Покаяние — это жертва, добровольное наказание, демонстрирующие раскаяние. И чем грех ужаснее, тем больше причиняем мы и себе страдания. Для некоторых полное покаяние — это смерть, но для других это просто способ положить чему-то конец. Эмили Торн/Аманда Кларк
На улице стояло второе августа, в это время школа Магии Хогвартс отдыхала от вечно гомонящей толпы юных магов. Коридоры радовали своей пустотой и тишиной. Особенно сильно покоем наслаждался профессор зельеварения Северус Снейп, потомок древнего магического Рода Принц. Но сегодня профессор был зол — нет, он был в ярости. Черные как безлунная ночь глаза разве что молнии не метали и обещали всем встречным неизбежную и болезненную смерть. Мужчина мерил резкими и как всегда быстрыми шагами свою комнату, его руки бессильно сжимались в кулаки, а дыхание прерывисто вырывалась из-за плотно сжатых губ от еле сдерживаемых ругательств. Причина такого поведения была проста с одной стороны и очень сложна с другой. Буквально вчера Дамблдор получил донесение от надсмотрщика Гарри Поттера, заявив, что этот чертов мальчишка Поттер больше не живёт, как выразился детектор, «в безопасном месте»! Его тетка, у которой маленький Поттер проживал после смерти своих родителей, оповестила, что тот сбежал ещё как год тому. — Чертов Альбус, как он мог оставить ребёнка и ни разу не проверить его?! Это же каким идиотом надо было быть?! — резко остановился профессор, из-за чего полы его мантии взметнулись вверх, как крылья гигантской летучей мыши. — Старый маразматик, как вообще можно было отдать маленького мага в руки ненавидящим его маглам?! Северус сразу же отправился на Тисовую Улицу, как бы по просьбе старого директора, но на самом деле просто желая узнать, что могло сподвигнуть ребёнка на побег. Он по себе знал, что такие мысли и уж тем более действия на пустом месте не появляются. Как бы Снейп ни ненавидел Джеймса Поттера, он никогда не пожелал бы вреда ребёнку своей любимой. Он ни за что бы в этом не признался, но он уже давно пытался выяснить у Дамблдора место, где жил маленький Поттер. Он просто хотел убедиться, что тот — полная копия Джеймса, и попытаться заставить себя его ненавидеть, ведь так было бы проще защищать щенка, быть уверенным, что помогает только из-за обещания Лили. Он боялся признаться даже себе, что давно мечтал о семье. Когда-то он фантазировал, что он, Лили и их ребёнок будут жить в большом доме — да даже бы маленький домик на окраине Хогсмида сгодился, — каждый день вместе есть, вместе сидеть по вечерам у камина; что он будет учить своего сына зельеварению, что каждый день будет наполнен светом и радостью. Северус и сейчас помнил свои мечты, и если бы взглянул в зеркало Еиналеж, то увидел всё ту же картину. Но только сейчас эти мысли были глубоко спрятаны в самых тёмных уголках его души, сейчас он окончательно понимал, что уже больше никогда его самая тайная и заветная мечта не исполнится, никогда... Мужчина устало и как-то одеревенело свалился в кресло, голова безвольно упала на спинку мебели, а совершено пустые глаза уставились в каменный потолок. У него было просто отвратительное настроение. Сегодня — нет, ещё вчера, когда приперся не в меру взволнованный Альбус со своими новостями, — именно тогда последняя нить, державшая его в равновесии, оборвалась. В тот момент ему показалось, что земля ушла из под ног, в ушах зазвенело, а мозг отказался воспринимать какую-либо информацию. — Лили, — тихое имя сорвалось с сухих потрескавшихся губ, и столько горя и безнадежности было в этом слове, что сердце начинало болезненно сжиматься. Снейп как-то ломано, словно под Империусом, поднялся с кресла и прошел до шкафа, руки сами распахнули деревянные створки и, подрагивая, нащупали бутылку коллекционного виски — подарок Люциуса Малфоя. Пальцы цепко ухватились за горлышко, вытаскивая его из недр полок. Северус снова вернулся в кресло. Он даже не стал искать стакан, сейчас ему было на все плевать. Одним взмахом волшебной палочки мужчина вытащил пробку и, долго не раздумывая, отхлебнул из бутылки бронзовую жидкость. Виски раскаленной лавой прошёлся по горлу, заставив зельевара закашляться с непривычки. Он уже давно не напивался, наверное, ещё с того вечера в Хэллоуин 81-го, когда умерла Лили — тогда он пил из-за ее смерти, из-за того, что это он был виноват в этом. А сегодня он пьёт за упокой ее сына... Гарри. Профессор чересчур хорошо знал натуру людей, знал и о том, что эти мордредовы маглы ненавидели всё, что касалось магии — всё он это знал, но ничего не мог с этим поделать. Он много раз спрашивал у Альбуса о мальчике, много раз просил — нет, не умолял, это ему не позволяли те жалкие ошметки гордости, что у него остались. Да и понимал глубоко в душе, что даже его мольбы не смогли бы помочь. Снейп даже пошёл на преступление и применил к этим мерзким маглам Легиллименцию, и увиденное ему не понравилось. Раз за разом он проматывал в голове воспоминания «родственников» Гарри, смотрел на то, как жалкие людишки обзывали малыша и его родителей. Профессор был не прочь и сам сказать пару ласковых в адрес Джеймса, но Лили... Ему было больно слышать все те гадости про человека, которого он любит. Ему было жаль ребёнка, которого избивали за то, что он не делал; его сердце сжималось, когда он смотрел на то, как после нескольких дней голодовки из коморки под лестницей выбирается маленькое тельце в тряпье. Он был зол на маглов и ... на себя: он был должен ему помочь, он же дал обещание! Незаметно Снейп выпил уже половину бутылки, и в голове уже стоял непроглядный туман, мысли путались, а на душе все ещё было погано. Ему хотелось разрыдаться, как мальчишка, хотелось пойти и разбить о седую голову Альбуса уже почти пустую бутылку виски, но Северус все ещё оставался сидеть в старом кресле и допивать последние глотки обжигающего алкоголя. — Лили, — мутные, но все ещё наполненные тоской глаза смотрели в потолок, — я не смог защитить твоего ребёнка, я не сдержал своего обещания, я такой трус! Боялся увидеть его, не смог спасти, я должен был заставить этого старого пня хоть раз проведать его. А я все сидел тут и жалел себя, мне было совсем плевать на него, я боялся и уже заранее ненавидел его... Гарри. Последние капли скатились по горлу, мужчина уже давно перестал чувствовать вкус алкоголя. Он потряс бутылку, проверяя, не остался ли ещё глоток, а после, уже пустую, кинул в незажженный камин. Стекло встретилось с каменной кладкой, разбилось, разлетевшись на сотни маленьких осколков. Один из них отлетел обратно и, пролетев мимо, опалив мимолетной болью щеку зельевара, стукнулся обо что-то за его спиной. Это что-то звякнуло. — Ой! — послышалось с той стороны. Зельевар потрясенно выпрямился и с нескрываемой тревогой и толикой злости на то, что кто-то посмел войти в его покои, он повернулся на звук. То, что он увидел, можно было принять только за галлюцинацию. Мутным глазам мужчины предстало большое зеркало в человеческий рост, он уже и не помнил, как давно или же откуда оно у него появилось, просто все время, что он работал в Хогвартсе, зеркало стояло в его комнате, хоть он и нечасто им пользовался. Но не это его шокировало, а то, что в зеркале стояла маленькая Лили, такая, какой она была в девять лет, разве что более худая и угловатая, да волосы были не цвета вороньего крыла, а огненно-рыжие. Большие зелёные глаза смотрели на него с настороженностью и с интересом. — Гарри, — как-то неожиданно, даже для себя выдал зельевар. — Прости меня, я не смог тебя защитить, должен был, но не смог, боялся, ненавидел твоего отца, забывал, что ты ещё и сын Лили, они все говорили, что ты копия этого проклятого Джеймса. Но они врали, ты так похож на свою маму... — всё шептал мужчина, смотря в знакомые изумрудные глаза, и скоро его речь переросла в бессвязное бормотание.***
Мальчик молчал и недоуменно смотрел на откровения мужчины. Этот человек был первым, кто смог его увидеть. До этого момента все, к кому он заглядывал в зеркала, не замечали его, для них его не было. И это был первый раз, когда зеркало появилось само, баз его просьбы, и почему-то с навеянным любопытством ребёнок сунул в него свой хорошенький маленький носик. Он знал этого человека: уже несколько месяцев ребёнок наблюдал за хмурым зельеваром. Когда он подслушал разговоры ребят в туалете о мрачном профессоре, он им не поверил. Мальчик по себе знал, что такое клевета. На него часто наговаривали: сначала всем на Тисовой улице, а потом в школе. Сначала он ещё пытался говорить, что это не правда, обман, а потом... потом он смирился. Смирился, как с оскорблениями и подзатыльниками дяди Верона. Тот разговор чем-то его задел, и он сам захотел посмотреть на угрюмого профессора. Как он и думал, это был лишь глубоко несчастный человек. Нет, снаружи это был грубый, язвительный и злой мужчина. Но под всей этой шелухой было сердце с глубокими кровоточащими ранами. Его чёрные глаза были переполнены одиночеством, тоской и смывающей всё на своём пути болью. Все эти чувства он и сам видел в глубине своих зелёных глаз, все они были ему не новы. Наоборот, они были его постоянными спутниками, они вели его под руки всю его такую ещё маленькую и короткую жизнь. Они не отпускали его ни на минуту; могли спрятаться где-то глубоко в душе, но так же незаметно, как залегли, могли и выпрыгнуть наружу. Только в этот раз впились в тело ребёнка ещё сильней, ещё отчаянней. Создавалось такое ощущение, что они вгрызались в него до костей, как оголодавшие собаки в брошенный им кусок мяса. Каждый день наблюдая за мужчиной, Гарри подмечал, как они похожи. Часто ребёнок и сам пытался «напасть», сказать что-то обидное до того, как это сделают ему. Только ему часто не давали даже шагу сделать лишнего. Иногда ему казалось, что он перестает быть человеком и превращается в загнанного в угол волчонка, которого отыскала группа охотников. Животное пыталось спастись, но было чересчур мало и притом в одиночестве, а охотников много, и все желали ему смерти... Людям было не стыдно за свою «стаю», неважно, что толпой нападали на одного. Ведь это так легко — напасть всем вместе на одного слабого. И совсем стало бы по другому, если бы на пути охотников появился матерый волк. Этого самого матерого волка маленький Поттер видел в Северусе: когда-то это был такой же загнанный волчонок, всеми ненавидимый и пинаемый, но сейчас он в одиночку мог встать против нескольких противников и выйти победителем. Вот только… тот маленький ранимый зверь все еще сидел где-то глубоко внутри. Он огрызался, скалил клыки и бросался первым, прежде чем его пнут. Волчонок больше не искал ласки, страх был намного сильнее желания, чтобы его погладили по голове и похвалили. Мальчик даже понял и принял все слова мужчины, даже то, что он знал о нем и не нашел, он готов был ему простить. Впервые кто-то говорил ему не гадости, впервые кто-то переживал о нем. Впервые кто-то пытался о нем заботиться, пусть и только в мыслях. Это заставляло верить, что у него наконец-то может появиться семья, самая настоящая, как и у других детей.***
Взгляд, направленный направленный на Северуса, источал бесконечную надежду. Мальчик смотрел, и мужчине казалось, что эти зеленые очи о чем-то безнадежно и отчаянно молят его. Если бы он только мог знать, он бы выполнил всё, не раздумывая, пытаясь хотя бы таким способом искупить свои грехи. — Что мне сделать для тебя, чтобы ты меня простил? — заплетающимся языком спросил зельевар, стоя на коленях перед холодным стеклом. — Вы… станьте… пожалуйста… моим папой, — последнее слово было сказано тихим неразборчивым шепотом. — Хорошо. Я буду твоим отцом! — твердо, несмотря на то, что в голове стоял непроглядный алкогольный туман, сказал Снейп, доставая волшебную палочку. — Я, Северус Тобиас Снейп, клянусь магией, что буду достойным отцом Гарри Джеймсу Поттеру! В миг поднялся шквальный ветер, подхвативший мелкие предметы в комнате и заставивший их кружиться по комнате. Яркая вспышка окутала мужчину и мальчика по ту сторону зеркала. Что-то громко громыхнуло, и все стихло. Лишь Северус остался валяться на полу, а из зеркала, удивленно моргая, смотрел мальчик. Он не понимал ничего из того, что сейчас произошло, но чувствовал, что это важно. А еще где-то в районе сердце разливалось что-то горячее и, кажется, живое, мерно стуча в такт его сердцу. Это невероятное чувство заставило малыша радостно улыбнуться. — У меня теперь есть папа! — Гарри захотелось всему миру рассказать это, всем и каждому, чтобы все знали, как ему хорошо.