Прощение

      Гамзи выписывает тёмные крапинки на красной радужке нечеловеческих глаз, но дрогнувшая от напряжения рука оставляет широкую неровную линию, соскользнув. Он окружил фигуру на холсте клубящимся до пародии на узоры дымом, в котором вырисовываются странноватые образы. Вот диковатая девушка прижимает к себе какую-то тряпку; плачет женщина в причудливом платье, во взгляде которой ядовитыми змеями ненависть сплелась с обречённостью; некое существо в искрах красного и синего — едва заметных штрихах на выцветшем до пепельного фоне — по рукам и ногам перевивают неясные тени. Гамзи выделяет главного героя контрастной яркостью и хочет дойти до совершенства в детализации, как любой творец. Он чувствует, что создаёт больше, чем просто историю. Случайно прочерченная им линия превращается в оружие, смотрящее в композиционный центр остриём, и вот уже угроза множится на десятки стрел, копий и даже протянутых рук с кривыми звериными когтями. Гамзи рисует кровь изгибами смородиновых потёков, улыбаясь счастливо и мягко, когда выписывает чужие страдания — открытый в крике рот Страдальца, вздувшиеся вены на шее, страшные раны на груди.        Страдалец.       Гамзи не знает, почему зовёт его именно так, не решаясь дать обычное имя. Художник создаёт чудеса пятнами цвета и далеко не всегда может эти чудеса объяснить. Так пусть ярость вспыхивает оттенками красного до эффекта пульсации, а руки болят от усталости — останавливаться нельзя, пока картина удерживает магией образов и цепляется за сознание нераскрытой идеей. Гамзи перепачкал масляными красками одежду, покосившийся мольберт и даже стены в лоскутах ободранных обоев. На этих стенах выведены кривые счастливые рожицы с неразборчивыми подписями. Чаще всего повторяется «HONK» (Гамзи чертовски нравится звучание этого слова). Вибрация телефона в кармане заставляет вздрогнуть; ещё секунда, и к вибрации добавляется навязчивая простая мелодия: почему-то вспоминаются детские музыкальные шкатулки с аккуратными маленькими фигурками людей внутри, эти крохотные человечки танцуют рывками механических движений и не всегда попадают в такт. Гамзи берёт телефон липкой от краски рукой и включает громкую связь, чтобы не подносить его близко к уху. Всего одно слово: — Пора.        Гамзи не отвечает, только кивает головой и нажимает на кнопку сброса вызова, даже не допуская мысли о том, что собеседник может принять его молчаливое согласие за нежелание слушать. Бережно вытирает кисть и поднимается на ноги с тяжёлым вздохом — работу приходится бросить на середине. Страдалец смотрит на него с упрёком и невыразимой болью, но Гамзи лишь махает рукой и рассеянно улыбается: «Ничего не могу сделать, бро, сам понимаешь». И он понимает, ведь чудеса есть мысли творца. Гамзи не закрывает краски, к которым относится куда неуважительней, чем к кистям. Торопливо надевает любимую  кожаную куртку (страшно представить, сколько она стоила когда-то), ужасно потёртую и прожжённую сигаретами в некоторых местах. Рывком открывает дверь и даже не поворачивает ключ в замке после, ведь красть у Гамзи попросту нечего, разве что пустые бутылки из-под дешёвой газировки и не представляющие никакой ценности картины. На лестничной клетке в нос бьёт резкий и неприятный запах, выцарапанные прямо на дверях надписи не несут глубокого смысла — Гамзи презрительно фыркает.        Улицы города щетинятся холодным воздухом, как иглами; даже падающий снег кажется серым и грязным, а под ногами неприятно хрустит тёмным месивом и растекается в маслянистые лужи. По этим лужам волочатся развязанные шнурки тёплых, но промокающих ботинок. Водители на дороге матерятся и подрезают друг друга, спешат куда-то и совершенно не замечают... Кошку? Гамзи видит это сумасшедшее животное, собирающееся перейти дорогу и, очевидно, попасть под колёса какой-нибудь легковушки, водитель которой едва ли заметит, как хрустнут её кости, а на асфальт брызнет кровь. Гамзи никогда не был альтруистом, но что-то заставляет его поднять кошку на руки; он открывает рот, чтобы сказать что-нибудь ироничное, прежде чем отпустить её, но та воспринимает человека как угрозу и прочерчивает на его лице три глубоких царапины, наливающихся багрянцем. Когда её роняют от неожиданности с тихим обиженным вскриком, она ловко приземляется на лапы и почему-то не спешит уходить, смотрит, как прижимает ладони к лицу тот, кто пытался удержать её мгновение назад. Негромко мяукает, раздражённо взмахнув хвостом. Гамзи убирает руки от лица и говорит севшим голосом: — Сука. Её обиженный вскрик куда громче, а пинок Гамзи куда сильней и болезненней каких-то царапин. На этот раз она не успевает приземлиться на лапы и сильно ударяется об асфальт, подняться на лапы не успевает тоже — под колёсами маленькое пушистое тело превращается в месиво, и смородиновой лужей растекается горячая кровь. Гамзи не перестаёт улыбаться даже сейчас, только во взгляде холодное спокойствие  заменяет ярость — оттенками красного до пульсации. Выписанные им чувства всегда отражаются в окружающей действительности — художник делает мир немного ярче. Но нужно спешить, и он торопливо шагает по улице, на которой светло даже ночью — фонари бросают тёплые пятна охры, а с витрин придорожных магазинов и кафе смотрит разбитое на вывески и вещи совершенство. Город прекрасен в это время суток, и небольшие группы или пары людей спешат попасть в центр, влекомые громкой музыкой и подстёгиваемые количеством выпитого. Но Гамзи не по пути с ними, он сворачивает в один из ничем не примечательных плохо освещённых переулков и почти сразу же встречает там знакомого человека.        — Что это у тебя с лицом? — раздражённо спрашивает Кронос, выплёвывая незажжённую сигарету; втаптывает её в грязь ногой и недовольно хмурится, разглядывая три длинных неровных царапины.   — Я сделал мир ярче, бро, — Гамзи невозмутим, как и всегда.  Кронос только пожимает плечами — не мои, мол, проблемы, следовательно, меня это волновать не должно. Коротко бросает: — Не думаю, что ему это понравится. Кронос всегда ошибается.  Гамзи просит не провожать и уверенно шагает вперёд, когда Ампора всё же решается задать волнующий его вопрос: — Послушай, ты не видел этого придурка? Уже неделю дома не появляется, я боюсь, что отец... — он не договаривает, уставившись на им же самим превращённую в мусор сигарету.  Художник не останавливается и не отвечает, и Кронос только качает головой, следуя за ним, проигнорировав просьбу обойтись без глупой пародии на конвой.        Когда Гамзи предстаёт перед Великим и глядит ему прямо в глаза, тот смеётся оглушительно громко, до слёз и рези в животе. Он, конечно же, знает, что произошло этой ночью, знает и о недописанной картине, о немом крике  названного Страдальцем героя. Великий не может не знать — у него свои пути и источники. Выглядит отталкивающе: растрёпанные волосы, слишком длинные и неухоженные, выпачканные в краске руки и одежда. Гамзи кажется его уменьшенной копией: они даже улыбаются одинаково и, видимо, никогда не проявляют других эмоций, лишь фальшивое до комичности умиротворение. В ответ на вопросительный взгляд художника Великий просит «привести наконец дорогого гостя». От грязных стен отделяются складывающиеся в силуэты тени: двое оборванных парней безропотно подчиняются и подводят ближе едва держащегося на ногах третьего — бедняге явно не повезло, раз даже ходить не может без посторонней помощи. Кронос шумно выдыхает и ошарашенно кричит: — Эридан... Какого чёрта, Эридан?!