…Когда носитель Зеркального Шарингана возник перед нами, прикрыв своих сотрудников — я уже знал, что это именно Мой противник. Не твой. Пара ретивых дзёнинов, навязавшая нам бой, могла быть случайностью, следствием усиленной бдительности. Но когда появился этот — все стало понятно. «Я просил вас разобраться с ними… Но, знаете, забеспокоился». Значит, он узнал меня еще в чайной — и послал людей на перехват. Все логично. «…Если ты проговоришься о местонахождении нашего селения, ты совершишь подлость. Делом чести будет выследить тебя и убить».
— Что нужно шиноби-отступникам в нашей деревне?
…Ты же видел, что он обращается именно ко мне? Он изучал, насколько изменился мой Шаринган, и каковы мои намерения. То есть — насколько я опасен. Он назвал твое имя и имя твоего меча — но лишь для того, чтобы показать осведомленность. Она тебе, помнится, польстила. Ты опознал его по информации в нашей базе: «Копирующий ниндзя уровня S». «Самый обсуждаемый человек в Конохе». Еще один знаменитый труп на твоем мече… Любишь убивать людей с легендой? Мне порой кажется, дай тебе волю — ты будешь жить в очень скучном мире, Кисамэ. Поэтому я сказал тебе: «Уходим!» Раны — это следы. Они все осложняют. Я уже оставлял мертвецов в этой деревне… только ради того, чтобы не оставлять их впредь. У этого человека информацию мы получить бы не смогли. Он наверняка вызвал подкрепление. В нем всегда было что-то от пастушьей собаки, охраняющей свое стадо либо зубами, либо громким лаем. Его лай в этот раз нам навредил.
— Зачем вы пришли? — гнул он свое, сверля меня глазом. Ты слишком азартный напарник, Кисамэ… Тебе следовало убираться сразу, а не злить его и меня. Или надеялся, что я отдам тебе своего противника?
— Мы просто кое-что что ищем, — ответил я скупо.
— Кое-что?.. — Видимо, он решил, что я пришел за его учеником. За моим глупым маленьким братом.
— Да.
— Что, конкретно, вы ищете?
Очень глупый разговор. Было ясно, что он не отвяжется. «Если бы не Кисамэ, все было бы уже кончено», — сообщил я в сердцах. Он услышал в этом нечто свое, видимо, был на взводе. В любом случае, он напал на меня.
Пробежки по воде, скоростное клонирование и игры с кунаем были разминкой вежливости. Мы сделали друг другу пару комплиментов о скорости и качестве техник. Его команда выразила своему защитнику восхищение. Ты, к моему раздражению, ее поддержал.
— Проницательность вашего Шарингана впечатляет…
Он был более трезв, сказав своим людям, чтобы не расслаблялись. Упомянул о моей карьере в АНБУ и о том, что я не показываю свою силу. Его лай действительно был вредоносен. Я решил увеличить трезвость.
— Хотя твое тело приняло Шаринган, — сказал я, — крови нашего клана в тебе нет. Только мы знаем все секреты Шарингана и все его техники.
— Это правда, — ответил он. — Я быстро устаю.
…Мне всегда были непонятны корни его искренности. Моя победа была предрешена. Мой противник не мог этого не знать. На что он надеется? На силу своего духа? Или ценит жизнь товарищей больше собственной? Тем не менее, его таланты были весьма разносторонни. Почти так же, как и его лицо.
Занятно, что теперь, глядя на него бесстрастным взглядом, я находил его скорее интересным, чем нелепым. Сконцентрированный, собранный сгусток нервов. Красивый разворот плеч. Раздвоенное лицо над маской — меланхоличная задумчивость правой половины и холодная агрессия левой. На фоне белых бровей и волос его шаринган горел, как уголь. Цвета нашего проклятого клана он носил на своем теле — белый и алый, Тенгу-но-Учиха.
— Я покажу тебе силу нашего клана, — закрыл я глаза. Если он опасался за свою жизнь — он мог бежать. Это было честное предупреждение.
…Хотя и совершенно бесполезное. Он прекрасно понял, что его ждет, заставив остальных зажмуриться. У нашей взаимной самоуверенности до сего момента было общее основание — Шаринган. Но я мог и должен был использовать его высшую форму. Плата меня не смущала — я слишком долго к этому шел.
…Хатакэ не владел техникой иллюзии на моем уровне — но, как я знал, умел ее отражать. Он приготовился к обороне. Насколько я мог заметить, его стиль ведения боя всегда был оборонительным. За это время он успевал изучить соперника ровно настолько, чтобы, когда наступит момент, нанести единственный сокрушающий удар. К счастью, я успел ослабить его, заставив использовать Шаринган для копирования и предотвращения моих атак. Больше никакого перехватывания инициативы.
…Я думаю, он был по-настоящему потрясен, когда оказался в плену Тсукиёми, гипнотического мира красной луны. В отличие от обычного гендзюцу, кратковременной зрительной иллюзии, здесь я владел временем и пространством, имея возможность погрузить противника в свой или его личный ад. Минута растягивалась на несколько часов, моему контролю было доступно любое количество объектов. Но самое главное — я задействовал все пять чувств, и любое из них было здесь совершенно реальным.
Мир его страхов был мне неведом. Скорее следовало признать, что в его прошлом нет ничего такого, что могло бы его парализовать. Зато моя адская реальность всегда была со мной. И в ней я мог пытать его ровно трое суток. 72 часа незамутненной боли — что может быть чище?
Овладеть кем-то можно только с помощью боли. Или с помощью страха перед ней.
Войдя в собственный сумрачный мир вслед за ним, я обездвижил его. Никаких изысков — только функциональность. Каменный крест, скобы для рук и ног, его печень на уровне моих глаз. Алое небо над черной пустыней клубилось туманом. Он, казалось, все еще не мог поверить в свое поражение: запрокинул голову, будто ждал почтовых птиц… или искал поддержку в тяжелом решении… Увы, там были только желтые облака. Все кончено, мой случайный Враг и несостоявшийся Друг, что сделано — то сделано.
Я достал из-за спины меч и пронзил его селезенку. Он содрогнулся, глядя на меня в немом изумлении. Его изумление все еще было мне приятно. Я вытащил клинок и поразил его печень. Он закричал. Тот факт, что в реальности он стоял по колено в воде и смотрел на меня, молча сжав челюсти, ничего не отменял — в этом мире он кричал, потому что ему было больно.
Я достал второй клинок и вонзил в него.
— Интересно, сколько ты продержишься? — спросил я. — Ведь тебе недоступна сила нашей крови?..
…Два человека с моим лицом теперь стояли у его подножья. Он стал догадываться, что я ему уготовил. Закрыл глаза, словно это могло его отвлечь. Я удвоил количество объектов — теперь он с соседнего креста смотрел на себя же, и созерцал происходящее во всех подробностях.
— Это же… гендзюцу? — прохрипел он. Было не очень хорошо, что он соображает, но было с определенностью хорошо, что он не в силах противостоять.
— Ты в мире бога Луны, — погрузил я в него свой меч.
Должно быть интересно, как чувствует себя раненый, который не может сопротивляться последней воле убийцы, и вынужден наблюдать собственную смерть. Сокращается или растягивается оставшееся ему время. Замутнено его сознание, или оно остается ясным… Подарит ли ему последний удар радость?..
…Во-всяком случае, не теперь — пока мой мир содрогается его криком. Мучительно выгибается напряженная шея, кровь течет по форменным штанам с грубым швом. Неужели я так досконально помню подробности?..
— Успокойся, — заметил я.
— Это же только иллюзия, — отозвался он, тяжело дыша.
— Ты, похоже не осознаешь всю ее силу, — я повернул в ране клинок. — Твоя боль реальна. Она реальна, хотя и создается иллюзией.
Вены его глаз налились кровью, рот судорожно хватал воздух. Однако его лицо не выражало ни сопротивления, ни покорности, ни страха. Это было сродни падению в чистое существование. Я должен был сделать его как можно более ужасным.
— Как долго твой разум сможет выдержать это? — Мой меч прошел в него насквозь и поразил крестовину.
Ответить внятно он уже не мог. Его голова опустилась. Красная луна пульсировала на внутренней стороне наших век. Я удесятерил количество крестов, на каждом из которых был он, и каждый из которых сообщал ему, что боль будет увеличиваться. Он висел посреди собственного кладбища.
— Ближайшие семьдесят два часа я буду поражать тебя катаной, — сказал я, размножая свой собственный образ, пока сотня человек с клинками не посмотрели на него моими глазами.
Его кулак сжался.
— С того момента, как мы начали, у тебя остался 71 час, 59 минут, 59 секунд.
Но посмотрел на меня с выражением глубокой меланхолии, словно сожалел о том, что мне недоступно.
— Всего?.. — пробормотал он.
…В этот момент мне показалось, что небо рухнет на землю, и мое гендзюцу схлопнется. Он что — издевался надо мной? В таком состоянии? Ему мало?..
— Прошла всего… одна секунда?
Конечно, нет. Нет. Он просто считает время. Почти также, как когда-то я. Переводит единицу здешнего времени в единицу реальности. Связка клинков пронзила его расходящимися бритвами. Это только начало.
…Разумеется, я делал перерывы. Кратковременный отдых угнетает волю, особенно если в эти периоды все пространство превращается в калейдоскоп моих глаз. Я полагал, что изжил этого человека и все, что он мог бы мне дать. Чтобы проверить мою силу, мне нельзя было останавливаться. Я должен был знать, что я могу себе позволить. Чудовища — это украшение своей страны.
На середине дзюцу — на 36-м его часу, моем проклятом номере — я понял, что больше не желаю его мучить. Я хочу его согнуть. Он совершенно точно не мог отразить мою технику, но как-то ей сопротивлялся. Его разум оставался ясным. Может быть оттого, что он умел отдаваться страданию иначе, чем я? Что-то было в его прошлом, что закалило его. Что-то, с чем он очень глубоко примирился.
Его сожалеющий о моей жестокости взгляд меня бесил.
Где-то там же он перестал кричать. Это было даже приятно — все приедается. Может быть, он наконец перестал различать, что с ним происходит? Тогда сознание должно было вскоре покинуть его… Однако мимика его лица жила. Закрытое веко дрожало. Шрам от врезанного шарингана и сведенные брови били по моему зрению. Седая прядь пересекала рассеченную кожу. Он нравился мне таким.
На проникающие удары он теперь реагировал всем телом. Оно содрогалось, рискуя сорваться со скоб. Его позвоночник полностью отделился от опоры. Это была судорога агонии. Может быть, я ошибся насчет его прошлого — там было нечто, что он себе не простил? И полагает, что все происходящее с ним — заслуженно?..
Ближе к финалу меня осенило — он же не ненавидит меня. В его сознании я все еще капризный ребенок, который добивается чего-то за его счет. И это то, что он обязан просто перетерпеть. С восьми лет он чувствовал себя взрослым. Наверное, его весьма забавляли зубоскалы, прикладывающие его прическу. Сейчас она выглядела обычной, полностью упав на его лицо. Эта техника безопасна для его рассудка. По его собственным словам, если можешь и хочешь кого-то убить — убивай сразу. Боль непрофессиональна. Она унижает того, кто пользуется ей как оружием.
Я был непрофессионален в его глазах более семидесяти часов.
Какое… разочарование.
* * *
Когда иллюзия завершилась, я снова увидел его, стоящего напротив меня: руки упираются в колени, стесненное дыхание, запавшие глаза. Расширенный зрачок Шарингана. Мои собственные глаза были очень злыми. Неужели этот человек поймает меня в собственную ловушку снова? Заставит ненавидеть его?..
Видишь ли, Кисамэ, это одна из немногих мелочей, которые имеют значение. Пока ты одну минуту созерцал мой затылок, со мной произошло много интересного.
…Наконец мой противник упал. Его чакра была на нуле. Тем не менее, он все еще не отключился. Я впервые видел подобное.
Его команда услышала плеск. «Что случилось? — заголосили они, — Нам уже можно открывать глаза?»
— Нет, — сказал он сквозь зубы. — Еще нет…
Потом случилось то, что не дает тебе покоя. Он поднялся на одно колено и выдал собранную информацию. Но главное — он был чертовски упорен в своих вопросах без ответа. Он продолжал преследование, и за трое суток навязчивая мысль не испарилась: «Тебе нужен твой брат?..»
…Все равно бы он догадался. Следовало выяснить степень его информированности. Поэтому я ответил: «Нет, нам нужно наследие Четвертого».
Конечно, он догадался. Мало того — он огласил догадку вслух вместе со всей нашей подноготной. Он был отлично информирован и весьма проницателен. К несчастью — совсем не осторожен. Ему не следовало посвящать в наши дела своих зажмурившихся партнеров. Не стоит кичиться своим умом.
* * *
…Сейчас я думаю, что дело не в этом. Он все еще предполагал, что мы убьем его. Как думаешь, Кисамэ — ты бы не отказал себе в удовольствии?.. В конечном итоге? Поэтому он сообщил товарищам о том, что знал — в надежде, что один из трех выживет, и информация пригодится.
То, что он раскрыл рот, сделало его смертником. Но для меня это сделало его Особым человеком. Его ценности были абсолютно такими же, как мои: он защищал то, что любит. Мирный завтрашний день, солнечные пятна на траве, безопасные лунные ночи, тишину, которая не нарушатся воплями гнева и боли, детей, которые не знают, что такое сиротство. И среди того, что он любит, был мой глупый маленький брат. Делал он это как и я — в одиночку. С ним было интересно иметь дело прежде — и будет еще более интересно, когда мы встретимся снова.
Как ты думаешь — правильно ли ты понял мои слова: «Позаботься об этом человеке?»…
Я сказал ровно то, что хотел, когда ты с мечом наперевес бросился рубить дзенинов Конохи. До двоих из них мне не было никакого дела. А о нем тебе следовало позаботиться. Знаешь, что это такое?
Не трогать и не калечить мою добычу.
* * *
— Вы были знакомы прежде, не так ли? Совместные миссии?
— Если ты не заткнешься — то подавишься собственным плавником.
— Приятно слышать, что я прав.
— Ты не прав.
— Приятно слышать, как ты врешь.
Я никогда не лгал тебе, Кисамэ. Кто виноват, что твои мысли куцы?..
Даже если они пахнут кровью, как и мои.
Fin
_____________
