Исповедь

Если бы Даниэля спросили еще в детстве, когда он начал верить в Бога, он ответил бы, что так и родился с этой верой. И тогда ему казалось, что так только и может быть. Это все равно, что спросить, когда ты понял, что живой. Но жизнь не понимают, ею просто живут и все. Так же, как и верой, живут и дышат. Он помнил, что самое первое, что было в его жизни, связанное с религией, это наборы глянцевых открыток, на каждой из которых был изображен сюжет из Библии, а на обратной стороне напечатан кусок текста. Десять открыток описывали историю Адама и Евы, другие десять – прекрасного Иосифа, другие десять – Моисея… Хотя нет, история Моисея была поделена на несколько частей. Он с самого раннего детства играл этими открытками, смешивал, перетасовывал, раскладывал в нужном порядке. Только он еще и до этой игры откуда-то знал, что на них. И что это не просто сказки, таких открыток, например, по сказкам Шарля Перро или польским народным, тоже хватало, нет, это было другое НАСТОЯЩЕЕ. И про это настоящее он знал всегда, а с помощью открыток лишь выучил и запомнил имена и истории, точно так же как запоминал немецкие слова и фразы с помощью игрового лото… Наверное, кто-то ему все же рассказал про это, когда он был совсем маленьким, но он уже не смог бы вспомнить – кто, когда и как. А открытки и картинки на них помнил до сих пор. Кстати, как он научился читать, он тоже помнил весьма смутно. Кажется, по кубикам с буквами, как тот пацан в «Пятнадцатилетнем Капитане». А может, и нет. Открытки появились в приюте, когда ему было года три, и тексты на них он читал уже сам... А когда ему было четыре года, его «усыновили», точнее, сначала взяли под опеку, а потом начали оформлять усыновление, ведь кого и было усыновлять, как не его, раз он умел читать, знал уже немного библейскую историю и немецкий. И он был, конечно, рад иметь свой собственный дом и семью. Главное - дом. Потому что даже в самых лучших приютах самые добрые и заботливые воспитатели не могли ничего поделать с просачивающимся из каждой щелки духом казенщины. Ради того, чтобы иметь свой собственный кров, сулящий покой и безопасность Даниэль был уже в самом детском возрасте готов на все. И готов был искренне полюбить людей, которые дали ему это... Хотя он уже тогда прекрасно понимал, что все-таки это не по-настоящему его мама и папа. Хоть и приходилось называть их так... Но не по правде. Потому что даже в том возрасте он смутно понимал, что такое НАСТОЯЩИЕ родители и НАСТОЯЩАЯ мама, которой у него не было... Это благодаря все тем же открыткам на библейские сюжеты. Картинка на одной из них на всю жизнь врезалась ему в память. Это была первая открытка из цикла историй о Моисее, посвященная тому, как египетские солдаты по приказу фараона уничтожали иудейских младенцев. На открытке был изображен с солдат с крошечным ребенком на руках, ничего не понимающим, а потому совсем не испуганным. Рядом двое других солдат держали черноволосую женщину, которая рвалась у них из рук, пытаясь дотянуться до младенца, а позади стоял отец, в безнадежном покорном отчаянии закрыв лицо ладонью. Он не сопротивлялся, не бросался на солдат, наверно, понимал, что бесполезно. Наверно, понимала это и женщина, но все равно не могла просто стоять и смотреть, как уносят ее дитя. Потому что ребенок... это была ее часть, и отнимая ее, солдаты все равно что резали живую плоть. Даже по безыскусной картинке чувствовалось, как рвется эта связь, которая может быть только между матерью и сыном... И разглядывая открытку, Даниэль осознавал, что у него эта связь уже разорвана навсегда. Его мама умерла, а отец... Наверно, у отцов нет такой любви к своим детям, такой связи. Вот и тот отец на картинке горевал, конечно, но не бился, как его жена... И Даниэль понимал, какие бы хорошие люди его ни приютили у себя, это все равно будет НЕ ТАК. Совсем чужие люди и подавно не будут переживать, никогда не смогут любить его, как та женщина с картинки своего сына. Не будут так страдать и рваться, если его от них заберут... И потому, конечно, он глубоко огорчился и обиделся до слез, но совсем не удивился, когда через два года его вернули обратно в приют. Позже ему объясняли, что так уж сложилась жизнь, и что его приемные родители разорились, и уже не могли воспитывать ребенка, им пришлось эмигрировать… Он верил, но интуитивно догадывался – дело не только в этом. Они, возможно, и в самом деле хотели умного развитого ребенка, но такого, который хорошо учится и подает надежды, а не такого, который постоянно витает в облаках и задает не к месту неудобные вопросы. А с возрастом непременно научится еще и отстаивать свое собственное мнение, подобное умение у таких деток появляется слишком скоро. Вот из-за этого и не случилось у него с теми людьми настоящей привязанности, которую не смогли бы разрушить ни бедность, ни эмиграция… Наверно, в приюте его очень жалели. И думали, что к нему нужно особое внимание теперь. А он и не спорил. Хорошо когда на тебя не слишком нажимают с учебой, занятиями спортом, богословием и прочим, что так важно в приютах, особенно в католических, особенно в довольно патриархальной по нравам Польше… Да и не нужно было на него нажимать! Он и сам старался как можно больше участвовать во всем, в чем только можно было поучаствовать, и занять себя всем, чем можно было занять, чтобы только задавить в себе первую большую горечь и разочарование. Все-таки он был ребенок, а детям прежде всего хочется быть счастливыми. Несмотря ни на что. Отец Томаш, один из его наставников, определив у него хороший слух и певческие данные, записал его в церковный хор, хотя Даниэлю явно не хватало возраста. Но он выглядел постарше своих шести лет, к тому же был очень хорошеньким, и как раз тогда отпустил волосы почти до плеч. В общем для него сделали исключение. Чтобы не было разговоров про то, что ребенку слишком рано навязывают религию, его записали еще и в музыкальную гимназию. Гимназия была одна из лучших в стране, и из нее вела прямая дорога в Академию Шопена в Варшаве. Даниэль занимался сразу по двум классам – сначала флейты, а потом и фортепьяно (с изучением основ композиции в перспективе). И все-таки об Академии Шопена он не помышлял. Были в Варшаве и другие учебные заведения, достойные всяческого внимания, например Академия Католической Теологии или Христианская Академия Теологии. О первой отец Томаш отзывался как о высшей инстанции науки и культуры. И как о месте, куда в идеале должен стремиться каждый воспитанник католической школы… Католическая школа действовала в приюте, но не все поголовно туда записывались, а по желанию. Даниэль записался. Потому что действительно желал, а не потому, что хотел произвести хорошее впечатление на воспитателей или потенциальных родителей, про себя он твердо решил, что родителей с него хватит. И не потому записался, что в школе можно было лишний раз потусоваться с обычными, неприютскими детьми, которые тоже туда ходили. Просто ему там нравилось. Нравилась маленькая хорошенькая детская Библия с картинками, которую ему подарили на первом занятии, как и всем. Он ее быстро прочитал, и скоро знал почти наизусть… Да он и так почти все это знал наизусть! Нравилось учить и похожую на заклинания латынь. Тем более к немецкому языку он заметно охладел, после того как пошел в школу: там на уроках зубрили уже давно ему известное, и это было смертельно скучно. А вот библейские истории, хотя тоже были хорошо известны, скучными не были, наоборот, в них каждый раз можно было находить новый интерес. Интересны были и лекции по истории христианства, и нравственные беседы, и жития святых, тех, что жили тысячелетия назад. Но первое житие, которое он узнал, было житие святого Иоанна Павла Второго, и о нем ему рассказывали люди, которые встречались с ним лично еще во время земной его жизни. Святая история не была мертвым прошлым, но живым потоком – то, что происходило века назад, продолжалось и сейчас, и он сам был частью этого… Он бы не смог объяснить это на словах, но он ощущал это ярко и трепетно. А больше всего ему нравился наставник, отец Христофор, монах-францисканец, пожилой, говоривший по-польски с чуть заметным акцентом. Именно благодаря ему все было таким интересным. Именно благодаря ему Даниэль и записался в католический класс, потому что одних только открыток было бы мало для такого решения... Его решение было вполне сознательным, хотя, возможно, и не до конца обдуманным. Это было первое «взрослое» решение в его жизни. Он решил стать священником. *** Все это, и хор, и школа, и все остальное, это было чуть позже, а первые месяцы после того, как его вернули в приют, очень долго было лето, и он просто жил там и играл с приятелями, которых, по правде, говоря, у него было немало. Играл в то же, что и все дети: в мяч, в городки, в войну, в лего и разные настольные игры, имевшиеся в приюте во множестве, не одно только домино и немецкое лото! Просто гулял и лазил везде, где только можно и где нельзя, конечно, тоже. Читал и рассматривал картинки в нескончаемых энциклопедиях, которыми была набита библиотека. Энциклопедии по живописи, музыке, литературе, истории, биологии, медицине... Даже по филологии и сельскому хозяйству... Мелкий убористый шрифт энциклопедий был ему еще не по зубам, но глядя на многочисленные картинки можно было представить и сочинить, что угодно... А еще он смотрел мультфильмы. Телевизора как такового в приюте не было, но была огромная видеотека с всевозможными фильмами, художественными и документальными, с циклами разнообразных детских познавательных передач, посвященных науке, культуре, иностранным языкам... да чему угодно. Их включали по расписанию, все равно, что телепередачи по телевизору. Хочешь смотри, хочешь нет. Даниэль хотел. Он и кино смотрел, и образовательные передачи, но что в детстве может быть красивее и притягательнее мультфильмов?.. Особенно японских. Мультфильмы можно было смотреть два раза в день по двадцать минут, а в субботу целых два часа. Иногда показывали диснеевские и японские полнометражные мульты, старые, в основном; новые, компьютерные, здесь были не в чести. Но чаще включали мультсериалы: по сказкам братьев Гримм и Беатрис Поттер, артуровскую эпопею «Принц Вэлиант», диснеевские бессмертные «Утиные Истории», «Мишки Гамми», «Черный Плащ» и «Винни-Пуха», нескончаемое аниме из серии «Театр мировых шедевров», французскую «Русалочку» и «Семью Глэди», испанского «Дартангава», немецкую «Пчелку Майю»… Благодаря этим мультикам он еще в дошкольном возрасте осилил множество детских и несколько совершенно недетских книжек, просто потому, что стало интересно… Например, «Трех Мушкетеров» (которых он стащил из библиотеки, засунув под свитер, потому что семилетнему не дали бы), пару томов зоологической энциклопедии, особенно все то, что касалось насекомых, и «Последнее Волшебство» Мэри Стюарт, которое одолел с большим трудом – на еще одну книгу о Мерлине терпения уже не хватило. Но все-таки понравилось, хотя детские книги Стюарт пришлись ему как-то больше по душе. Особенно «Маленькое Помело» про школу волшебства. Позже при прочтении «Гарри Поттера» он презрительно фыркал по поводу такого откровеннейшего и бессовестного плагиата. Правда, у Стюарт школа волшебства была мрачным, пугающим местом, а каким оно еще может быть? Зато при чтении до дрожи резко ощущалось, что это волшебство НАСТОЯЩЕЕ, а не пряничное… А настоящим оно было очень, очень неприятным... По воскресеньям мирских передач, да и вообще развлечений не полагалось, даже чтение было под запретом – кроме божественного. Но мультики все равно были! «Суперкнига» и «Летающий Дом», и их тоже смотрели все, просто потому что это тоже мультики, яркие, красивые и захватывающие. События запоминались легко, а герои становились родными и близкими. И главное, в них было много таких героев, о которых из Библии ничего неизвестно, а здесь они были милыми и родными. И таким живыми. Девочка, которую воскресил Иисус, заболела из-за того, что мама выгнала из дома ее щенка, а она бегала под дождем и искала его… Мария, сестра Лазаря, молилась о заболевшем брате, стоя в реке, так тогда делали, чтобы быть чище и ближе к Богу. А когда вернулась домой, Марфа, не разобравшись, побила ее за мокрое платье, но не из злости, а от горя, потому что брат уже умер. Иосиф, когда к нему привели Вениамина, бросился к нему, раскрыв объятия, но спохватился и, напустив на себя показную суровость, задал какой-то пустой вопрос... И это все было так знакомо и близко, так ПО-НАСТОЯЩЕМУ. Позже Даниэлю приходилось смотреть и другие мультфильмы на библейские сюжеты. Но они его скорее раздражали. Были или слишком взрослыми, или наоборот пресными, как манная каша, они не шли ни в какое сравнение с теми, из детства. То ли они и правда были очень хороши, то ли он сам был ребенком, и они казались ему такими... Он часто думал впоследствии, может, не стоит взрослым решать, что детям рано, а что нет? Зря думают, что детям надо все упрощать и пересказывать в виде сказок. Может, им показывать просто все, как есть, а уж дети сами разберутся, что они могут понимать, а что нет? Ведь ему украдкой доводилось смотреть и очень взрослые передачи, для детских глаз совершенно не предназначенные. И они ему казались понятными. И непонятно было только, почему детям это нельзя смотреть? Он только потом разобрался почему, а в детстве на эти запрещенные аспекты он не обращал внимания, они его не интересовали и не трогали. К таким передачам в детстве только потому и тянешься, что они запретны, а если бы можно было свободно выбирать, он бы все равно выбрал мультики… И в первую очередь эти «библейские», хоть и не простые, но понятные, уже знакомые сюжеты представлявшие в новом свете… Немного наивно для взрослого, но так правдоподобно для ребенка, не научившегося еще условностям и фальши. Вот почему, как ни любил он позже Льюиса, но все-таки не мог отделаться от ощущения, что это сказка. Нереально. Хотя все равно красиво-прекрасиво. Однако бывают истории, которые не нуждаются в приукрашивании. Было в этих мультфильмах два особенных для него момента. Первый в «Суперкниге» - Благовещение... тогда он, конечно, не знал, что это так называется... Но был совершенно потрясен, когда на Марию, которая так по-домашнему прибиралась на кухне, вдруг пролился поток света, и голос зазвучал в вышине... И так же сильно потряс его в «Летающем Доме» момент, когда Иоанн крестит Иисуса, и снова вокруг разливается этот свет, еще более ослепительный и чудесный, а с небес спускается голубь, это было так непередаваемо КРАСИВО, и ему еще ничего подобного не доводилось видеть в своей коротенькой жизни. Это было самое первое, что он мог про себя назвать прекрасным. Тогда он впервые понял, что означает это слово. Если бы он увидел такое на картине, даже самой великолепной, или в кино с самыми лучшими спецэффектами, он бы так не поразился. Потому что и картины, и кино были ему еще малопонятны, а мультфильмы задевали его душу сильнее всего… Теперь, разглядывая в библиотеке энциклопедии и альбомы по живописи, ему все чаще приходило на ум это слово. Красота. И некоторые страницы в таких альбомах он рассматривал не только с интересом, как раньше, а с каким-то новым чувством. В первую очередь те, сюжеты которых были ему хорошо знакомы... Про них не нужно было ничего придумывать. Наоборот, можно было узнавать из них новые подробности того, КАК все было. А в том, что было, уже не оставалось сомнений. Хотя до него уже дошли слухи о том, что все это сказки и неправда, но глупостью было в такое поверить. Потому что если столько прекрасного было создано и посвящено чему-то, как можно сомневаться в существовании этого чего-то? Даже если бы не было высшего Света, эти картины создали бы его своей красотой. Но этой красоты не было бы, если бы не тот самый Свет. Само понятие красоты в его сознании прочно слилось с религией. Так, наверно, мыслили средневековые монахи, принявшие постулат «красота – это вера»… Тогда, конечно, он не сумел бы так четко все это сформулировать. Просто любовался картинками. От некоторых оторваться было особенно трудно. И не потому, что они были красивее остальных, а потому что таили в себе нечто особенное именно для него. Особенно запомнилась одна, ЧЕРНО-БЕЛАЯ иллюстрация, хотя самой картине, конечно, полагалось быть цветной. Но Верроккьо, тот, кто писал ее, не был так уж знаменит и нужен в этой книге, картина попала в иллюстрации только потому, что один из ангелов был написан юным Леонардо… Других картин этого мастера и вовсе не было в альбоме, но Даниэля сейчас не интересовали другие. На этой было изображено именно то, что когда-то так поразило его в мультфильме – Крещение. Изображено просто и безо всяких условностей, с наивностью и прямолинейностью истинной веры. За разглядыванием этой иллюстрации его и застал отец Христофор. Даниэль, конечно, знал его по имени, как и всех священников, которые работали в приюте. Никогда с ним, правда, не разговаривал, но все равно он был свой, и потому Даниэль не оробел и не растерялся, когда тот подошел и, присев рядом с ним, спросил: - Нравится? Даниэль кивнул. Не очень уверенно, правда. - Знаешь, что здесь изображено? – спросил отец Христофор. Не так, как учитель в школе, а по-приятельски. - Знаю. Крещение. Это Иисус и Иоанн Креститель. - А это? – отец Христофор указал на голубя. - Это... – Даниэль замялся. – Святой Дух, кажется... Он знал, что должен отвечать уверенно, и все-таки смутился. Потому что отвечать уверенно о том, в чем совсем не уверен, было глупо и под смеющимся взглядом отца Христофора как-то стыдно. Даниэль насупился и добавил совсем, как герой анекдота: - Про Отца и Сына я все понимаю… А вот про Святого Духа не очень… Он действительно не понимал, но осознал это только теперь. А раньше просто принимал на веру. Он знал, что Святой Дух - это голубь, и часть Троицы, но какая между всем этим связь, не улавливал. Здесь была какая-то тайна, о которой Даниэль догадывался и раньше, но которую не пытался осознать, считая чем-то далеким и недоступным, чем-то из мира взрослых. Однако отец Христофор и ответил ему, как взрослому: - Разве же про Них по отдельности можно понимать? Они одно. И здесь ты это видишь. Как нисходит Дух Святой. Через него Отец и Сын, Бог и Человек – одно. Каждый человек. Все мы в равной степени дети Божии. И именно через Святой Дух к нему причастны. Даниэль постарался обдумать услышанное. Если с ним так серьезно говорили, как со взрослым, нельзя было просто пропустить это мимо ушей. А обдумав, спросил: - То есть получается… Каждый человек немного Бог? - Каждый… И не немного. Ты ведь бывал на мессе? - Да, - ответил Даниэль шепотом, ощущая, что тайна, смутно угадываемая, придвинулась вплотную. - Слышал, как звенят алтарные колокольчики? Вот в этот момент ЭТО и происходит. - То, что здесь нарисовано? - Даниэль почувствовал, что в горле заскребло, хотя он все равно не до конца поверил. Слишком хорошо это все было бы. - Да. Мы хоть и не видим этого воочию, но можем почувствовать, как это происходит. Дух Святой претворяется в Святых Дарах, которые мы приносим Господу. И тогда они становятся воистину кровью и телом Христовыми, которые мы вкушаем. - Это как бы символ, да? - уточнил Даниэль. – Мы ему дарим вино и хлеб, как бы делимся своим… Тем, что дает нам жизнь... А потом Он как бы делится своим... И так друг с другом… Отец Христофор покачал головой. - Символ, это когда мы в обычной жизни каждодневно вкушаем дары Его. То, что Он дает нам. А на мессе это ТАК И ЕСТЬ. Нет никакого символа. Все правда, малыш. - Он… - Даниэль кивнул на картину. – Этот голубь... ну, свет, который мы не видим… Он превращает вино в Его кровь, а облатки в тело Христово. В тот момент, когда звенят колокольчики... и так каждый раз? - Да. - То есть мы едим Бога? – Даниэль не был уверен, что о таком можно спрашивать. Но нужно же было выяснить все до конца. Отец Христофор пояснил терпеливо. - Он становится частью нас, так же, как и мы часть Его. Весь мир, Им сотворенный, вмещает нас – миллионы людей. И каждый из нас вмещает в себе целый мир. Каждая частичка в нас - это Его творение и часть Его. Так же, как и Он претворяется в нас каждой частицей. Каждый миг нашей жизни. Разве это не более великое чудо, чем даже сама месса? Месса это лишь малое чудо для того, чтобы мы не забывали о великом. Не совсем понятно, верно? Даниэль помотал головой и смущенно улыбнулся. - Нам и не должно понимать до конца. Мир без тайны был бы лишен и величия. А вера есть величайшая из тайн... Да, воистину. Так просто верить в то, что случилось тысячи лет назад и что не коснулось лично тебя… Просто потому – а почему бы и нет? Столько на свете прекрасных легенд и сказок, кроме этой, но почему бы именно ей и не оказаться правдой? Но верить каждый раз, подходя к причастию, каждый раз осознавать реальность того, что происходит сейчас и с тобой, это совсем другое. Слова «тело Христово», которые Даниэль слышал и до этого сотни раз, вдруг наполнились смыслом, великим, пугающим и манящим. Он не понимал, почему остальные его ровесники относятся к этому с такой легкостью – может, просто они не понимали до конца, что происходит, или не верили? В то, что всякий раз принимают в себя частицу живого Бога, сами притом оставаясь его частицей… С тех пор он полюбил бывать на мессе, особенно если ее служил отец Христофор, что бывало довольно часто. И каждый раз, в самый ответственный момент, когда полагалось, встав на колени, склонять голову в молитве, он все же украдкой бросал взгляд в сторону алтаря. И хотя прекрасно понимал, что Святой Дух, сходящий на Дары, невидим, но каждый раз снова и снова надеялся, что на этот раз УВИДИТ... тот самый свет и голубя низлетающего на алтарь. Впрочем, свет был. Он всегда одинаково лучезарно и радостно лился из-под купола. А еще было пение хора, и чтение отрывков из Библии, и весь остальной ритуал, поначалу казавшийся длинным и сложным, но потом ставший слишком коротким. И легкая зависть к тем людям, которые ВНУТРИ алтаря, от которых он оказывался словно отделенным невидимой завесой. Даже когда он стал хористом, даже когда ему начали доверять иногда чтения Библии, он все равно чувствовал себя зрителем, а не вершителем обряда. Чтобы во всей полноте познать это таинство, это великое чудо, нужно было оказаться по ту сторону алтаря. А для этого был только один путь. Через католическую школу. Отец Христофор преподавал там, но и помимо занятий они теперь часто разговаривали. Даниэль привык рассказывать ему обо всем и спрашивать совета. Или просто задавать вопросы о том, что его беспокоило. Такие, которые он постыдился задавать бы другим отцам, даже самым добрым и понимающим. Наверно потому, что они не знали и не понимали его так хорошо, как отец Христофор, и могли бы, пожалуй, заподозрить в его вопросах дурное. А ему просто хотелось во всем разобраться до конца, чтобы не терзаться сомнениями. - Почему магия - это плохо? – спрашивал он, например. - А ты сам-то как считаешь? Отец Христофор редко давал сразу ясный и четкий ответ, хотя у него и были наготове ответы на все вопросы. Но обычно он сначала предлагал самому поразмыслить. - Ну, это грех… - отвечал Даниэль неуверенно. - В чем же здесь грех? - Потому что нарушение… Заповеди Божией. - Это все верно, но ни одна заповедь не дана просто так, без причины. В чем вред, например, от белой магии, ведь ради нее убивать и святотатствовать не надо. Какой смысл ее запрещать? Даниэль пожимал плечами. Он и в самом деле не понимал. - Волхвовать, гадать, ворожить - это значит использовать высшую силу, ведь так? - Наверно… - Все маги и ворожеи ее используют, подчиняют себе, управляют. А мы, верующие, – мы часть этой силы. В нас она воплощена. Разве приятно тебе, если тебя без твоего спроса используют, подчиняют тебя, управляют тобой? Ради своей только выгоды, ничего не давая взамен... Даниэль хмурился. - А разве нам жалко? Ну, поделиться… - Да поделились бы мы охотно! Но магам разве это нужно? Для них весь смысл - вырвать силой, покрасоваться своими умениями… Все равно как… - отец Христофор помолчал… - Как завоеватели, вторгаясь в город, грабят, разоряют, берут силой… И считают это за доблесть. - Я что же, ненавидеть их должен? Колдунов? И тех, кто на картах гадает, и астрологов, и всяких таких? Бороться с ними как-то? - Господь с тобой, нет, конечно. Пожалей… по-христиански. Сколько бы силы они ни украли, от источника ее они отрешены. Из-за слабости своей духовной. - Да, что с них взять, с убогих, - соглашался Даниэль с явным облегчением. – А «Гарри Поттера» читать можно? Практическая сторона вопроса тогда волновала его прежде всего. Отец Христофор усмехался и говорил, что сказки читать можно, а детям даже обязательно. Но не обязательно во всем им следовать. Например, не стоит пробовать полетать с крыши на метле. - Что я, совсем дурак, что ли? - Те, кто на картах гадают, да на рунах, тоже, вроде, не дураки... А результат в итоге тот же... - А вот если камешек или талисман… От него можно брать силу? - Если тебе близкий человек этот камешек подарил, с любовью и молитвой, тогда только и стоит его хранить и считать талисманом… Как будто частица того человека в нем. Но забирать какую-то силу у простого бездушного камня, это лишь себе вредить… Зачем, если ты и сам эта сила? Зачем забирать чужую? Не важно, у камня ли, у дерева… Она им Господом определена, так пусть уж каждому свое… Ты отдавать можешь, а не брать… Даниэль прекрасно все понимал, но не мог удержаться, чтобы не высказать все возражения. - А у Толкиена эльфы колдуют. А они хорошие. Отец Христофор был человек начитанный и подобными вопросами не смущался. - Так ведь они не люди. И путь у них другой. Они им и следуют. А вот когда человек колдовать начинает, он свою природу предает. Сам посуди, хорошо ли это? Человек тем и хорош, что он человек, а не эльф, не дельфин и не бабочка… Даниэль в таких случаях смеялся и говорил, что был бы не против немного побыть дельфином... Несколько лет его жизнь была размеренной и гармоничной, и уже казалось, что так будет всегда. Конечно, большинство его ровесников жили по-другому, или хотя бы стремились к другому, но его устраивала именно такая жизнь. В церкви он проводил времени больше, чем в каком-либо другом месте, радуясь тому, что успел узнать, и каждый день узнавая что-то новое. И не понимая, почему такая жизнь кажется кому-то со стороны ограниченной и неполноценной, и почему ее необходимо изменить…