Sovenoks' Collide

-Эй, Всем налей, Кружку возьми! Давай выпьем, сосед: У нас было столько бед! Мы в этот день Вспомним, сосед, Как жили мы с тобой По соседству с бедой… Нам в этот день Можно налить, Можно выпить с тобой За себя по одной. Больше всего, Чем в счастье любить, Довелось нам по жизни Бедствовать-горевать… Ведь было так! Выпей, сосед, И давай вспоминать, Как мы жили. Это судьба И наша жизнь… Это наш с тобой блюз! Ты, мой сосед, Так же, как я, Потерял всех родных И не знаешь о них, Ведь про тех, Что исчезли в ночи, Не расскажет никто, Не подскажет, за что… Ведь было так! Выпей, сосед, И давай вспоминать, Как мы жили. Это судьба, Это наш путь И наш злой рок. Здесь есть ведь всё: Радость и боль, Даже любовь. Больше надежд на детей! Это наш с тобой блюз! Эй, Всем налей, Кружку возьми! Давай выпьем, сосед: У нас было столько бед! Мы в этот день Вспомним, сосед, Как жили мы с тобой По соседству с бедой… Ведь было так! Выпей, сосед, И давай вспоминать, Как мы жили. Это судьба, Это наш путь И наш злой рок. Здесь есть ведь всё: Радость и боль, Даже любовь. Больше надежд на детей! Это наш с тобой блюз! *       Есть от чего завывать это блюз, блуждая по катакомбам. Намечавшаяся было идиллия была безжалостно похерена. Дело в том, что некоторые, с позволения сказать, «люди» имеют удивительный дар сраться на пустом месте, аж удивляюсь. Посему был бездарно просран третий день, а на четвёртый выяснилось, что Шурик опять пропал. Угадайте с трёх раз, кому выпало его искать? И-и-и — бинго!       Как же мне всё это настоебенило, если б кто знал…       Но я, кажется, уже пришёл.       Массивная деревянная окованная дверь, к которой больше подходит слово «ворота» за её основательность. Несколько закопченных походных ламп, инструменты, ещё всякая всячина.       Открываю. Темно. Веду фонарём по обшарпанным стенам. Обстановка спокойная: бычки, окурки, пустые и не очень бутылки, ветошь, пыль. В углу обнаруживается… съёжившийся и скрутившийся в три погибели виновник всего этого цирка.       — Шурик, твою мать! Ты что здесь делаешь?!       Он бормочет что-то про голоса, про лабиринт, всё громче и громче. Лицо его искажается какой-то жуткой гримасой. Он поднимается. В правой руке у него оказывается кусок арматуры.       — Но вы меня не проведёте! Не проведёте! — в раже выкрикивает он.       Тело реагирует быстрее, чем мозг, на уровне инстинктов. Инстинкта самосохранения, если точнее. Успеваю лишь отшатнуться в сторону, подставив фомку прямо под его руку. Шурик со всей дури опускает руку на то место, где была моя голова, и попадает рукой по фомке.       — Аааааа!!!       Арматура выскакивает из его рук и пролетает менее чем в полуметре от моей головы, ударяясь о стену рядом с дверью. Фонарь выскакивает и ударяется об пол справа от меня, выключаясь от удара и включаясь вновь. Хвала советской промышленности, это всё-таки не китайская подделка.       Неизвестно сколько слышно лишь наше тяжёлое дыхание, разбавляемое стонами Шурика. Да, стукнул он себя крепко.       И здесь я взрываюсь.       — Какую ещё охуительную историю ты мне хочешь рассказать?!       Вожатой здесь нет, остальных пионеров тоже. Помешать мне никто не сможет. Даже Славя, вся такая правильная и внимательная Славя, слишком далеко. Она всё-таки не пошла со мной, хотя я надеялся. ОЧЕНЬ надеялся…       — Про голоса какие-то, про вправо-влево… Чего, блядь, про что несёт?! Вообще охуеть.       Шурик, наконец, замолкает, продолжая потирать руку, огретую фомкой. А нечего изображать берсерка и кидаться на людей с арматурой! Голоса ему, видите ли, мерещатся…       — И это пионеры! Родина дала им лагерь «Совёнок»! Отдыхай, работай, будь с товарищами! Нет, не хочу «Совёнок», хочу лазать по катакомбам за каким-то говном. Что такое? Это пионеры? Пионеры?! — я беру Шурика за грудки, тяжело дыша, и встряхиваю. Ткань его рубашки опасно скрипит, грозя вот-вот затрещать и начать рваться. Протяжно и глубоко вздохнув, отпускаю. Ошарашенный взгляд провожает меня ровно до той поры, пока горе-кибернетик кулём не валится на пол, весьма удачно приземляясь на копчик.       — Ай-й!..       «Что ты хочешь сделать с этим червём?!»       Как ни странно, мне больше не хочется уничтожить его, не хочется попрыгать на пятках на его голове, например, с удовольствием слушая, как хрустят кости черепа, как стёкла окуляров впиваются в глазные яблоки, а из ушей льёт янтарно-жёлтая слегка маслянистая жидкость…       Я содрогаюсь и мотаю головой, судорожно вздыхаю.       «Брррр! Привидится же такое…»

***

      Сидя, он иногда раскачивается, обхватив руками колени и что-то неразборчиво бормоча, но большой опасности уже не представляет. Бормочет всё тише и тише, пока не умолкает совсем.       Тишина. Я не знаю, сколько мы уже сидим тут.       Не хочется ничего.       Я настолько устал, что даже материться не хочется. Хочется поскорее выбраться отсюда. Плевать, что будет орать вожатая, плевать! Только бы выбраться отсюда…       «ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ ОТСЮДА!!!»       Ответом мне — мерное сопение. Фонарь не особо пострадал при стычке, потому навожу луч света на лицо. Так и есть — спит! Дрыхнет без задних лап, прислонившись к стене спиной.       «Спит! А я? А я не спи, да?»       Делаю поворот руки — и фонарь высвечивает ещё одну дверь. На этот раз металлическую, такую же, какая была при входе в бомбоубежище.

***

      — Ты меня слышишь? Ты живой? Живой?! Вставай. Вставай! Проснись!!       Я что есть силы тормошу его.       — А-а-а! Где я?! Кто здесь?! — Просыпаясь, он дико озирается. Так, не хватало ещё повторения пройденного. Но вместо ярости в его глазах я вижу искренний, практически животный, первобытный ужас.       — Тихо-тихо-тихо! Тихо. Ты хороший. Ты умный. Ты всё понимаешь! Ты всё понимаешь.       — Семён? Ты?!.       — Почему я здесь? Почему мы здесь? — Он пытается понять обстановку, взгляд его перемещается с меня на стены, пол комнаты, вновь на меня, но теперь Шурик кажется нормальным. По крайней мере, не тем поехавшим, готовым укокошить чем под руку попадётся любого, кого он посчитает голосом в своей голове. Но всё равно нужно его хоть как-то успокоить, пока он опять не сорвался. Успокаивать, уговаривать, говорить, говорить-говорить-разговаривать, чтобы он слушал. Указываю ему на дверь.       — Вот дверь. Видишь? Выход. Там выход. — Дёргаю её. — Заперта? Мы её откроем! — отчаянно ищу фомку. Где-то она должна быть. А вон, валяется на полу! — Вот! Видишь? Это фомка. Это моя фомка! Я ещё её никому не показывал! Только тебе покажу. — Он лихорадочно кивает, всё ещё смотря на разворачивающееся перед ним действо широко раскрытыми глазами. Примериваюсь фомкой к двери, оборачиваюсь к нему. — Помоги мне. Давай, не бойся!       Вместе мы одолеваем её.       За ней оказывается очередной туннель-коридор, подобный тому, который вёл в бомбоубежище. Беру Шурика за руку и мы двигаемся, освещая свой путь фонариком.       Пыльно. Шурик останавливается, отчаянно чихает и закашливается.       — Что ты кашляешь? Вот выйдем на поверхность — и кашлять не будешь! Идём-идём-идём! Идём!       И мы идём, пока не упираемся в стену, к которой приварены довольно немаленькие выступы, идущие вверх. Поднимаю голову и вижу сочащийся через решётку лунный свет.       «Неужели спасены?!»       — Видишь?! — Я дёргаю Шурика за рубашку и указываю ему наверх. — Посвети мне.       Он кивает, я передаю ему фонарь и он делает то, что я прошу. Крепления решётки слетают под ударами фомки, и её можно сдвинуть в сторону.       Высовываю голову и вижу перед собой… постамент, на котором стоит Генда! Мы оказываемся позади него.       — Спасены!!! — ору ошалело.       СПАСЕНЫ!

***

      — Ну всё, всё, тихо, никто тебя никуда не водит, никто тебя не путает, мы уже выбрались…       Мы стоим на площади. Отчаявшись хоть что-либо понять, он тихо плачет. Держу его за плечи, чтобы не учудил ничего.       — Я ничего не понимаю… — громко шепчет он, судорожно вздыхая и пытаясь успокоиться. Получается у него не очень. — Я помню только, как пошёл в старый лагерь за деталями, а затем… — Ещё один глубокий вздох.- Почему… — он шарит по карманам, — почему я не взял ничего с собой?! — Его шёпот полон отчаяния и безысходности. Я могу лишь слушать, потому что знаю не больше него. — Почему у меня болит рука? Почему я не помню, как оказался здесь? — А я слишком устал, чтобы предложить ему хоть какую-нибудь версию событий… Хотя бы самую бредовую.       Всхлипы постепенно становятся тише и умолкают вовсе.       Чувствую, что эмоциональный заряд, выплеснувшийся там, в катакомбах, и при пути сюда, использован от слова «совсем».       — Иди спать, Шура. Слышишь? У тебя был тяжёлый день. — Он вздыхает, но больше не плачет, лишь всё поправляет и поправляет дрожащей рукой очки. — У нас был тяжёлый день. Слышишь меня? — Слегка трясу его за плечи. Взгляд его становится чуть более осмысленным. — Оно не стоит того. Иди. Не ходи больше туда, понял? Тем более не ходи один. Понял меня? — Он кивает. — Иди домой. Довести или сам дойдёшь? Дойдёшь один? — Он кивает несколько раз, опустошённый. — Всё, давай иди. Спать. — Он кивает ещё раз, и я отпускаю его.       Придя домой, я упал и заснул.