Осколки

Вдох. Сладко пахнет перезрелой шелковицей, где-то за холмом, в небольшом перелеске, щебечут птицы, среди раскидистой кроны липы жужжат пчелы, в цветнике порхают пестрые бабочки, за соседним забором громко переругиваются соседи, у реки звонко смеется ребятня. На дворе июль. Воздух раскален солнцем, горячий, душный, в нем чувствуется приближающаяся гроза. Бильбо поднимает голову, с надеждой глядя в чистое голубое небо. Хочется дождя. Жара стоит уже вторую неделю, хотя раньше Бильбо казалось, что он потерял счет времени. Но с тех пор много воды утекло. Выдох. Он вытирает мокрый от пота лоб ладонью, оставляя на коже серые разводы. Осталось дополоть еще совсем немного. Мимо забора проходит Лобелия, бросая в его сторону неодобрительный взгляд и поджимая губы. Бильбо не обращает на нее внимания. Он вообще ни на кого его не обращает, не слушает сплетни о себе, почти ни с кем не контактирует. Одиночество не тяготит его. Ведь с ним всегда рядом осколки прошлого — острые, причиняющие боль, но такие родные, близкие, дорогие. Дороже всего на свете. И стоит только закрыть глаза — в них оживают воспоминания. Вдох. Бильбо копается в земле, убирая сорняки, пропуская сквозь пальцы мелкие камушки, и напевает негромко незамысловатую песенку. Он любит проводить время в огороде, под палящим солнцем, которое сглаживает углы осколков, согревает их холодные грани. Выдох. Бильбо вспоминает снисходительно-насмешливую улыбку Фили, когда тот предлагал помощь в овладении мечом, чарующий голос Бофура и завораживающее звучание его флейты у костра в сумерках, громкий, раскатистый смех Двалина и хриплое, непонятное бормотание Бифура. Он вспоминает, как забавно Кили обижался, когда брат подшучивал над ним, и хмурил брови, и как Балин что-то втолковывал им обоим, а они сидели, опустив глаза, но хитро улыбались, словно нашкодившие мальчишки. И как благодарно улыбался Бомбур, когда Бильбо отдавал ему свой ужин, потому что знал — припасов не так много, а еды Бомбуру нужно больше, чем ему. И как Торин отводил его в сторону от лагеря и ругался, потому что считал, что от голодного хоббита — никакого толка, а потом устало прикрывал глаза, и притягивал к себе за плечи. Воспоминания причиняют боль, но когда солнце такое горячее, боль притупляется. Вдох. Гроза приближается. Воздух становится свежее, слышатся глухие, далекие раскаты грома, и поднимается ветер. От его порывов трепещут ветви деревьев, белые лепестки ссыплются вниз, устилая тропинку, ведущую к норе, громко хлопают открытые ставни спальни. Выдох. Бильбо по-прежнему не любит грозы. Они напоминают ему о том, с чего все началось. Началось то, что спустя полтора года никак его не отпускает. Он скрывается в доме прежде, чем первая молния рассекает небо. Вымыть руки и лицо, закрыть ставни в спальне, скинуть пыльную, пропахшую потом одежду, открыть шкаф. Там, на одной из полок, лежит темно-синяя, помятая рубаха. Бильбо бережно достает ее, разворачивает, впиваясь пальцами в мягкую ткань, и утыкается в нее носом. Все еще пахнет… Он надевает ее, наблюдая, как рубаха скрывает его колени — слишком длинная, слишком широкая в поясе и плечах, но теплая и едва-едва пахнущая Торином. Вдох. Первые тяжелые капли дождя бьются в стекло. Бильбо забирается в постель, накрываясь одеялом с головой, сворачивается клубком и закрывает глаза. Гроза набирает силу: гремит ближе и громче, и вскоре на Хоббитон обрушивается ливень. Бильбо почти засыпает, убаюканный теплом и родным запахом, когда слышит громкий, нетерпеливый стук в дверь. Он не спешит покинуть постель, думая, что ему послышалось, но стук повторяется настойчивей. Кого могло принести в такую погоду? Хоббит отбрасывает в сторону одеяло, легко соскальзывает с постели и спешит впустить неизвестного и нежданного гостя. Сердце тревожно сжимается, но Бильбо успокаивает себя, убеждая, что это всего лишь кто-то из соседей, не успевший вернуться домой до начала грозы. И пусть это не характерно для хоббитов, которые, зная, что приближается такая непогода, стараются переждать ее где-нибудь под крышей. Он открывает дверь, не спрашивая, кто пришел, и замирает. Сердце падает куда-то вниз, дышать становится трудно, все слова застревают в горле. Бильбо смотрит перед собой, уже ничего не видя, сглатывает, трясет головой, но видение не исчезает. И тогда он резко захлопывает дверь и съезжает спиной по стене. Кажется, его постигло окончательно сумасшествие. Потому что там, за дверью, стоит Торин — насквозь промокший, тепло улыбающийся и живой. И это не может быть правдой. Бильбо обхватывает колени руками, утыкается в них лбом, пытаясь прийти в себя, убедить, что ему просто показалось, но дверь уже без стука распахивается, и в следующую секунду Торин оказывается рядом. Бильбо вскакивает, отшатывается от него, и пятится назад, бормоча: — Исчезни, исчезни, исчезни! Ты не можешь быть настоящим… уходи… — Полурослик, — тихо произносит Торин, следуя за ним, и когда Бильбо замирает, все еще не веря ни своим ушам, ни своим глазам, гном опускается перед ним на колени, обхватывает его ноги и прижимается к ним головой. Его мокрые волосы оставляют влажные пятна на рубахе, что на Бильбо, но хоббит этого не чувствует. Его пальцы дрожат, когда он все-таки поднимает руки и осторожно, боясь спугнуть, вплетает их в черную копну. И это не видение. Потому что призрак не может быть настолько осязаемым, продрогшим, сырым, но излучающим тепло. Призрак не может стискивать его колени, бормоча «Прости. Прости меня, Бильбо», и касаться их прохладными губами. Призрак не может быть таким настоящим. Когда Торин поднимает голову, Бильбо вздрагивает. — Ты такой тонкий, — все так же тихо произносит гном. — Такой бледный. В моей рубахе. Ты сохранил ее. Ты носишь ее. Прости меня, Бильбо. Я так перед тобой виноват. Я… — Ты жив, — перебивает его хоббит. Голос предательски дрожит. — Как? — Я расскажу тебе. Я все тебе расскажу. Потом. Потому, что сейчас я здесь, я пришел к тебе. Простишь ли ты меня? — Встань, — просит Бильбо, и Торин повинуется. Он встает, не отводя от хоббита взгляда, оглаживает грубыми ладонями его плечи. — Полурослик, — нежно говорит он. — Я вернулся к тебе. Бильбо не выдерживает. Он делает шаг, чтобы оказаться ближе, обнимает Торина за пояс, пряча лицо у него на груди, и выдыхает. Осколки внутри него звенят, не причиняя больше боли, их затапливает волной живого и горячего, как июльское солнце, тепла. Он улыбается — счастливо и искренне, впервые за долгое время. Дождь на улице прекращается. Ветер уносит грозу дальше, на восток, и теперь слышны только глухие отголоски грома. Торин, уже переодевшийся в сухие штаны и простую рубаху, босой, но с все еще влажными волосами следует за Бильбо в его спальню. Хоббит ведет его за собой, постоянно оборачиваясь, где-то в глубине души все еще боясь того, что это всего лишь сон. Но Торин не исчезает. Когда они оказываются на месте, Бильбо прикрывает дверь и ждет. Реакция гнома следует незамедлительно: едва он отрывает взгляд от полурослика, на его лице появляется трогательная смесь удивления, недоумения и нежности. Он несколько раз оглядывает стены, на которых, в простых деревянных рамках, простые листы бумаги и на каждом из них — он сам. Рисунков немного, всего семь, но в них столько чувств и эмоций, столько тоски и боли, что Торин инстинктивно прижимает Бильбо к себе. Тот упирается ему в грудь руками, вскидывает голову и говорит то, что он был должен сказать давным-давно: — Я тебя тоже, Торин. Я хочу, чтоб ты знал, что я люблю тебя. — Полурослик… — лишь успевает сказать Торин, прежде, чем Бильбо закатывает глаза, тянется к нему и целует. Луч солнца — первый после грозы — скользит по деревянным половицам, окрашивая их в тепло-желтые тона, и растворяет пустоту в груди. Выдох. Дышать становится легко.