Осколки

Бильбо возвращается домой. В норе царит беспорядок: отсутствует мебель, а книги свалены бесполезной грудой на пол, где, помимо них, валяются какие-то бумажки и половина предметов одежды. Бильбо медленно, осторожно ступает по запыленным половицам, словно он не дома, а где-то в лесу, и с любой стороны может появиться гоблин или орк. Здесь слишком тихо и слишком пусто. Его внимание привлекает груда вещей на полу, а вернее белеющий в ней кусок ткани. Он наклоняется за ним. Это его платок, тот самый, который он забыл взять, бросившись следом за отрядом гномов. Тот самый, из-за которого они над ним посмеивались. Тот самый, которого так не хватало первое время. И тот самый, который сейчас абсолютно ему не нужен. Бильбо мнет его меж пальцами, с непонятным чувством всматривается в вышитые красными нитками две буквы «Б» и неожиданно улыбается. Он, действительно, дома. Яркий солнечный свет льется из окон и в нем танцуют пылинки. Среди кучи хлама ярким пятном выделяется портрет матери. Бильбо поднимает его, и руки у него дрожат. Он долго смотрит на мать, а после переводит взгляд на портрет отца, чуть покосившийся, но по-прежнему висящий на стене. В груди становится тесно и не хватает воздуха. Но он дома. Бэг-Энд опустошен, заброшен, будто бы выжжен изнутри, словно и его хозяин. Бильбо возвращает портрет матери на место, туда, где она и должна быть. Рядом с отцом. Но уютнее от этого не становится. Кольцо в кармане становится тяжелее, и он не может удержаться и не посмотреть на него. Вот оно, живое доказательство того, что все эти приключения случились именно с ним и случились наяву. Но от того, какие чувства это кольцо вызывает в нем, Бильбо становится не по себе. Он прячет его поглубже в карман, вновь смотрит на портреты родителей и отчетливо понимает — уборка подождет. Он должен сделать кое-что другое, сделать прямо сейчас, пока воспоминания не начали терять свою яркость, не поблекли, не начали по деталям пропадать из памяти. Пока он помнит все. Бильбо быстро отыскивает несколько плотных, чуть тронутых желтизной листов бумаги, старый, замусоленный карандаш и принимается рисовать. Он набрасывает штрих за штрихом, пальцы его уверенно сжимают карандаш, и руки не дрожат. Он рисует, рисует, рисует несколько часов напролет, не чувствуя ни усталости, ни голода, ни жажды. Он рисует до тех пор, пока не делает последний штрих, уверенный в том, что вот теперь — все. Взгляд Торина на бумаге ясный, в нем намек на улыбку, хотя губы сжаты. Тонкие паутинки морщин вокруг глаз и ссадина на переносице. Открытое горло, виднеющаяся в распахнутом вороте рубахи смуглая грудь да прядь волос, прилипшая к виску. Этот Торин не срисованный, не такой, каким он мог быть в один из моментов в их длинном походе. Этот Торин — живой и пугающе настоящий. Он такой, каким его Бильбо запомнил, каким видел, каким чувствовал — собирательный образ из тысячи мгновений, жестов, улыбок, взглядов. Изображение Торина Бильбо вставляет в простую деревянную рамку, и оно находит свое место в его спальне. Со временем хоббит возвращает себе большую часть мебели, убирает сор и пыль, заполняет кладовку, пытается научиться жить дальше, жить здесь, дома, в мирном краю, где нет ни опасностей, ни сияющих, как белые звезды камней, ни преследующего взгляда синих глаз. Лето и зима пролетают незаметно: Бильбо почти не выходит на улицу, забывает о том, что за стенами норы существует другой мир, он становится затворником. Огород давно зарос, но в этом году Бильбо не собирается им заниматься. Он не чувствует вкуса жизни — только тоску и нежелание что-либо делать. Бильбо топит камин, кутается в цветастый плед, часто забывает о завтраке, пьет очень много чая и начинает писать книгу о своем приключении. Соседи по-прежнему сплетничают о нем и его несуществующем кладе с золотом под Бэг-Эндом, строят предположения о том, сбежит ли непутевый Бэггинс вновь с гномами следующей весной, и если сбежит, как поделить его деньги и нору между собой. Бильбо знает об этих сплетнях, но не обращает внимания. Он просто живет, даже не зная, чего ради, и часто вспоминает слова Гендальфа о том, что обратным не вернется. Теперь он знает, о чем говорил волшебник. Но осознание этого не приносит ему ничего, кроме тупой ноющей боли в области сердца. Наступает вторая весна после возвращения, и тоска Бильбо усиливается. Он знает, чего ждет, вернее кого, так же осознавая, что он никогда уже не придет. Бывают дни, когда Бильбо не встает с постели вплоть до наступления ночи, просто лежит, свернувшись под одеялом в комок, и слушает шум дождя за окном. Ему тошно от всего, что его окружает, родные стены начинают угнетать. Как же он скучает по Торину. Прошло полгода, а еще ничего не отболело. Было бы легче, если Бильбо смог бы хоть раз выплакаться, предаться самосожалению, но он не может. Глаза сухие, хоть в горле и стоит ком. Кажется, он стал по-настоящему сильным и разучился плакать. И от этого еще хуже. Время слез приходит позже, когда весна в самом разгаре, и Бильбо решает заняться огородом. Пора привыкать к своей жизни. Затворничество не может быть вечным. И первое, что он решает сделать — это посадить желудь. Он обещал это Торину, и пришло время сдержать обещание. Пару дней Бильбо пытается собраться с мыслями, выходит в огород, смотрит на желудь, сияющий желто-коричневыми боками на ярком и теплом весеннем солнце, и возвращается обратно в дом. Что-то мешает ему. Возможно, это яркое солнце и теплый ветерок. Или снующие за забором соседи, пытающиеся высмотреть, что он собирается делать. Но в тот вечер, когда небо затягивают темно-синие тучи, вдали слышны раскаты грома, и начинается проливной весенний дождь, Бильбо все-таки решается. Дойдя до выбранного места на открытом пространстве, он весь вымокает, но не собирается отступать. Он опускается на колени так же, как опускался перед Торином там, на Вороньей высоте и прикрывает глаза. Потом зарывается пальцами во влажную землю, делая ямку, и кладет в нее желудь. Где-то на крыше каркает ворона, и Бильбо косится в ее сторону. Та смотрит на него с интересом, и вдруг он ощущает у себя на лице что-то горячее. Это слезы. Бильбо долго стоит на коленях, на земле, его руки в грязи, а слезы текут, не прекращая, но закопать желудь оказывается невыносимо трудно. В груди слишком тесно от эмоций — горечи, тоски, боли, любви, да, проклятой любви, что он весь дрожит. Ему кажется, что он хоронит Торина вместе с этим желудем собственными руками. Поэтому, когда Бильбо, наконец, разравнивает ладонью землю на гряде, то не пытается сдержаться, жалобно скулит, как побитый и выкинутый на улицу, никому не нужный пес. И в тот момент душа его рассыпается осколками. Но он дома. И все будет хорошо.