденься только. Возвращать не надо. Дарю! – он кивает головой на стул рядом с собой. На спинке стула – футболка. Я вроде бы знаю, что делать этого нельзя. Что я хотел уехать. Что у меня был миллион причин. И пытаюсь их вспомнить, пока пересекаю комнату, расстёгиваю пуговицы на жилете и раздеваюсь. Я стою к нему спиной. Я не вижу его. Но знаю, чувствую голой кожей, оголёнными нервами, что он смотрит. И… не тороплюсь одеваться. Жду. Вечность. Ещё одну. И ещё. И всё равно вздрагиваю от его прикосновения. Чувствую. Но не верю. Не осознаю до конца. Кажется, весь смысл моей жизни сосредоточился в кончиках его пальцев, пересчитывающих мои позвонки. Теперь я жду, что он отдёрнет руку. Опомнится. Но он доходит до поясницы и останавливается. Накрывает ладонью. И я сдаюсь. Медленно поворачиваюсь и оказываюсь с ним лицом к лицу. Смотрю ему в глаза. Вижу, как исчезает радужка. А с ней вместе – весь мир вокруг нас. Секунды растягиваются в вечность. Я наклоняюсь к нему. Он приподнимает голову мне навстречу. – Слушай, Белоснежка, тебе в Сочи надо было в золотых трусах выступать, а не в костюме от Юдашкина! С такой-то спиной! Все бы в ахуе были! И никаких вопросов! И не пришлось бы сейчас жопу рвать! Я настолько поверил! Настолько, что смысл слов доходит до меня с опозданием. Зато сразу. Моментально. Обрушивается, как снежная лавина. Как же я так расслабился?! Как же я мог забыть, какая он сука?! Белоснежка… Да, Лёх, я всё тот же. И ты тоже. Ничуть не изменился. Мне так больно, что нечем дышать. Ощущения такие, как будто… нет, мне даже сравнить не с чем. Хочется заорать. Чтоб отпустило. Чтоб хотя бы вдохнуть. Чтобы не сдохнуть. Но сил нет даже на крик. Я сбрасываю с себя его руку, которая всё ещё лежит у меня на животе. Надеваю футболку. Забираю свой жилет. И выталкиваю, наконец, воздух из лёгких. Вместе со словами: – Ягудин, ты полный придурок. Абсолютный. В полной тишине я выхожу из квартиры и преувеличенно аккуратно закрываю за собой дверь. *** Пока лифт везёт меня на первый этаж, я пытаюсь понять, как он умудряется снова и снова превращать меня в ничто? И почему, в конце концов, через столько лет я позволяю ему это делать? Ведь, чёрт возьми, я уже давно никакая не Белоснежка! Только у этой суки хватает наглости произносить при мне это слово! Двери лифта открываются, но я не успеваю даже пошевелиться. Он врезается в меня как пуля, как радиоуправляемый снаряд. Удар о стену такой силы, что от боли в спине темнеет в глазах. На секунду я теряю связь с реальностью, а приходя в себя, чувствую, что он целует меня. Ягудин. Меня. Целует. Притягивает к себе, обхватив голову руками. Прижимает телом к стенке лифта. Исполняет прямо здесь и сейчас все самые смелые мои мечты. И я, наверное, должен умереть от счастья. Вот только я ничего не чувствую. Просто стою, как истукан, и жду, когда всё закончится. Когда ему надоест. И он, наконец, отступает. Отпускает меня и делает шаг назад, пристально вглядываясь в моё лицо. Что он хочет там увидеть? Тень безумной страсти? Он делает ещё шаг… и ещё… И я вдруг понимаю, что вот сейчас он уйдет, а я останусь в этом лифте, как изнасилованная девка. И пустоту внутри меня стремительно заполняет ненависть. Чистая. Незамутненная ни одной лишней эмоцией. Она затапливает меня целиком и выплёскивается наружу. И всю эту ненависть я вкладываю в удар. Я знаю, что он увернётся, он никогда не позволит себя ударить. Но он стоит, безвольно опустив руки, и… я ломаю ему нос. Кровь заливает губы, подбородок, ворот толстовки… он даже не морщится. Не пытается сопротивляться. – Сука!!! – почти рычу я и, схватив его, как мешок с мукой, втаскиваю обратно в лифт.– Я тебе кто?! Ты кем себя возомнил?! – я говорю что-то ещё, сам не понимая что, но хочу только одного: убить. И он как будто слышит мои мысли. Поднимает голову и смотрит на меня в упор. – Ну, урой, если хочешь. Давай. Пока есть шанс. Другого не будет. Никогда больше не будет, понял?! И я понимаю, что действительно могу его убить. Сейчас. Здесь. И заставляю себя остановиться. Разжимаю кулак. Расслабляю готовую к удару руку. Но ненависть требует выхода. Стучит в висках закипевшей кровью. Выплёскивается во взгляде. Я смотрю на него сверху вниз. Мы поменялись с ним местами: теперь я прижимаю его к стене. Теперь ему некуда деться из этой ловушки. Он первым отводит взгляд и закрывает глаза. Я наклоняюсь к нему и шепчу в миллиметре от его губ: – Урыть значит? Если хочу, да? Хочу чего, Яг? – Сам ты… сука… – всё, что он может мне ответить. Он похож на сломанную куклу. Разбитый нос, заплывший глаз, окровавленные губы. Мне даже кажется, что он готов заплакать, но я прогоняю жалость. Больше того, я хочу доломать. Разобрать на запчасти, вынуть все винтики, колёсики и шестерёнки, на которых у него держится всё там, внутри. Чтобы ничего не осталось. – У тебя нос сломан, Ягуш. Это больно, я знаю. Говорю – и целую. Не так, как он меня пять минут назад. А мягко и нежно. Медленно провожу языком по нижней губе, чувствую солоноватый вкус крови. Слегка прикусываю. Я ничего не требую. Я прошу его отдаться мне… открыться. Уж я это умею! Сколько женщин я перецеловал за свою жизнь! И он сейчас не больше, чем одна из них. Даже меньше. И я уговариваю, очаровываю, я прошу его поверить… И, с каким-то судорожным всхлипом, он, наконец, отвечает. Дыхание его сбивается. Руки вцепляются мне в плечи. Я ловлю стон и понимаю, что вот сейчас самое время остановиться. Оторвать его от себя и вышвырнуть из своей жизни. Но я не могу. Не могу, потому что моё собственное тело реагирует на него. На его прикосновения. На поцелуй. Наплевав на все мои планы изощренной мести. Реагирует так… как будто мне пятнадцать… как будто я подросток, и это – первый поцелуй в моей жизни… и невозможно ничего контролировать… Несмотря ни на что. И, вместо того, чтобы оттолкнуть, я прижимаю его к себе ещё крепче. Вдавливаю в стену всем собой. Я знаю, что делаю ему больно. Какой-то частью сознания помню, что у него разбито лицо и где-то под рёбрами должен быть синяк, или даже трещина. Но мне всё равно. Я не могу остановиться. Да он и не стремится меня остановить. И я понимаю, что выбора просто нет. Нет никакого другого варианта, и нажимаю кнопку с номером его этажа. Дверь квартиры открыта, и мы буквально вваливаемся внутрь. Я на ходу сбрасываю кеды, и теперь уже он тащит меня за собой в спальню. Одежда летит в разные стороны. Я даже не успеваю посмотреть на него. Он толкает меня на кровать и тут же оказывается сверху. Ну да, конечно, кто из нас Белоснежка… Но даже эта горькая мысль заставляет меня замереть только на секунду. Мне наплевать. Я не хочу думать. Боюсь. Больше всего на свете боюсь проснуться. Обнаружить, что всё это сон. Морок. Ночная фантазия подсознания. Но то, что происходит сейчас сильнее, острее, ярче любого сна. Всего, что происходило со мной до этого. И я ничего… я вообще ничего не понимаю… Горячий. Ты, правда, такой горячий, как будто вместо крови по твоим венам разносится пламя. Там, где твои руки прикасаются к коже, словно остается ожог. И хочется проверить. Посмотреть. Но за твоими руками невозможно успеть. Даже взглядом. Даже ощущения и реакции безнадёжно запаздывают. Не успевают за тобой… За тобой… Лёшка… Ты тяжёлый. Ты… Чёрт! Это всё-таки ты! Я обнимаю его, вдавливаю в себя. Вижу, как дергаются губы. Вспоминаю, что да… у него рёбра… синяк… Но это ничего… потерпишь… тебе не привыкать, да? И словно прочитав мои мысли, он выворачивается, поворачивается, притирается щекой к щеке, царапает кожу щетиной… прикусывает ухо… прижимает к себе ещё крепче… Сильный. Какой сильный, блин! Не отпихнёшь, не выберешься из его рук. Но я и не пытаюсь. Наоборот. Он целует меня, и я отвечаю с жадностью сумасшедшего. Время отматывается назад. Куда-то в девяносто восьмой. В гостиничный номер в Милане. В наше последнее совместное проживание. В бессонные дикие ночи в попытке угадать его сон по дыханию на соседней кровати. В его тёмные взгляды, которые, казалось, понимал правильно. Но всегда ошибался. Сбивался. Разбивался о глухую стену презрительного молчания. Сердце тревожно замирает, и память тут же отбрасывает эти воспоминания. Стирает. Развеивает. Замещает его руками, губами, ощущениями под моими ладонями. Гладкостью кожи. Твёрдостью мышц. Линиями, выступами, впадинами, чётким жёстким рельефом его тела. Знакомого когда-то до мелочей, и сейчас абсолютно… другого. Лёшка… ты… это ты… вот трещина на нижней губе… как всегда у тебя… как всю жизнь… вечно ты целуешься на улице… вечно у тебя губы обветрены… и шрам на руке… дурацкий… детский… от лезвия Лутаевского конька… сейчас почти незаметный, короткая светлая линия на плече… а пятнадцать лет назад я видел его через всю длинную раздевалку… видел… тогда я и мог, что только смотреть… а сейчас… вот сейчас… да… могу попробовать на вкус… и… чёрт! Если я повторю, ты снова застонешь? Вздрогнешь? Ты… Лёшка… ты… не смотри ты так… я знаю всё… понял… ещё в лифте… ещё… три миллиона лет назад… я… я… можно подумать, у меня есть выбор… можно подумать… Что ты ищешь у меня в глазах? Что? О чём ты спрашиваешь, если ты всё уже решил? Мне и осталось, что только согласиться… Да… Потому что иначе… невозможно… не с тобой… или не мне… или… Да, блядь! Я отталкиваю его и переворачиваюсь. Прячу от него своё лицо. Единственное, что ещё в моих силах. Последняя тонкая грань. И… я словно и правда перешагиваю черту… невидимую пограничную линию где-то внутри… и понимаю вдруг, что… хочу его… не подчиняюсь его дурацким правилам… не соглашаюсь… а хочу… хочу сам… и всё остальное меркнет, отступает, становится бессмысленным… всё, кроме него… кроме… Но он не торопится. Я чувствую, как он рассматривает меня. Обжигает кожу взглядом… Изучает? Запоминает? И мне вдруг мерещится, что он может передумать. Остановиться. Так же, как и всегда. Я предлагаю, он – отказывается. Правила из далёкого детства. Из наивной юности. Но только не сейчас. Я не позволю… – Только попробуй… – шепчу я. И сам делаю движение навстречу. Думал ли я об этом когда-нибудь? Вот так, на самом деле, по-настоящему? Были ли мои мечты когда-нибудь столь конкретны, чтобы представить себе… оказаться, хотя бы и в мыслях, вот в этом моменте времени? В этой точке? Почувствовать, ощутить, пережить… пусть не так, пусть наоборот… как угодно, но с ним… с Лёшкой… с мужчиной… Скорее нет, чем да… Потому что сначала я был… слишком ребёнком, слишком мальчишкой, чтобы представлять себе нечто подобное… а потом… потом слишком взрослым, чтобы… позволять себе представлять невозможное… и сейчас… когда всё невозможное стало вдруг реальностью… реальностью моей жизни… физическими ощущениями… единственной правдой… в которой мы оба застыли, завязли, как бабочка в собственном коконе… у меня остался единственный вопрос… об этом ли я мечтал? Есть ли хоть крупица истины в этой правде? И… у меня нет никакого ответа… У меня вообще ничего нет… меня самого, кажется, нет… я исчез… попал в безвременье… парализован… – Жеееееень… – низкий, какой-то вибрирующий, звук его голоса попадает в уши, завязывается в узел и спускается вниз по нервным окончаниям позвоночника. Разрушает, разрывает вязкую неопределенность тесного кокона, возвращает возможность дышать и двигаться. Возможность чувствовать. И… Ощущения накрывают меня с головой. Так, как будто я всю жизнь провёл в темноте, а вот сейчас – первый раз вышел на свет. Увидел солнце. И… растерялся. Ослеп. Дезориентирован. Беспомощен. И вся моя жизнь, сама возможность этой жизни, сейчас зависит только от… него. От Лёшки. Да… И… я доверяю ему… расслабляюсь… позволяю вести за собой… цепляюсь за звук его дыхания… за сбивчивый шёпот… за стук его сердца… за прикосновения его рук… его губ… за него… как за единственное, что осталось незыблемым в мире… который вдруг перевернулся, рассыпался… вывернул наизнанку все законы физики… отменил все правила… и… выбросил меня куда-то в небо… в верхние слои атмосферы… в безвоздушное пространство… в невесомость… в стремительный полёт к солнцу… в верную смерть… которая неотвратимо приближается… и мне кажется важным сказать ему, предупредить… Но получается только его имя… только сдавленное, невнятное: Алёша… А потом всё вокруг исчезает, расплавленное, уничтоженное, поглощённое белым светом слепящего солнца… сжигающего ненадёжные хрупкие крылья… отбирающего возможность летать… сбрасывающего вниз… обратно на землю… в реальность… в жизнь… в жаркое кольцо Лёшкиных рук… *** Я лежу, прижавшись щекой к его груди. Рассматриваю собственную ладонь у него на животе. Он обнимает меня. Прижимает к себе. Дышит куда-то в макушку и молчит. Лёшка… И я не представляю, не могу даже попытаться представить, что он думает обо мне. Что он вообще может думать? Всё, что ещё полчаса назад казалось единственно верным и правильным, сейчас представляется самым удручающе глупым, невозможным поступком в моей жизни. Я бы согласился променять вот этот конкретный момент на любой другой. На любой оглушительный позор. На семь новых Солт-Лейк-Сити. На двадцать Сочи. Я готов отдать всё, что угодно, чтобы прямо сейчас оказаться за тридевять земель отсюда. От этой постели, спальни, квартиры… даже от этого города… Но я всё ещё здесь. Всё ещё окружён его руками и его запахом. Воспоминаниями о нём. Вот этой реальностью, в которой… не могу себе представить, как теперь посмотрю ему в глаза. Да ладно, в глаза! Как я вообще смогу на него посмотреть? После вот этого всего… Умом я понимаю, что деваться некуда, и… как бы там ни было, надо найти в себе силы встать, собраться и уйти. Сохранить остатки того, что там ещё у меня осталось. И никогда его больше не видеть. Вообще никогда… Но не могу себя заставить. Лежу, слушаю его сонное дыхание. И боюсь. Боюсь его взглядов, усмешек, насмешек, того, что он может мне сказать. Потому что теперь… кто я теперь? Я не могу сформулировать. Но знаю, что ОН сможет. А вот смогу ли я дальше жить с этой формулировкой? Не знаю, сколько проходит времени, но я вдруг понимаю, осознаю, чувствую, что он… заснул. Спит. И это мой единственный, микроскопический шанс. Я осторожно, по миллиметру в час, сдвигаю, отодвигаю, сбрасываю с себя его руки. Размыкаю его объятия. Внезапно чувствуя острую, почти болезненную пустоту. Сожаление. Странное щемящее чувство где-то в груди. Но не позволяю себе сосредоточиться на нём. Остановиться. Задуматься. Позорно бегу с поля боя. Вся наша одежда, моя и его, разбросана по комнате. Если на секунду представить, как мои джинсы могли оказаться… но я заставляю себя не представлять. Просто одеваюсь. Натыкаюсь взглядом на его толстовку в бурых пятнах засохшей крови. И чувство мелочного, мстительного удовлетворения затапливает меня до кончиков пальцев. Ну да! Я же сломал ему нос. Я чувствую его взгляд так, как будто он подошёл и ткнул меня в спину пальцем. Мозг парализует паникой. Машинально закрываю рукой свои шрамы. И… деваться некуда, оборачиваюсь к нему. Ну, давай, скажи ещё раз про золотые трусы. Порадуй меня. – Давно смотришь? Выглядит он, конечно, пиздец как! Нос распух, под глазом фингал, на лбу ссадина, губы… Мне становится жарко: по губам я его не бил… Лёха мотает головой, отрицая, что вообще разглядывал меня. – Ну да. Насладился? На счастье, я наконец вижу свою футболку и одеваюсь. Бежать отсюда… Бежать, сломя голову. – Жень, – он протягивает ко мне руку, пытаясь дотронуться, – не говори мне, что ты хочешь сейчас уйти. Вот так… Да, Яг! Я хочу уйти. И не хочу слышать то, что ты можешь мне сказать. А у тебя найдутся слова? Да? Тебе хочется поговорить? Ты не наигрался? – Вот КАК, Яг? Мне что, с тобой позавтракать? Кофе тебе в постель принести? Сводить тебя в кино? Или ты меня сводишь? – спрашиваю я, в упор разглядывая его разбитое лицо. – Ты думал что? У меня жена, Яг, и четверо детей! И жизнь! Моя жизнь, да? Я несу какую-то чушь. Почти скатываясь в истерику. А он разглядывает меня и молчит. А потом… – Да нет, – лениво говорит он, – я думал, может мне денег забашлять двукратному Олимпийскому чемпиону? Сколько там тебе не хватает на подготовку к трёхкратному чемпионству? У меня есть. А ты – заработал. Это даже не больно. Больно было вчера, когда он выдал речь про Сочи. Сегодня… Я осознаю, что пытался его ударить, только когда он перехватывает мои руки и отшвыривает меня к дверям. – Вон пошёл! – летит мне в след. Я смотрю на него. И понимаю, что если бы я мог убить его взглядом, он бы умер в страшных мучениях. Прямо сейчас. На моих глазах. Но я не могу. Как всегда, я ничего не могу. Только сбежать. И я ухожу. Закрываю за собой дверь спальни и дверь квартиры, оставляя его один на один с его сокрушительной, оглушительной, абсолютной победой…