В темноте можно видеть, что хотел - Что невидимо при свете и не встретится нигде. В темноте можно падать и лететь, Не боясь прикосновения обнажённых душ и тел.
Но когда поднимается солнце над внезапно притихнувшим миром... Когда слов недосказанных нет - наступает рассвет! Константин Меладзе
Каменные ступени, бесконечной поднимающейся со дна ущелья лестницы, оплетены мёртвой, чернильного цвета лозой. Камень потрескавшийся, стёртый. Ему кажется он слишком грубый, слишком грязный для её ног. Она медленно поднимается вверх. С увядающего сари ветер срывает золотую пыльцу, обвивает тело, уносит прочь. Он перепрыгивает по каменным колоннам, по окаменевшим деревьям, следует за ней, провожает, вцепившись взглядом, ловя каждое движение. Он впитывает её образ, темнеющий золотой силуэт. В её руках солнечная полусфера, сияние слабое, затухающее, её свет, по мере продвижения, выхватывает из темноты извивы барельефов, разрушенные памятники древних эпох. Он карабкается вверх, следует во тьме за ней. Они уже почти наверху, его сердце стучит всё быстрее. Старой болью сводит нутро, он непроизвольно скулит, тихо, почти неслышно. Она наверху, на каменной изрезанной платформе, проходит под изрезанной аркой, идёт к гигантскому, дрожащему в дымке цветку. Его сердце глухо бьёт, разрывает грудную клетку, хочет вырваться, устремиться за ней. Она оборачивается возле самого цветка. Смотрит на него улыбается, мешают слёзы, она что-то говорит, отворачивается. Огромные лепестки оплетают её, свет затухает, пропадает совсем. Он прыгает, карабкается, бежит. Он уже не видит как первые лучи рассвета превращают цветок в камень. Он преодолевает последний уступ, выпрямляется во весь рост и кричит. Он бежит по лесу, его ведёт Тропа, след дичи. Мелкая чудь ему не нужна, от бешенства он рвёт её на куски, полосует когтями и бежит дальше. Ему нужен крупный зверь, сильный, напитанный праймом. Поблизости таких нет, с каждым разом приходится заходить всё дальше. Мелькают деревья, ручьи, валуны. Ярость движет им, бежит по венам, стучит в висках. Кусты и ветки, хлещут по бокам. Он несётся, рвётся вперёд. Запах становится сильнее, забивает ноздри, Тропа краснеет, превращается в алый. Он кидается на зверя, полосует когтями, рвёт. Дичь хрипит, вращается, встаёт отбрасывая его, здоровая неповоротливая туша, обросшая мхом. Он вцепляется в плоть, терзает, вырывает кусок, уворачивается, отпрыгивает, снова кидается в атаку. Зверь перед ним ревёт, отбивает атаки, бьёт сам. Кровь, шерсть, боль. Он не видит дичь, он видит прошлое. Он видит её поруганное окровавленное тело. Он видит огонь пожара. Он видит их смеющиеся лица. Схватка перемещается, дичь падает в мелкий ручей. Он перегрызает глотку, рвёт брюхо когтями, вспарывает внутренности. Кровь смешивается с водой, уже успокоившийся он стоит, пьёт, не отводя взгляда от туши, вслушивается, затем кидается уже на мёртвое тело, раздирает его и впитывает прайм. Солнце исчезает за горизонтом. Он успевает, спрыгивает на каменную платформу, идёт кругом цветка, слабеет, спотыкается, а по древним вязям, истекающий из него, прайм устремляется к каменному цветку. Пульсация внутри скульптуры усиливается. Он падает на колени отдавая последние крохи своей души и камень оживает, лепестки расходятся и он видит её, снова живую. Она снова с ним, ещё на одну ночь.