Подсолнух на лавандовом поле

      Клаусу снится, что он бежит во весь дух, но все равно выходит очень медленно, потому что он изо всех сил удерживает слезы - жуть и горечь внутри. Он уже сбегал домой за веревкой, а теперь возвращается назад, к заброшенному колодцу, в который упал Миро. Подбегает - слезы все-таки заливают глаза, мешают смотреть, но он откуда-то знает, что Миро, живой, сидит на краю колодца и улыбается ему, а когда видит его слезы - протягивает руку, и Клаус от радости сгребает его в охапку и целует в лиловую макушку: "Ты живой? Ты выбрался?!" - "Ага! Там листья на дне. Сухие. Много. А стены все щелястые - совсем нетрудно выбраться! Только там темно и видно звезды. Хочешь, вместе спустимся и посмотрим?" Миро сжимает его руку горячими, тонкими, пыльными пальцами, и они, смеясь, влезают на край, смотрят друг другу в лицо и прыгают в прохладную тьму... В первые минуты, открыв глаза, Клаус ищет в темноте пальцы Миро и пытается разглядеть вверху звезды, но видит лишь перекрестья потолочных балок, да еще как мечется в свете фонаря тень от ветки за окном... А смех Миро все еще звенит в ушах. И тогда он достает из ящика стола стопку бумаги, со вздохом находит на столе перо и, обмакнув его в чернильницу выводит:                         I        Речь пойдет о полях лаванды, окружавших нашу деревню. Они были тем, что приносило доход жителям, что занимало их время и мысли, а мне, пятилетнему, они казались самым прекрасным, что только может быть на свете. Россыпи синих, розоватых и бледно-лиловых соцветий, простирающиеся до горизонта и наполняющие острым прохладным ароматом весь воздух округи. Часть стеблей срезали еще до того, как бутоны успеют распуститься. Их собирали в букеты и продавали проезжим. Сушили в огромном амбаре на краю деревни, а потом измельчали и набивали подушечки, сшитые и украшенные вышивкой еще зимой. Этим занимались все женщины деревни. Иногда небольшая делегация отправлялась в столицу не только за тем, чтобы договориться со скупщиками, но и разузнать, какие узоры будут популярны в следующем сезоне... Лаванда находила свой приют и в комодах знати, а, порой, и королевской семьи, а потому подушечки, набитые душистыми цветами, являли собой верх изящества - самых разнообразных форм и размеров, вышитые, отделанные дорогим кружевом. Были и совсем дешевые, набитые соломкой, напоминающие мешочки из пестрого ситца, перехваченные тесьмой. Когда же цветы лаванды распускались, наступал следующий этап - отжим лавандового масла, которое точно было не по карману беднякам, и почти полностью поступало ко двору. Лишь ничтожную часть скупали аптекари для приготовления успокоительного и мазей от ожогов. А еще одна часть цветов шла на приготовление лавандовой воды, которую настаивали на цветах и хранили на ледниках. Это была мечта каждой горожанки: зимой розовая вода, а летом - лавандовая, от которой так прохладно даже в зной середины лета. А когда с лавандой бывало покончено, наступал черед другого поля. Того, что располагалось на противоположном конце деревни и было не в пример меньше первого. Опоясанное плетнем, как тугим ремнем, который едва сдерживал, казалось, так и рвущееся на свободу, племя огромных цветов подсолнечника. И пресс, и амбар подле, были совсем другими, нежели, для лаванды. Здесь работа протекала быстро и весело. Под звучный грохот телег и подков, спешащих из окрестных деревень с тем, чтобы пополнить запасы масла на зиму и весь наступающий год. Повозки то и дело сновали, нередко почти сталкиваясь в воротах деревни, высокую арку которых украшал щит, где на зеленом поле перекрещивались ветка лаванды и подсолнух, на которые из двух амфор сплетаясь изливались две струи - серебряная и золотая.                         II        Я помню, как не раз засыпал в борозде, набегавшись по сине-лиловому полю, но мама всегда очень скоро находила меня. - Мама, как ты меня нашла? - Удивляюсь я. - А это нетрудно, Клаус, - отвечает она, оглаживая мои растрепанные со сна, вихры. - Тебя далеко видно, ты ведь рыжий, как подсолнушек! - И смеётся. В одной руке у неё большая корзина лаванды, а за другую держусь я, оглядываясь на поле и замечая среди ровных полос лаванды, кое-где могучие, как молодые деревца, подсолнухи... - А откуда берутся подсолнухи в лаванде? - Это птицы: они несут семена в своих клювах и иногда роняют. Вот эти потерянные семечки и прорастают.       Я, еще не до конца проснувшийся, ощущаю себя плывущим в оранжевом тепле заката. Вижу, как мама улыбается, склоняясь ко мне и смахивает с моего лица ладонью какие-то неощутимые пылинки, а может быть - просто легонько гладит. Мы идем, плавно и неспешно ступая босыми ногами по мягкой земле, которую, наконец, сменяют разогретые камни мостовой...       Он появился в конце июня. Вернее появились разговоры о нем. Я ходил и прислушивался ко всему, что говорили взрослые. -...его нашли спящим на опушке леса в аккурат за подсолнечниковым полем... исцарапанный весь и тощий и спал так крепко, что до сих пор не могут разбудить... года четыре на вид, при нем были найдены две крупные белые кошки...       Вот и все, что удалось услышать за два бесконечно долгих дня, что я дожидался его появления. На третий день я благополучно забыл и о нем, и обо всех разговорах. От схлынувшего напряжения проспал дольше обычного и, когда вышел на улицу - полусонный и недовольный - тут-то, конечно же, увидел его. Мальчик стоял в конце буковой аллеи. Его черные волосы слегка трепал ветер, а чуть поодаль, и правда, изгибали спины и переступали передними лапами, две большие белые кошки. Кошек этих я ничуть не испугался и, теряя на ходу остатки сна, направился к нему. Любопытство жгло меня изнутри посильнее, чем горячие камни площади - мои ступни.       Приблизившись к нему вплотную, и поднеся к самому его лицу кулак, я сказал: - Я - Клаус Кровавая рука! - Бессовестно присвоив прозвище легендарного героя древности, о похождениях которого нам по вечерам рассказывали старики. - А ты кто такой? Мальчишка, высоко задрал подбородок, отодвигаясь от моего не очень радушного приветствия, и, коротко рассмеявшись, ответил: -Я - Миро, а это мои кошки. Они не тронут тебя!       Он был ощутимо меньше меня ростом, но очень прямой, тонкий, как ветка и хрупкий, как девчонка. С кожей прозрачной и белой, как мамина чашка. И лицо, и шею, и кисти рук везде, где только я мог разглядеть, покрывал узор из царапин, словно ему пришлось пробираться сквозь непроходимые заросли... А в распахнутом вороте белой рубашки виднелась - слишком массивная для его шеи - цепь, на которой висело, блестя красным камнем, кольцо. Его волосы, что казались черными издали, вблизи отливали синевато-лиловым. И пока я рассматривал его, он тоже смотрел на меня, не отводя своих прозрачных, как драгоценные камни, лавандовых глаз. Он ничуть меня не боялся, и даже больше - он был рад мне. В его улыбке не было ни капли неловкости. Это до того понравилось мне, что как старший младшего и как хозяин - гостя, я взял его за руку и сказал: - Пойдем, Миро, я покажу тебе лаванду и мое секретное дерево.       Его узкая ладонь очень напоминала птичью лапку, казалось её невозможно удержать, но он сам легонько сжал мои пальцы, и мы пошли в сторону поля. Кошки лениво брели следом. И я почему-то подумал, что они не охраняют его, а скорее присматривают за ним... -Откуда ты пришел сюда? -Я не помню, - отвечал он. - А что ты делал все эти два дня? Я ждал, что ты выйдешь раньше! -Я спал, - он улыбнулся немного виновато.