Прощение

Сегодня в городе L вооруженные люди в масках ворвались в здание торгового центра и начали стрелять по посетителям и сотрудникам.  По последним данным 47 человек погибли, более 120 госпитализированы.

      Митуна любит рисовать. Он выбирает самые яркие цвета (Латуле они так нравятся, что она, кажется, попробовала бы на вкус каждый, если это было возможно). Фломастеры пахнут резко и необычно: Митуна пытается обратить на это внимание Латулы, но та почему-то отворачивается, меняясь в лице. Линии сходят на кривизну, пропорции ломаются до комичности, цвета брызгают росчерками за контуры фигур. Митуна выводит неровные сердечки возле написанных с ошибками имён, отстранённо улыбаясь. Ровно через десять секунд он кричит, рвёт бумагу и хватается за голову с ядовитым шипением. Похож на разъярённую кошку: беспокойный, растрёпанный и совершенно безумный. Голос Латулы, ласковый и усталый, срывается на середине предложения. Она всхлипывает едва слышно (никто не должен заметить). Её катастрофа разбита на вспышки гнева и цветные фломастеры, но всё отлично. Латула сильная — справится. Внутренний стержень не сломается, как хрупкий карандашный грифель. Эмоции не похожи на линии, их не разобьёт кривизна. Только слабость обнимает почти нежно, когда она кусает костяшки пальцев и закрывает глаза, давясь заплетёнными в клубок ощущениями. Митуна чуть слышно просит: — Прости.        Латулу передёргивает. Касается его плеча и заставляет себя улыбнуться, шмыгнув носом. Контроль вернуть совсем не сложно — Латула ведь сильная. Митуна беззлобно ворчит и роется в куче хлама за своей спиной. Весь этот мусор (сломанные вещи и разорванные на клочья рисунки) он никому не позволяет трогать. Это его определение личного пространства. Душа Митуны искорёжена и расчерчена уродливыми шрамами — такими же, что украшают лоб. Только шрамы на лбу закрыты чёлкой, длинной настолько, что даже глаз не увидеть (Митуна никому не позволяет притрагиваться и к своей голове; о том, чтобы подстричь его, не может быть и речи). Не каждому приходится жить в одной квартире с человеком, от личности которого не осталось ничего — эта личность изуродована осколками стекла не только снаружи. Соллукс за стеной шепеляво матерится, сбитый с мысли криками старшего брата. Он проводит за компьютером как минимум десять часов в сутки и ненавидит проявление любых эмоций, если они выражены слишком ярко. Настроение Соллукса в худшую сторону может изменить любая мелочь. Он не помнит, когда в последний раз чувствовал себя по-настоящему живым, собственное отражение в зеркале заставляет его отшатнуться, а ещё он совершенно не умеет улыбаться.        Латула ненавидит эту квартиру и людей, считающих её своим домом. Дверь в комнату открывается с противным скрипом, и полоска света ложится на плиточный пол. Силуэт в дверном проёме обрисован таким же мягким светом медового оттенка. Вымученная улыбка выглядит как издёвка. — Завтра я собираюсь научить Митуну новому клёвому трюку на скейте, — Латула заставляет себя изобразить такую же вымученную улыбку.  — Я рад, что всё в порядке, — отвечает Псионик невпопад; измотанность в голосе забивается хрипотцой.  — Я ухожу уже скоро, — поспешно добавляет Латула.        Псионик прикрывает за собой дверь с осторожностью: видимо, его тоже раздражает резкий скрип. Он бесконечно благодарен Латуле за то, что она проводит большую часть свободного времени здесь. Псионик устал от крика и беспорядка, но не винит Митуну ни в чём. Его любовь к сыну обусловлена невыразимым желанием оберегать (иногда он самому себе напоминает взбалмошную девушку). Псионик не знает, что удерживает Латулу рядом с ним до сих пор. Кто-то забыл выключить телевизор на кухне, и голос ведущего — неразборчивое бормотание — действует успокаивающе, пока Рулевому не удаётся разобрать слова: — В городе L через три года после трагических событий 13 апреля 2009 года проходят траурные мероприятия... Внутренний стержень ломается, как карандашный грифель.