Ворлок мертвого ярла

Засыпая в холодной постели, которую бесцветный огонь в пустом очаге так и не смог согреть, Раэн опасался, что кошмары прошлой ночи вернутся. Было похоже, что они ждут его за тонкой гранью дремоты, чтобы испортить сны, как гниль портит зрелый плод. И ароматная спелость, тающая на губах, обернется кислой горечью страха… Камень стен и пола источал многовековую стужу, а с потолка разве что сосульки не свисали, как в дворцовом зале, где его встретил тот, чье имя не хотелось произносить вслух — еще привлечешь внимание. Раэн не любил холода и противился ему всем своим существом, всем внутренним жаром. Мороз хорош изредка и понемногу, чтобы сделать горячее вино и пламя в очаге еще желаннее и приятнее, чтобы щеки загорелись и кровь быстрее побежала по жилам, спасая застывшее тело. Но вечный холод? Жутко…       И потому он кутался в толстое шерстяное одеяло, одновременно желая уснуть, чтоб согреться, и боясь этого. Смотрел на белую стену, по которой металась прозрачная тень от пляшущего в камине огня, потом закрыл глаза, поплыв, как на медленных плавных волнах, и не сразу понял, что в комнате что-то неуловимо изменилось. Что его дыхание больше не единственный звук в застывшем воздухе. А к телу прикасается не только одеяло, в которое он закутался.       Это было сном. Конечно же, сном. Потому что тело налилось приятной тяжестью, будто Раэн лежал на берегу моря, слушая его мерный шелест и нежась в солнечных лучах. Но почему ему кажется, будто это солнце — белое? И море совсем не такое, как он любит… Не ласковая светло-синяя рябь, а голубоватое серебро, и даже гребни волн кажутся острыми, словно ледышки. Так жарко ему или холодно? Он шевельнулся, пытаясь выбраться из плена одеяла, но сопротивляться не хотелось. Зачем? Так ведь… хорошо… И он наконец согрелся…       — Когда люди замерзают, им становится тепло.       Неслышный шепот на грани сна и яви. Холодное дыхание сзади, так близко, что волосы чуть шевелятся. И ледяные пальцы томительно медленно проводят по обнаженной шее… Опасно, сладко, стыдно — и от их прикосновения по телу катится горячая волна. Почему горячая, ведь пальцы — холодные?       Он все-таки пошевелился. Беспомощно попытался приподняться на локте, сбросить томное оцепенение.       — Тш-ш-ш-ш… — послышалось за спиной так тихо, что казалось, будто звуки проникают не в уши, а чувствуются кожей, словно прикосновения. — Лежи… Лежи спокойно. Сегодня холод тебе не враг.       И снова — дыхание, прикосновение и странные звуки, будто где-то далеко звенит, рассыпаясь, лед. А пальцы — он мог бы поклясться, даже не видя их, — тонкие и белые, как снег. И касаются так уверенно, небрежно…       — Кто… ты…       Губы не слушались. И тело — тоже. Вот так, наверное, и застывают в смертельном сне замерзающие. Но ему ведь не холодно? Ему тепло, даже жарко… И нет сил пошевелиться, даже когда одеяло ползет вниз, и зыбкое ощущение безопасности вмиг исчезает.       — Я? Сон. Просто сон.       Раэн хотел что-то сказать, воспротивиться, но вместо этого невольно глубоко вздохнул. Конечно, он сейчас проснется, сбросит постыдную слабость… Но вместо холодного, ничем не пахнущего воздуха комнаты его легкие наполнились острой морозной свежестью. Запах стужи, такой же колкий и опасный, как бесстыдные прикосновения, опускающиеся все ниже.       — Отпусти, — прошептал он, понимая, что не может даже пошевелиться. — Не надо…       — Не надо — что? Так? Или — так?       Пальцы ласкали и гладили его спину сквозь рубашку, показавшуюся вдруг очень тонкой. Надо было ложиться одетым, конечно, чтоб не замерзнуть, но он терпеть этого не мог, вот и снял все, кроме рубашки и нижних штанов. А пальцы уже бесстыдно скользнули под рубашку снизу — и Раэн всхлипнул, таким острым, почти болезненно приятным оказалось их скольжение по голой коже. Холодно! Жарко! Сла-а-адко… Отпусти… Нет, еще…       Он все-таки дернулся в попытке хоть что-то изменить, и вдруг понял, что связан. Не веревками или ремнями, нет. Что-то куда более жуткое…       Больше всего это было похоже на паутину. Тонкую блестящую паутину, но не бесцветную, а переливающуюся всеми оттенками радуги. Алый, изумрудный, янтарный, фиолетовый… Она опутывала его целиком, уходя под одежду, и там, где тонкие нити касались тела, в него проникала сладкая истома.       — Смерть от холода, — прошелестел тот же ласково-насмешливый голос, кажущийся знакомым, — самая нежная. Самая добрая и милосердная… Это единственное, что есть милосердного в холоде. Тш-ш-ш-ш… Не сопротивляйся. Ты же хочешь… сам хочешь. Разве это не приятный сон?       «Если только это… сон», — хотел сказать Раэн, но губы окончательно отказались его слушаться. Цветное марево паутины дрожало над ним, нити шевелились, гладя кожу, и эти ласки смешивались с ощущениями неги, разливающейся от пальцев незнакомца. Впрочем, незнакомца ли? Раэн никак не мог вспомнить имени. Но помнил надменное лицо с крутым изломом бровей, узкие губы, на вид такие жесткие, и глаза — чистый лед. А еще волосы, длинные, снежно-белые, гладкие… Холодная высокомерная красота. Ведь не может быть, чтобы…       — Не спорь с холодом, ворлок. И узнаешь, каким горячим он бывает.       Паутина по-прежнему не давала шевельнуться. Да и не хотелось. Ведь это сон. И скользящая с плеч рубашка, широкий ворот которой расшнуровали из-за спины чьи-то пальцы — тоже во сне. Одеяло давно на полу, но холод отступил — Раэну и вправду стало жарко. Обернуться бы, посмотреть в глаза… Что он делает, почему лежит, не сопротивляясь? Ведь он же не хочет позволить…       — Почему? — отвечая на его мысли, шепнул голос, похожий на звон льда. — Почему не хочешь? Разве тебе плохо?       А правда — почему? Что может помешать? Ведь сдаться так приятно, сладко… Нет, он не должен! У него… Теперь память нашла имя быстро, вытолкнув его из темных глубин, но язык по-прежнему не ворочался. Фьялбъерн. Его капитан и ярл, его… возлюбленный.       — Но это лишь сон, — мягко успокоил голос. — Всего лишь сон. Ты же не боишься снов? Хорош-ш-ший мой…       Звон превратился в шелест, Раэн снова беспомощно всхлипнул. Тонкое полотно штанов стекло с бедер, повинуясь тем же ловким пальцам. И паутина — ах, как жарко и хорошо от нее. И от гладящих обнаженную кожу ладоней, таких умелых, терпеливо-спокойных. Как стыдно и приятно понимать, что ты ни в чем не виноват, потому что просто не можешь сопротивляться, даже двинуться не можешь без чужого позволения.       — Вот так… да… кр-р-расивый… гор-р-рячий… — мурлыкал за спиной его пленитель, бесстыдно выглаживая плечи, спину, бедра и ноги. — Расслабься…       Раэн облизал губы. От собственной беспомощности непонятным образом было еще приятнее. Да, он хотел расслабиться. Хоть ненадолго довериться кому-нибудь, положиться на чужую силу и волю, позволить управлять собой. Это было совсем не так, как он уже привык с Бъерном. Драугу он доверял, отдаваясь легко и свободно, веря, что ему не сделают больно и ничем не обидят. А сейчас сердце замирало от осознания, что существо за его спиной — ну не человек же это — опасно до упомрачения. Что здесь его владения, где повелитель холода всесилен, и если сейчас его пальцы ласковы, а речи нежны, то это лишь потому, что хищнику нравится играть с жертвой.       Но разве самому Раэну не нравится быть жертвой такого хищника? Он снова облизал сохнущие от внутреннего жара губы. Ведь… хорошо же? И хочется растаять, разомлеть, подчиниться… Все равно тело не слушается, так что же поделать? И мысли путаются, и хочется податься назад, выгнуться, и так чудесно плыть в изумрудно-алом мареве, принимая обжигающе-ледяные ласки.       — Хорошо… — то ли спросил, то ли сообщил его мучитель. — Вот так… правильно.       Легкий толчок опрокинул Раэна на спину, и в полутьме, которую не могли рассеять слабые отблески мертвого пламени, он все-таки увидел лицо — ледяное совершенство. Длинные белые пряди, обрамляющие нечеловечески прекрасные черты, рассыпались, их кончики мазнули Раэна по голой груди, и если бы он мог — он бы закричал. Это было так, будто его полоснули клинком изо льда, острым и холодным, только вместе с болью по груди разлился жар, плывя по всему телу волной возбуждения. Всего лишь волосы…       Раэн тихонько застонал, глядя в непроницаемый лед серебристых глаз, стыдясь своего стона и не в силах сдержать его. Узкие губы растянулись в холодной слабой улыбке. А потом, наклонившись, Янсрунд его поцеловал. И это снова было больно и невыносимо приятно. Будто разряд молнии прошел от макушки к ступням — Раэн выгнулся, не управляя собой, невольно прижавшись к прохладному телу сверху и жалея лишь, что руки связаны. Обнял бы или ударил — он и сам не знал.       Зажмурившись, он горел в холодном огне, боясь открыть глаза и снова увидеть лицо над собой, как никогда чувствуя свою беспомощность. Все не так, все неправильно! Но как же непредставимо…       А потом его перестали целовать. Чуть отстранившись, Янсрунд запустил пальцы в волосы Раэна, обессилевшего от одного поцелуя, как от сильной кровопотери.       — Хочешь еще? — услышал он негромкий голос. — Я бы тебя поцеловал, но не стану. Сам не поблагодаришь.       — По… че…му…       Каждый звук давался с трудом — губы застыли, будто отмороженные.       — Видел моих слуг? Ту девицу, что провожала тебя? Еще один такой поцелуй — и твоя кровь застынет в жилах, потечет медленно, как река подо льдом. Сердце стихнет, будет стучать редко. И ты станешь моим. Совсем моим, полностью. Мыслями, душой, телом… А если поцелую так еще раз…       — Тогда…       — Умрешь.       Раэн через силу открыл глаза, посмотрел в прекрасное и чудовищное лицо, сияющее в полутьме. Янсрунд улыбался. Смотрел с уверенным превосходством, как на добычу, беспомощную, завоеванную.       — Не хочу, — выдавил Раэн. — Нет…       — Конечно, — усмехнулся повелитель холода, наклоняясь, и его волосы заколыхались белоснежным искристым шелком, закрывая весь мир вокруг Раэна, не позволяя отвести взгляда. — Зачем мне еще одна кукла? Холодная, глупая… Так ты гораздо лучше. Просто слушайся.       Раэн сглотнул. Теперь возбуждение, плавящее тело, мешалось в нем со страхом. Если бы только знать, что это и вправду сон, что зыбкое разноцветное марево паутины и блеск кожи и волос Янсрунда ему грезятся, что томительная дрожь и напряжение в паху — лишь неутоленное желание разгоряченной плоти. Сон? Тогда ничто не страшно, можно сопротивляться. Но если явь… Еще одно касание ледяных губ принесет такое же невыносимое блаженство — и смерть души.       Он бессильно обмяк, и Янсрунд снова улыбнулся. Одобрительно, почти ласково. Так же медленно провел пальцами по голой груди Раэна, царапнул тугой от холода и возбуждения сосок. А Раэн понял, что между его обнаженным телом и существом сверху лишь тонкое белое полотно одежды Янсрунда. Невесомая преграда, не скрывающая ничего. Например, что повелитель холода не так уж холоден прямо сейчас. Очень уж явно его напряженная плоть упирается в бедро Раэна. А сам Раэн тем более на виду, не зря же в ледяных глазах такое насмешливое торжество.       — Не хочу, — сказал он упрямо. — Я… не хочу… тебя.       — А разве я спрашиваю разрешения?       Тягучая насмешка в голосе, высокомерная холодная улыбка. Янсрунд чувствовал свою силу и власть, нимало не смущаясь отказом. Напротив, даже забавлялся. И определенно собирался продолжить.       Глубоко вздохнув, Раэн прикусил губу. На несколько мгновений боль пробилась сквозь тяжелую пелену непрошеного удовольствия, прояснив мысли. Почему-то самым важным сейчас казалось понять, сон это или все происходит наяву. Ведь если Раэн спит, значит, навязанные ласки — его собственная греза? Неужели это он сам хочет оказаться в объятиях Янсрунда? Бред… Может, он и не любит Фьялбъерна, но изменять не собирается…       — Слишком много мыслей, — шепнул, снова склоняясь к нему, Янсрунд.       Он снова коснулся губ Раэна, обжигая своими ледяными, Раэн дернулся, помня предупреждение, но в этот раз поцелуй вышел совсем легким и быстрым. И все-таки даже от такого все соображения мгновенно вылетели из головы. Холодное пламя! Раэн захлебнулся собственным стоном, сгорая в нем, беспомощно теряя волю к сопротивлению. Еще поцелуй, и еще…       Раэн едва почувствовал, как уверенно бесстыдные пальцы гладят его внизу, лаская вздыбленную плоть. И как холод чужой плоти и собственный жар смешиваются в упоительном противостоянии. Комната вокруг закружилась, поплыла, стены исчезли, раскрывая бескрайний простор ледяной пустыни и такого же бесконечного неба… Все-таки сон. Иначе разве мог бы снег принять их тела, как самое мягкое и теплое ложе? Разве могло бы ему, обнаженному, быть так жарко среди алмазной пыли, летящей со всех сторон. Сон… Пусть это будет сном, пожалуйста!       — Ты и вправду полон огня, — шепнул его мучитель. — Сладкого, жаркого, золотого пламени. Хмельного и пряного, как лучший в мире глёг. Тебя приятно пить, а взять — еще лучше…       Его пальцы небрежно пробежали по переливчатой паутине, лаская Раэна там, где она льнула к телу. Весь мир вокруг пах морозной свежестью — ароматом кожи и волос Янсрунда. Или это все-таки снег?       — Не смей закрывать глаза.       Не убежать, не спрятаться даже в такое слабое укрытие. Не обмануть самого себя, что не хочешь или хочешь кого-то другого. Потому что плавишься под умелыми руками, таешь, будто сам стал льдинкой на солнце, и хочется еще, еще… Раэн с трудом поднял тяжелые веки и беспомощно посмотрел в серебро непроницаемого взгляда, ловя хоть тень каких-нибудь чувств, но глаза Янсрунда скрывали душу так же надежно, как тысячелетний ледяной панцирь — землю спящих под ним Островов. Если у Янсрунда вообще была душа.       И он сдался. Подчинился, изнемогая от стыда и бессилия, от ясного сознания, что хоть берут его и против воли, но сопротивляться еще можно было бы. Ведь Янсрунд и сам не хочет пока делать его безвольной куклой, ему интереснее живая горячая добыча. Дело не в страхе. Не только в нем…       — Ты меня хочешь, — сказали ненавистные узкие губы, снова растягиваясь в улыбке. — Не лги, ворлок. Ни мне, ни самому себе. Скажи правду, и я уберу паутину.       — Да… — прошептал Раэн. — Будь ты проклят… Да.       И уже было неважно, сон или явь творились вокруг. Потому что он не выдержал, не справился, уступив слабости и искушению.       Улыбка Янсрунда стала торжествующей. А потом он почти лег на Раэна, упираясь ладонями ему в плечи, и коснулся губами паутины чуть ниже его ключиц. С тихим звоном разноцветная нить исчезла, и Раэн уже не понимал, что обжигает его таким мучительным удовольствием — тающие паутинки или собирающие их с его тела губы Янсрунда. Грудь, руки, снова грудь и живот, бедра… Он всхлипывал, не владея собой, бесстыдно подставляясь под эти легкие жалящие поцелуи, что дарили свободу и одновременно забирали ее. И когда паутина исчезла, последним хрустальным звоном растворившись в воздухе, он почувствовал себя еще более беспомощным, чем в ней. С узами, пусть и волшебными, можно было бороться, с Янсрундом — нет.       Все равно, что сопротивляться холоду, вездесущему и бесконечному. Смерть от мороза — самая добрая, так? Теперь Раэн знал, как это бывает. Он почти хотел принять еще один поцелуй Янсрунда, лишь бы не было так стыдно, однако такой милости ему не оказали. Холодные ладони скользнули между бедер, раздвигая их, гладя и лаская самые укромные уголки тела, потом ледяные и почему-то скользкие пальцы двинулись дальше, внутрь.       Кажется, он стонал. Нет, не сначала. И не от боли — ее почти не было. Разве что в первые мгновения, когда все-таки невольно сопротивлялся власти чужого тела над своим. Ахнув, снова прикусил губу, пытаясь сдержаться… Прикрыл глаза — все равно это уже ничего не решало. Покорно расслабился, разводя колени и поднимая их… Но потом, почувствовав первые толчки внутри, приглушенно застонал и подумал, что лучше бы было больно. Потому что получать удовольствие с тем, для кого ты всего лишь игрушка — намного хуже прямого насилия. Даже этого утешения — остаться непокоренным хотя бы так — ему не дали.       Янсрунд брал его неторопливо, наслаждаясь каждым движением и прикосновениям. И с умелой высокомерной щедростью делил собственное наслаждение с Раэном. Ласкал его, безошибочно находя самые чувствительные места, добиваясь отклика, как опытный музыкант от своего инструмента. Его холодные жесткие пальцы, казалось, знали о Раэне все. Как и куда нажать, где поцарапать до боли, где погладить нежно и терпеливо. Он не позволял ни выплыть из раскаленного сладкого марева, ни утонуть в нем окончательно, требовательно заставляя отвечать ему — и Раэн отвечал. Подчинялся и отдавался, выполняя любое молчаливое требование.       И когда тугие мерные толчки внутри, не позволяющие ни думать, ни сопротивляться, переполнили меру удовольствия, Раэн почувствовал себя наполненной чашей. В нем плескалось жидкое золотое пламя, растекаясь по всему телу, до кончиков пальцев рук и ног. Чаша переполнилась, и в краткий миг, когда ледяная броня Янсрунда на миг треснула, Раэн увидел в бесстрастном зеркале его глаз свое отражение — то ли человек, то ли живой трепещущий огонь.       — Мой… — выдохнул Янсрунд, приникая к его губам и безжалостно вбиваясь в тело. — Мо-о-ой…       — Нет!       Раэн замотал головой, сопротивляясь всему сразу. Наслаждению, что перелилось через край, заставив его выгибаться и в голос стонать. Стыду — горячему, мешающемуся с удовольствием, не затмевая его, а еще усиливая. Боли — несильной и тоже почти приятной, как специи делают вкус ярче. И — самое непреодолимое — желанию отдаться чужой власти. Покориться силе, признать ее, позволить взять себя полностью, ведь это такое счастье — отдаваться хозяину и господину.       — Нет! — простонал он отчаянно. — Не твой!       — Упрямый… Так даже слаще.       А потом, припав к губам, Янсрунд пил его, снова лишая сил и внутреннего огня. Пил, явно наслаждаясь этим так же, как и ласками, если не сильнее. И его руки, что не давали отодвинуться, показались теплее, почти горячими, да и все тело повелителя холода будто согрелось.       — Упрямый, — повторил он с удовлетворением, оторвавшись от губ растерянного, измученного, изнемогающего Раэна. — Все равно будешь моим. Сам согласишься. А теперь — спи…       Заснеженная равнина вокруг померкла, приглушенно потемнела, налилась красками. Снег стал зеленым, мягким, шелковистым, вдали спокойной ровной полосой заголубела гладь воды… Раэн полной грудью вдохнул теплый воздух — запах стужи сменился ароматом травы и спелой земляники, душистым, свежим… Сон? Все-таки сон… Но разве бывают настолько яркие сны?       Тело налилось тяжестью, так что даже ресницы поднять тяжело. Он лежал на травянистом пригорке, бессмысленно глядя в ярко-синее небо, по которому лениво плыли белые клочья облаков. Лето, знойный день… Ни повелителя холода, ни его ледяного дворца посреди снежной равнины, ни проклятой паутины… Только тело все плывет и качается на последних волнах удовольствия, не давая забыть недавнее.       Раэн прикрыл глаза, бездумно отдаваясь нахлынувшей зыбкой дреме. Сон во сне? Пусть так… Не хотелось ни шевелиться, ни думать, ни чувствовать. Он ощущал себя пустым, как до конца вычерпанный и высохший колодец, пересохший родник в песках. Пусть… Он так устал… Пусть хоть этот сон будет приятным и спокойным, а потом, пробудившись, он подумает обо всем…       ***       Янсрунд был доволен. Ах, Исъяль-Плетёнщик, поистине мастер своего дела, умелец мешать сны с явью. До сих пор по телу течет хмельная нега, а в памяти звучат стоны и хриплое дыхание прекрасного пленника. Или гостя?       Он лениво закинул руки за голову, глядя в потолок. Давненько он, вечно занятой Повелитель Холода, так откровенно нагло не валялся в постели, нежась и не спеша вставать. Вместо этого хотелось вновь прикрыть глаза и ощутить прикосновение жарких губ, упрямо шепчущих: «Нет!».       Но… Янсрунд рывком сел на постели. Интересно, как Фьялбъёрн привязал к себе настолько строптивого красавца? Неужто каким-то образом затянул в каюту, пьющую жизнь? Похоже… Но по согласию или нет? Нрав и приемы мертвого ярла Янсрунду были известны, долго ухаживать и уговаривать тот никогда не умел, даже будучи живым. И, кстати, обычно это и не требовалось. Потому что долго ему не могли противиться.       Только вот… Янсрунд нахмурился. Не ровен час, драуг явится сюда за своей собственностью. Непременно явится, не надо и к всевидице бежать, чтобы увериться в этом. И будет очень зол.       Однако даже не это заставило задуматься. К Вессе ворлок любви явно не испытывал. Что там любви — он хорошенько приложил веденхальтию на корабле ярла. В том, что сказанное — правда, сомнений не было. Потому что ложь Янсрунд распознал бы в первые минуты. А коль ворлок причинил боль Вессе, тот, само собой, спустил на черноглазого чужака Раэна все проклятья, какие смог. Еще и попытался разделаться с ним чужими руками, глупец.       Тонкие губы Янсрунда растянулись в довольной улыбке. И впрямь стоит поговорить с драугом. Можно биться об заклад, что тот расскажет много интересного. А его ворлок… Впрочем, его ли? Такое сокровище упускать из рук не стоит. К тому же, судя по сегодняшней ночи, ему всё понравилось. Так что уговорить, приручить… Так даже интереснее, чем просто взять силой. Но отпустить? Упаси все северные боги, даже зануда Гунфридр!