Фантомы

На кухне у Санчесов остро пахло пряностями. Так, будто где-то под шкафом была рассыпана целая банка перца. Причем не чили, и не какого-нибудь экзотического, например, розового, а самого обычного, молотого черного перца. Глава семьи, Родриго Санчес, сидел за столом, вертя в пальцах незажженную сигару и неторопливо рассматривая помятый конверт с письмом, который я привезла с собой из Сиэтла. Письмо было написано его старшей сестрой Лолой. — Святая женщина, — говорил сеньор Санчес. — Когда наши родители умерли, ей пришлось одной воспитывать меня и братьев. Работать с утра до ночи не покладая рук. Он еще добрых пять минут продолжал рассказывать о Лоле и своем детстве, а я в это время рассматривала занавески. Они были в мелкий пестрый цветочек. Посуда на полках в шкафу была разноцветная, чашки и тарелки от разных сервизов. А посудомоечная машина и микроволновка — очень старые. Я таких ни у кого не видела. Быть может, потому что я еще не бывала в гостях у бедных семей. Мои родители богатые. В пригороде Сиэтла у них большой двухэтажный дом с садом и пристройками. У отца три машины, одна из них спортивная. Когда-то у него было еще больше автомобилей, мотоцикл и яхта, но он их продал вскоре после рождения моей старшей сестры — срочно понадобились деньги, да и не стало времени, чтобы всем этим заниматься. К тому же, сколько я себя помню, у нас всегда была прислуга: охранник, кухарка и хотя бы одна горничная. А когда я была маленькой, еще и няня. Вот эта самая Лола, Долорес Санчес. Она любила меня. Поэтому и оставила мне письмо, когда покидала наш дом. Лола поняла, что мне может понадобиться укрытие, и направила меня к своему брату в Лос-Анджелес. К Родриго Санчесу. Конечно, письмо было написано довольно давно. Когда Лолу уволили, мне едва исполнилось одиннадцать лет. В то время я и подумать не могла о том, чтобы сбежать из дома. Я даже уроки в школе никогда не прогуливала. Совсем никогда, понимаете? Я была очень послушной девочкой. Я и сейчас бы не сбежала. Но инстинкт самосохранения — очень мощная штука. Действовать ему вопреки не так-то просто. Только почувствуешь угрозу жизни, как возникает страх, и вот уже ты или дерешься, или бросаешься наутёк и бежишь без оглядки. Я имею в виду, что люди, оказавшиеся в опасности, сделают все возможное, чтобы сохранить свою жизнь. Мало кто способен безропотно принять смерть — по крайней мере, я не из таких. Поверьте, я не считаю это достоинством. Скорее наоборот. — Я пущу тебя к себе в дом только ради светлой памяти Лолы, — услышала я голос Родриго. — Денег, которые у тебя с собой, хватит на новые документы. На еду и одежду тоже, но только на первое время. Быть может, на месяц, не более. Не думай, что если ты будешь жить с нами под одной крышей и есть из одного котла, ты не обойдешься нам в копеечку. Поэтому придется работать. — Ничего противозаконного! — вырвалось у меня прежде, чем я смогла сдержаться. По правде говоря, в первую очередь я подумала о проституции. Я этого Санчеса совсем не знала, но видок у него был еще тот — бандана на голове, облезлые усы, запястья в татуировках. Эдакий насквозь прокуренный байкер-мексиканец. Сразу видно, что сидел, поэтому от него можно было ожидать чего угодно. Например, что он принудит меня торговать наркотиками, либо своим телом или еще что-то в этом роде. А я бы не согласилась. Пусть бы он тут же выгнал меня на улицу без денег и обещанных липовых документов — я бы ушла, не осталась. Не для этого я сбежала от уготованной мне участи. — Да кто ж тебя заставляет? — Родриго ухмыльнулся, в его рту блеснул золотой зуб. — Будешь помогать Луизе по дому. Или в гараже… Хотя, сомневаюсь, что в гараже от тебя будет толк. Может, пристроим тебя официанткой в закусочную моего кузена Хорхе. Или помощницей повара. Готовить умеешь? — Нет. — Луиза научит… Эстебан! — вдруг заорал он во всю глотку, так, что я чуть не подскочила на месте. В передней послышались торопливые шаги, и на пороге кухни возник смуглый чернобровый парень лет двадцати, в джинсах и мятой футболке. Едва удостоив взглядом Родриго, парень тут же уставился на меня и принялся бесцеремонно рассматривать. — Хватит пялиться, Боно! С сегодняшнего дня она живет с нами. Считай ее своей сестрой. Или кузиной, я еще не придумал. Пусть будет кузина. Зовут., — он снова обратился ко мне. — Как тебе имя «Магдалена Санчес»? Я пожала плечами. — Запомнишь?.. Хоть раз не отзовешься — пеняй на себя! Документы будут готовы послезавтра. А сегодня мы тебя сфотографируем. Только сначала помой голову, а то ты похожа на бродяжку. Эстебан, покажешь ей, где тут что. Жить будет в комнате Изы, так что поставь там вторую койку. Познакомь со всеми. Эстебан жестом велел мне идти за ним. Я уже переступила через порог, когда Родриго снова окликнул — но не меня, а парня. — Эй, Боно, с этого дня для всех в городе она — твоя сестра. Обращайся с ней как с сестрой, ясно? Даже не думай о том, чтобы залезть к ней под юбку! — Пап, ну я же не идиот! — обиженно буркнул парень. — Не идиот, когда думаешь не яйцами. Смотри у меня!.. — Жаль, — шепнул мне Эстебан, когда мы оказались в тесном коридоре. — Жаль, что придется считать тебя сестрой! Ты красивая! Вот так я и стала членом семьи Санчес. Конечно, все было понарошку, и мне не стоило воспринимать это всерьез, но… Они оказались довольно милыми людьми. Нет, правда. Первое впечатление обманчиво. У Родриго, конечно, не королевские манеры, зато он довольно добрый. Искренне любит жену и детей. Их, кстати, у него трое. Младшего зовут Энрике или «Кике». Ему всего двенадцать — пухлый и спокойный ребенок. Единственный в семье, кто любит читать. Семнадцатилетняя красотка Изабель — та самая, которой пришлось делить со мной комнату. Вначале она была не в восторге, но я заверила ее, что это временно, что я не буду трогать ее вещи, и вообще, буду вести себя тихо, как мышь, пока я на ее территории. Когда на следующей неделе мы пошли в школу, Изабель быстро просекла, что у меня можно списать, и окончательно сменила гнев на милость. Она, конечно, расчетливая, но в целом не такая уж плохая. По крайней мере, у нее есть чувство юмора. Когда я поняла, что зря согласилась на первое попавшееся поддельное имя, и стала жаловаться, что никто не примет меня за латиноамериканку, Изабель предложила: — А ты скажи, что твой отец — гринго. — А почему тогда фамилия «Санчес»? — Ну это же ясно: он не женился на твоей матери. — Даже от отца-гринго я не могла получиться такой бледной! — А ты скажи, что он был альбинос!.. Я посмотрела на нее, она — на меня, и мы обе прыснули со смеху. Ее брат Эстебан — тоже приколист еще тот. Когда я его спросила, почему его все кличут «Боно», он ответил, что ненавидит свое настоящее имя. Поэтому сам придумал себе прозвище. — Но почему «Боно»? — прикопалась я. — На испанском это значит «связь». А может, ты фанат группы U2? — Не, тот Боно здесь не при чем, — криво усмехнулся он. — Просто на латыни это слово означает «хороший». — Ты знаешь латынь? — Зачем? «Гугл» с нее неплохо переводит. Просто не парься насчет моей кликухи. Зови меня Боно, и все. — Ладно… И тут он предложил: — Пожалуй, пора познакомить тебя с Оливией. Прокатимся сегодня вечером? Мне не хотелось знакомиться с Оливией, кем бы она не была. Первым делом я подумала, что это девушка Боно, и никак не могла взять в толк, зачем он хочет меня с ней познакомить. Но это оказалась машина. Acura Integra Type-R 2005 года. Кроваво-красного цвета. — Я сам ее покрасил, — похвастался Боно. — Моя резвая малышка Оливия! И нежно погладил капот. — Читал «Кристину» Стивена Кинга? — спросила я уже внутри, прежде чем застегнуть ремень безопасности. — Нет, а что? — Так, ничего. Забудь. Оказалось, до Оливии была еще Красотка Мари. Боно разбил ее в позапрошлом году, когда гнался по шоссе за своим тогдашним одноклассником, Дином Маргулисом. Санчесу повезло, что Дин вернулся и смог вытащить его из горящей машины. Боно — стритрейсер. Помешан на гонках и тачках. Впрочем, как почти все ребята в моей новой школе и окрестностях. Отец Боно тоже когда-то участвовал в уличных гонках. Поэтому он смотрит на увлечение сына сквозь пальцы, хотя его жена Луиза постоянно упрекает его за это. В память о своей лихой юности Родриго ездит на антикварном Chevrolet Chevelle SS-396. Как я увидела эту тачку, сразу захотелось покататься. Даже больше, чем на той, что принадлежала Боно. Но не попросишь — Родриго ведь это не мой папа, который всякий раз сажал меня за руль «бентли», стоило мне только пожелать. Но Боно я твердо вознамерилась уговорить дать мне порулить Оливией. Для этого даже пришлось с ним поцеловаться — подумать только, мой первый поцелуй ради тачки!.. Но это того стоило. И еще, не буду кривить душой: стыдно быть нецелованной в шестнадцать лет. Конечно, это надо делать с тем, кого любишь, а я не любила Боно. Надо сказать, он довольно симпатичный, и заявил, что я ему нравлюсь, но я ему не поверила. Не думаю, что Боно разглядел во мне что-то, чего не могли разглядеть другие. Просто он из тех ребят, которые бросаются на все, что движется. Я дурнушка, и вполне это осознаю. Парни никогда не обращали на меня внимания. Я бледная, противная. Веснушки на носу и щеках, хотя я не рыжая. Но лучше бы я была рыжей, честное слово. А то во мне так много серого: серые глаза и волосы тоже — мышиного цвета. В католической школе для девочек, где я раньше училась, нам не разрешали их перекрашивать. А родители не разрешали мне пользоваться косметикой. Мама и сестра и сами ею почти не пользуются, так что я не умею краситься. Впрочем, не думаю, что косметика бы мне помогла. Зато свои ненавистные волосы я по случаю побега из дома состригла покороче в первой попавшейся парикмахерской (еще в штате Орегон), а заодно велела частично выкрасить себя в блондинку. Сделала себе точно такую прическу, как у Кэмерон Диас в фильме «Советник». Это любимый фильм моего папы — до сих пор не могу понять, почему. Так вот, там Диас играет очень злую тетку. И когда я увидела, что получилась похожей на нее, испытала странное, почти мазохистское удовлетворение. Мне впервые было не так тяжело, когда я подумала о сестре и о том, что я натворила. Я была плохая — теперь это отражалось даже в моей внешности. Мне словно хотелось сказать: эй, люди, берегитесь Харпер Уильямс — она воровка и убийца. Я даже была готова сделать такую татуировку, до того мне было паршиво. Так что дать Боно себя поцеловать за то, чтобы порулить его тачкой — сущий пустяк по сравнению с остальным. У «интегры» руль справа, а я еще никогда не сидела за рулем не с той стороны. Правда, Боно разрешил мне покататься лишь на следующий день, на пустынном шоссе. Наверно, он думал, что я буду ползти, как улитка, но я выжала из старушки Оливии все, что можно. Она же спортивная машина, и создана для скорости, а не для тихой езды туда-обратно! Я была уверена, что Боно взбесится и больше не подпустит меня к своей тачке, хотя Оливия не получила ни единой царапины и даже особо не запылилась. Когда я остановилась и вышла из машины, он подбежал ко мне — возбужденный, с выпученными глазами — я подумала, что так оно и есть. Но Боно выдал вот что: — Ты хоть знаешь, как быстро ты разогналась?! Шестьдесят миль в час за пять секунд!.. И в конце выжала не меньше ста пятидесяти. Я на глаз вижу. Сможешь повторить?.. Садись обратно! Я сейчас принесу радар и проверю. Потом, когда я повторила, Боно засек время и измерил скорость — все действительно оказалось, как он говорил. — Кто научил тебя так классно водить, черт побери? — спросил Санчес. — Мой отец. — И давно ты за рулем? — Года два, может, чуть меньше. Но прав у меня еще нет. — Да кому нужны эти права!.. Слушай, на каких тачках ты уже ездила? — В основном на Bentley Continental Supersports — это машина моего папы. Еще на нашем семейном «джипе». Один раз на Alfa Romeo Spider. Совсем чуть-чуть. Отец одолжил его на сутки у какого-то друга… — Да ты крутая! Этот «бентли», о котором ты говоришь, конечно, так себе тачка, хоть и дорогущая. Твой отец гоняет? — Не. Ты что, он адвокат, и ему уже за полтинник. Он купил «бентли» для понтов. Ездит на нем на работу. Комфортная машина. — А сама… — Что «сама»? — внезапно мне стало тоскливо. — У меня нет прав и нет тачки. Да и на тех, что я ездила, я ездила не по проезжей части. Разве что на «джипе» — под присмотром мамы. Когда я вспомнила мать, мне стало еще тоскливее. Совсем гадко. Мама души не чает в Хейзел, моей старшей сестре. Теперь, когда я уехала… Я слишком хорошо представляю, что будет дальше. Боно, вероятно, заметил, что я скисла, и сделал все возможное, чтобы меня отвлечь. Он стал спрашивать о гонках. Хотела бы я в них участвовать? Возможно, ему удастся раздобыть мне какую-нибудь тачку, и тогда я смогу попробовать свои силы в еженедельных заездах, что обычно стартуют на площадке между пустырем и заброшенной текстильной фабрикой на окраине нашего района. — Но у меня нет денег, — ответила я. — То, что я привезла с собой, все уже потрачено — на поддельные документы, на взятку директору школы… Даже если я заложу свою пушку, я не выручу за нее и четверти той суммы, что обычно ставят на кон. У меня, как у настоящей плохой девчонки, было свое оружие — револьвер, шестизарядный «кольт» с четырехдюймовым стволом. Он попал ко мне в руки вместе с деньгами — и то, и другое я стащила из сейфа в кабинете отца. — Тогда придется ставить тачку, — сказал Боно. — А если я проиграю? — Тогда будешь должна мне новую тачку взамен проигранной. Логично, ничего не скажешь! Как бы мне не хотелось погоняться, я поняла, что, скорей всего, не соглашусь. В моем положении не стоит высовываться. Сейчас я как бы залегла на дно. Если меня во время заезда поймают полицейские, все пойдет к чертям. Это будет конец — конец моей жизни. А я не хочу умирать. Когда мы ехали обратно домой, Боно спросил меня, хорошо ли я разбираюсь в автомобилях. — Приходилось тебе ремонтировать что-нибудь своими руками? Хотя бы самое простое: менять колесо, масло? Чистить карбюратор? Закрашивать вмятины?.. Я честно призналась, что сама этого не делала, но мой папа любил возиться в гараже, а я все свободное время крутилась возле него. Да, я кое-что знаю о работе автомеханика; кое-что о тюнинге. Знаю, какими инструментами что делают, какое топливо и масла лучше использовать, какие шины и движки лучше ставить на некоторые спортивные тачки… Папа мог рассказывать об этом часами, а я была очень благодарным слушателем. Наверно, он хотел сына. Конечно, маме он даже заикнуться бы об этом не посмел, но я часто видела, как он смотрит на какого-нибудь прохожего или соседа, когда тот воркует над своим сынишкой. — Попробую уговорить отца пристроить тебя к нам в гараж, — сказал Боно. — Если ты умеешь делать хотя бы половину того, о чем говоришь — будешь нам полезной. По крайней мере, полезнее, чем на кухне — мама с тобой намучилась. Говорит, ты не знала даже, как варить яйцо!.. Боно не преувеличивал: до того, как я попала к Санчесам, я вообще ни разу не готовила. Благодаря Луизе я все-таки научилась кое-что делать, например, кесадильяс и соус гуакамоле — и втайне этим гордилась. Но в гараже мои дела действительно пошли намного лучше, чем на кухне. Быть может потому, что здесь я работала охотнее. Начинать пришлось с самой черной работы — с подметания пола, уборки туалета и мытья машин. Увы, суровые парни, работавшие в автомастерской Родриго, не поверили, что я что-то умею. Я не стала с ними спорить и просто ждала удобного случая, чтобы доказать обратное. Через неделю меня посадили за компьютер — оформлять заказы на запчасти, пересылать счета и документы. Вместе с этим мне стали понемногу доверять простые работы на автомобилях. Меня обучали: некоторые из механиков показывали мне, что делать, и все подробно объясняли; ну, а кто-то просто говорил «смотри и делай как я». Из всего, что я делала, больше всего мне нравилось украшать поверхность автомобиля с помощью самоклеящихся пленок. Парни смеялись: «Работа как раз для девчонки». Прошло еще несколько недель, и я совсем освоилась. Теперь каждый день после школы я отправлялась в гараж, чтобы поработать часа два или три, потом шла домой и делала уроки. В новом личном деле, которое состряпал Родриго, говорилось, что мне семнадцать лет, и я заканчиваю школу. Поэтому я оказалась в одном классе с Изабель. Вначале я боялась, что буду не успевать. Конечно, все равно, какие у тебя оценки, когда ты в бегах и вне закона, но мне было бы неприятно быть отстающей. Однако, по сравнению с Дортоном (частной школой, в которую я ходила последний год в Сиэтле) в лос-анджелесской школе программа оказалась настолько облегченной, что мне совсем не пришлось напрягаться. По-моему, местные ребята так и вовсе не учились — в школу ходили тусоваться, показать свой прикид или тачку. Львиная доля учеников была из неблагополучных, связанных с криминалом семей. На них не возлагалось никаких надежд: было ясно, что после окончания школы никто из них не пойдет в колледж. Тем не менее, мне в этой школе было хорошо. В Дортоне я почему-то чувствовала себя, как огородное пугало посреди поля, хотя находилась среди себе подобных — детей богатых, более-менее успешных родителей. А здесь я наконец-то слилась с толпой. Меня не обижали. «Магда Санчес» была кузиной Боно, а его знали все ребята, кто хоть раз когда-либо приходил поглазеть на уличные гонки или пробовал в них участвовать. Одно время Боно даже считался самым быстрым стритрейсером. Пока не пришел Джек Спилнер.