Горячий Источник

Ночь прошла не так плохо. За чертой города Какудзу выпустил из спины сгустки чакры, каждая из которых венчалась стихийной маской. Три из них полностью отделились от него и скрылись над лесом. «Знал, что ты урод, — сказал заинтересованный Хидан, — но не думал, что настолько». Потом устраивались на ночлег. Хидан долго мылся в ручье и так же долго оттирал там песком свои штаны от засохшей крови. «Я проебал твою сучью зарплату, — сообщил он зло, вытрясая и отряхивая плащ. — Как ты тока не треснул от жадности, мать твою». Первая половина ночи прошла тихо. Упал туман. В зябком воздухе хорошо слышались далекие звуки, но скрадывались неслышные шаги. Какудзу проснулся от пинка. Он поверить не мог, что это возможно. — Короче я мерзну, — сообщил Хидан, нависая и кутаясь в плащ. — Дай мне эту хуйню. — Что?!.. — Какудзу обернулся, и его глаза окончательно налились кровью. — Дай мне эту сраную хуйню, — выставил подбородок Хидан, — из твоей спины. Она теплая. — С какой стати я должен тебе что-то отдавать, недоумок? Хидан распахнул плащ: — Если ты пидар, вопрос снимается. Вчера было очень круто. Какудзу выставил руку, предупреждая, что он не пидар. И да, он согласен на все. Сложил печать и выпустил из спины свободную маску земли. Ей он управлял лучше всего как родной стихией. Маска мгновенно облепила Хидана, запустив нити чакры ему в уши, ноздри, под глазные яблоки, в рот, и во все найденные щели. Темный кокон пошатнулся и упал в траву. Какудзу щелкнул пальцами, лег и закрыл глаза. Поделом. — Круто! — раздался полный восторга вопль слева. — Кончай нах шебуршать! Какудзу! Ты ж сказал, что не пидар! Ну что за дела мать твою… Какудзу застонал. Сложил печать. Как вышло, что он постоянно должен сопляку то одно, то другое, словно Какудзу — рог изобилия? Почему ни воспитательные меры, ни побои не работают?.. Утром плохо спавший и подмерзший Какудзу обнаружил счастливого Хидана, частично выпраставшегося из темной массы чакры. Руки и ноги его были плотно окольцованы, а щека касалась фарфора. Оскал белой маски казался сытым.

* * *

Выпущенные накануне маски вернулись. Теперь было ясно, в каком направлении искать беглецов. К середине второго дня они настигли искомую группу. В ней были мужчина с двумя клинками за поясом, женщина в кимоно и три шиноби Камня. Женщина смеялась. Какудзу резко выбросил руку и притянул Хидана за полу плаща. — Не вздумай орать, — сказал он весомо. — Сучка моя. С остальными делай что хочешь. — Зассал? — Хидан сверкнул косой. Плащ рассекся, кусок остался в руке Какудзу. Хидан перекинул кусарикаму в левую руку и, не сбавляя бега, стал раскручивать трос, удлиняя его метр за метром. Какудзу поставил кейс на землю и спокойно занялся своей частью плана. — На колени перед великим Богом, грешные отбросы! — орал Хидан, несясь вниз по камням, — Настало время кары за ваши смрадные грехи, распутство и презрение к смерти! Да покарает он все святотатства потоками отрезвляющей крови!.. Шиноби Камня развернулись и стали быстро складывать печати. Одновременно коса Хидана по стремительной дуге подсекла по ногам гражданского ронина — тот еле успел откатиться. Шквал огня и серия взрывов, выпущенных в Хидана, заволокли видимость. Женщина завизжала. Раздался разъяренный вопль, хохот, что-то вылетело из эпицентра, земля дрогнула — и наступила тишина. Дым медленно рассеялся. Поле битвы было пустым. На траве, смешанной с каменой крошкой, корчился ронин, женщина склонилась над ним, громко причитая. «Отлично!» — подумал Какудзу. Он никуда не торопился. На теле ронина начали одна за другой раскрываться раны, и было совершенно непонятно, когда Хидан успел их нанести. Ни его, ни охраны не было видно. Наконец ронин схватился за сердце, дернулся и поник. Женщина начала громко выть, беспомощно оглядываться, трясти любовника, царапать себе лицо, одним словом она была в скорби. За линией камней послышался грохот взрыва и брань. Взвился знакомый истеричный смех: «Думал уйти от гнева всевидящего Бога, нечестивая тля?! Готовься познать очищающую боль!» Поднялось облако пепла, потянуло гарью. Какудзу спокойно выбросил из земли сгустки нитей и схватил женщину за ноги. Пока он приближался, продолжая складывать печати, чакра оплела ей руки. Женщина кричала, пиналась, сдирала с себя путы, но ничего внятного не говорила, не звала на помощь — Какудзу сделал вывод, что тупой Хидан сделал очень умную вещь: убил заказчика. Теперь зови не зови — кому какое дело. Судя по всему, нанятые шиноби были не очень дороги, какие-нибудь чуунины по цене миссии С. Подойдя, Какузу схватил женщину за волосы: — Не дергайся, или покалечу. — Кто ты такой? Тебя нанял мой муж? — крикнула она. — Не твое дело, — резонно ответил Какудзу и сунул ей кляп из обрезка хиданова плаща. После этого он ткнул ее пару раз, чтобы не брыкалась, и связал шелковой веревкой по всем правилам шибари. Потом Какудзу вывернул карманы мертвого ронина. Женщина мрачно смотрела на него из-под ресниц. В карманах было пусто. Какудзу снял с мертвеца клинки, проверил лезвия — добротная работа, можно хорошо продать, сунул мечи за пояс. Потом он вынул кляп: «Где краденое добро по этому списку?» — и предъявил из кармана лист бумаги. Женщина расхохоталась: «У этих трусов! Они такие же продажные подонки и воры, как и вы!». Какудзу пожал плечами и снова заткнул ей рот. …Наконец появился Хидан. Из его бедра торчали какие-то осколки, лицо было в саже, по лбу текла кровь. На лезвиях кусарикамы налипли темные волосы. — Еле сука догнал, — сообщил он. — Вот нихера себе мурзилка! — и он умильно уставился на пленницу. — Хидан, — предупредил Какудзу. — Ты долго. — В следующий раз я буду щупать кралю, а ты вершить суд, — вытаскивал осколки Хидан, продолжая сверлить женщину глазами. — Ай! — поморщился он. Глаза женщины потеплели. — Я бы тебе пучок редиса не доверил, — пробормотал Какудзу. — Кстати, где трупы? Они нам нужны. — Да не гони, — избавившись от осколков, Хидан стал сматывать катушку троса, распахнув плащ и зафиксировав косу шеей. Трос шел с рукояти кусарикамы через рукав к мотку на поясе. — Ты сказал, я могу делать с ними что хочу. — И что ты с ними сделал? — Порубил и сжег, — лаконично ответил Хидан. Какудзу отметил, что при женщине манеры Хидана улучшились. Его движения стали более эффектны, слова весомы, а лицо источало обаяние. С некоторым напряжением Какудзу отметил, что между ним и пленницей мгновенно завязался молчаливый диалог. В нем участвовали глаза, позы, даже ритм дыхания. Демонстрация торса тоже не случайна. Они клеили друг друга прямо тут, еще не успел остыть оплаканный труп. Какудзу был очень стар и прекрасно знал, почему так происходит. Убогая тварь хочет трахаться, а женщина — сбежать. — Заканчивай, — подхватил женщину на плечо Какудзу. Женщина протестующее замычала. — Я вычту утраченные ценности из твоей доли. — Валяй, — перехватил косу Хидан и снова поразил Какудзу. Он прикрыл женщине ноги сбившимся подолом кимоно. Дорога назад была неспокойна. Ясный вечер делал тени длинными, а мысли праздными. Хидана нельзя было оставлять за спиной — мало ли, что он там делает. Может, перемигивается с сучкой. Какудзу постоянно оглядывался. Он даже завел серьезный разговор о правильном финансировании миссий и необходимости пристойного поведения в публичных местах. Хидан отвечал односложно. Словно их роли поменялись. Около полуночи пришлось сделать привал. Женщина извивалась, как змея, ее конечности затекли. Какудзу опустил ее на землю, ослабил веревки и одновременно защемил шею чакрой. «Пошли по нужде», — буднично сказал он. Хитрый или тактичный Хидан скрылся. Какудзу выбрал для ночлега закрытое плато в камнях, выше тракта. Валуны защищали место от ветра, сухая земля прогрелась за день. Толстые стволы кедров, дробя камень, возвышались между гряд. Позади валунов бил ключ. Светила полная луна, сверху хорошо просматривалась дорога. Какудзу привязал женщину к стволу на метровой веревке, чтобы она могла лечь. Ноги ее были крепко спутаны, руки связаны локтями за спиной, во рту кляп. Перед этим он ее напоил. Хидана не было очень долго. Чистил он косу, блевал или молился — было неизвестно. Наконец, он показался. С волос капала вода. «Чистоплюй», — отметил Какудзу. Вчера это его забавляло. Сегодня напрягло. …Какудзу сидел у валуна на плаще, поджав под себя ноги, опираясь на рукоятки трофейных клинков, и методично пересчитывал деньги. В городе он это сделать не успел, решив не мелочиться при заказчике, а потом стало не до того. Сейчас крупная сумма приятно грела душу. Через пятьдесят часов она пополнится вдвое. Возвращаться с деликатным грузом придется медленно, зато без сюрпризов. Хидан приставил косу к валуну, сбросил плащ и отстегнул катушки. Двадцать восемь метров в двух мотках, по четырнадцать в каждом. Два тяжелых удара об землю — за ними придут тишина и здоровый сон. Потом отцепил крепление с древка кусарикамы, вытащил из рукава трос и набросил плащ на плечи. Привычные, точные действия, от которых веет уютом. Потом он снял поясную сумку с сюрикенами и прочей ерундой. Какудзу сделал вид, что не замечает. Сопляк не должен чувствовать себя слишком самоуверенно. Хидан привалился к камню и лениво следил за руками счетовода. — Я четыре дня не жрал, — сказал он. — Ты ничего не хочешь сказать по этому поводу, а, бабло-сан? — Пятьдесят тысяч двадцать три, пятьдесят тысяч двадцать четыре, — ответил Какудзу, листая пачку банкнот. — Мне нужен белок и глюкоза. Но для тебя ебать я переведу: хочу мяса и сладкого вина. — Пятьдесят тысяч двадцать шесть, — шелестел Какудзу. — Это лишняя трата. Ты бессмертен, так что не развалишься. Пятьдесят тысяч двадцать семь. — Я теряю много крови, — потер шею Хидан. — Я не могу подводить Бога неблагочестивым приношением. Презренная бережливость плоти — смертный Грех. — Пятьдесят тысяч двадцать девять… пусть твой божок накормит тебя, Хидан. Говорят, он куда могущественнее моего. Пятьдесят тысяч тридцать. «Выкуси, — ухмыльнулся Какудзу, — мы живем в мире реальных ценностей, а не сраной мистики, и пока ты не начнешь зарабатывать — ты никто». Хидан откинулся на камень и несколько минут наматывал на палец цепь амулета. Белый металл тихо позвякивал, скользя по звеньям, бился об ключицу, словно крылья стрекозы. Это говорило, что урок усваивается. Если б он не усваивался — Хидан бы начал блажить. Женщина у дерева не сводила с Хидана глаз, даже выпрямилась. Как и следовало ожидать, говнюк встал и направился к ней. — Скучала, детка? — присел он. Женщина тихо замычала с богатой интонацией. «Да пиздец», — понимающе кивал Хидан. Женщина мычала то долго и умоляюще, то короткими очередями. «Не говори, ебать такую жизнь», — уронил ей руку на бедро Хидан. Какудзу считал деньги очень напряженно, полностью обратясь в слух. Перестав различать воркование, он впился глазами в парочку: конечно, Хидан вынул кляп. Он вертел в руках кусок своего плаща и никак не мог понять происхождение этой тряпки. Пленница пыталась вытереть рот о плечо. — Хидан! — окрикнул его Какудзу. — Вернись. — Сейчас моя очередь на женщину, — спокойно ответил тот. — Ты лапал ее целый день. — Ты слышал меня? — захлопнул кейс Какудзу. — Это не трофей. — Но я убил ее хахаля, и хочу ее утешить, — бросил Хидан. После этого он придвинулся к пленнице, и некоторое время раздавался только еле слышный шепот. Какудзу открыл кейс и быстро пролистал оставшиеся деньги. Закрыл замок на код, положил кейс под спину и с каменным лицом начал следить за развитием событий. Голубки целовались. Женщина была очень эмоциональна. Судя по всему, Хидан отлично ее утешал, потому что когда он отстранился — она потянулась к нему всем корпусом, вытянув шею. Хидан обнял ее левой рукой, положив затылком на руку, зарылся другой рукой в темные волосы — и продолжил. Какудзу бесился молча, в конце концов он сам выбрал такой расклад. Можно было не считать деньги вслух, а пообещать обед за хорошее поведение. Женщина начала тереться об Хидана бедром, грудью, откровенно показывая, что готова к большему. Ее ноги были связаны от пояса до ступней, и она походила на выброшенную на берег щуку. Какудзу ей не верил — ни одна женщина в его жизни не загоралась так мгновенно, так что дело, конечно, в хитрости: если тупой Хидан пойдет на поводу, ему придется ее развязать. — Твой партнер такой страшный… — ворковала она, лаская Хидана щекой. — Жестокий, бездушный человек… а ты такой молодой… нежный… муж убьет меня. Я хочу пожить напоследок. — Детка, ничо что я священник? — хохотнул Хидан. Женщина засмеялась, опуская голову под хиданову руку. «Ай!» — вскрикнул Хидан. Какудзу сжал в кулак кедровые иголки. Демонстративная телесность Хидана не была для него новостью, однако такое погружение в чувственность удивляло: его собственное тело давно было не способно на слияние с кем-то, и он резонно полагал, что склонность Хидана к боли — прямое следствие невозможности получать удовольствия обычным путем. — Хочу быть с тобой, — шептала женщина, скользя по груди Хидана, пока его руки ласкали ее спину. — Хочу быть с тобой… Хидан перехватил пленницу, нагнулся с ней к земле и сунул руку в задний карман штанов. Через миг в ней сверкнул складной нож. — Хидан! — крикнул Какудзу. Его фаланги, погруженные в землю, мгновенно прошили расстояние до парочки, выстрелили из-под земли, и мотки чакры обхватили Хидана. Один вцепился ему в бедро, другой в лодыжку. — Погоди, детка, — сказал Хидан и отстранился. — Скупая старая жопа не хочет, чтобы мы были вместе! Нечестивая ревность. Че за дела? — обернулся он к Какудзу. — Не смей трогать веревки! — предупредил тот. Хидан поднял руки. Он выглядел вменяемым, и Какудзу снял захват. Но его контролирующая чакра, готовая в любой момент изменить ситуацию, осталась тут. Хидан снова склонился к пленнице, и некоторое время слышался только звук поцелуев, стоны Хидана и прерывистые вздохи женщины. «Я буду с тобой», — пообещал Хидан, чиркнув по ее плечу ножом. Женщина вскрикнула. Хидан прильнул к царапине. Потом он резко встал. Отступив в центр каменного пятачка, Хидан поднял руки к луне — в ее свете они казались неестественно белыми — и располосовал правую ножом. «Эту церемонию, крошка, я посвящаю тебе!» — изрек он. Какудзу хмыкнул — херов позер. Кровь черной дорогой пролегла к локтю, срываясь на землю. Хидан подцепил ее правой ногой, левой широко шагнул в сторону, и, раскрутив себя разведенными руками, начал чертить на камне круг. Левая опорная, правая скользящая. Это было похоже на древний танец, растяжка у Хидана была хорошая, и круг вышел большим. Не отрывая ног от земли, он вписал в круг треугольник, застыв на финальном росчерке, как боец после удачного удара. На минуту кровавый символ полыхнул алым и медленно угас. Печать. Какудзу прежде не видел этой техники и с поздним любопытством копался в памяти, просматривая места старых ночлегов. Хидан сложил руками печать. После этого он исчез. Вместо него в центре треугольника обозначился белый скелет, по тазовые кости утопленный в серых штанах. Скелет развернулся лицом к Какудзу, расстегнул штаны и встал на колени. Видимость была плохая из-за угольной черноты, но движение белых костей не оставляло сомнений. Хидан ласкал себя, при этом в одной руке у него все еще был нож. Луна бликовала на лезвии. Этим лезвием он проводил по своей груди и шее длинные царапины — кости грудины и ребра были несколько раз перечеркнуты узкими полосами. Женщина начала биться и горячечно бормотать, стремясь вырваться. Хидан не торопился, гладя свою шею скрещенными руками, массируя плечи, защемляя фалангами соски, раскачиваясь как стебель. Обнимающие себя кости выглядели жутко, Хидан самозабвенно бродил пальцами по порезам на ребрах, наносил новые, но его дыхание участилось. Движения стали более резкими и откровенными, видимо, он хорошо себя знал. «Тебе нравится, детка?» — шептал он. Женщина боролась с веревкой и с собой, закрыв глаза, ее дыхание было тяжелым. «Подонок!» — наконец выдавила она. «Я все исправлю!» — горячо сообщил Хидан, утопив одну руку в ткани, другой вынув из обмотки штанины свой складной штык. Это был узкий цилиндр в локоть длиной. Хидан подышал на него, помассировал в кулаке. — Анал? — выставил он штык в сторону женщины. — Тока говорят, это больно. Женщина протестующее закричала — но, конечно, ничего остановить не могла. Хидан завел руку со штыком за спину: — Я не могу бросить тебя так, детка. Чето не рассчитал, что мы такие разные!.. — Стой!.. — в голосе женщины были слезы, неподдельный ужас и гнев. Ее глаза были наполнены ими же. — Просто закончи! Пожалуйста, просто закончи!.. — Сама не знаешь, что теряешь! — Хидан одним движением раскрыл штык и вонзил его себе в бедро. Женщина страшно закричала. Какудзу все понял. В одно мгновение он втянул фаланги, схватил Хидана за запястья, рывком развел их и прижал к земле за его головой. Хидан прогнулся дугой, издав вопль. Удлиненные руки Какудзу были тяжелы, как камень. Хидан обмяк, напряг пресс, и рывком вырвал правую руку из сустава. Женщина заорала. Хидан напрягся снова — но Какудзу успел подскочить. Со всей силы он засветил Хидану ногой в живот, роняя наземь. Расправил ему ноги — колено прибитой к земле ноги хрустнуло — и наступил на грудь. Женщина хрипела. — Ждал тебя, чувак, — сообщил Хидан и заржал. Его малиновые глаза были безумны. — Хочешь боли от меня? — вдавил его в землю Какудзу. — Да ты ничо кроме нее дать не можешь, мудак. Но она от тебя топорна. Правда, крошка?.. Какудзу в сердцах с разворота пинком раздробил Хидану второе колено, его крик слился с воплем женщины. — Да! — орал Хидан. — Греховно наслаждение, если оно не несет в себе Боли! Обрушь ее на меня, о великий Дзясин-сама, чтоб я не сдох без Просветления! Яви свои цепи страдания! — и с этими словами Хидан вырвал из сустава вторую руку. Какудзу взвыл. Изувеченную пленницу еще можно было спасти, но спасти свои деньги Какудзу уже не мог. Ярость выплеснулась из него потоками чакры, порвала Хидану горло и вошла в полости, оплетая органы и сосуды. Эта тварь должна была умереть здесь, сейчас, любой ценой. «Привет», — отреагировал Хидан, с трудом сгибая шею и касаясь темных нитей языком. Судя по всему, говорить он мог в любом состоянии. Утвердив контроль над ненавистным живучим телом, Какудзу снял захват, достал из-за пояса клинки и двумя ударами вогнал их в ладони Хидана по гарду. Женщина беззвучно содрогалась. — Будь со мной нежен, бабло-сан, — хрипло выдохнул Хидан. — Ибо стоишь в храме и попираешь алтарь. …Какудзу был занят. Вытащив из обмотки хидановых штанов еще один штык, он раскрыл его и прибил к земле вторую ногу напарника. Краткая судорога и перебой в дыхании его удовлетворили. Это было бессмысленное действие — все конечности Хидана и так были повреждены. Видимо, Какудзу доставляло удовольствие владеть не только телом, но и арсеналом ненавидимого человека. — Я не позволю тебе сдохнуть от потери крови, — присел он. — Твоя агония будет бесконечной, пока не окупит мне каждый потерянный рю. После этого он пробил пальцами кожу на груди Хидана и вывернул два ребра. Рисунок костей являлся наглядной картой. Нити чакры устремились туда, пережимая мелкие кровеносные сосуды. Прямыми ладонями Какудзу раздробил Хидану ключицы. «Ты прекрасен!» — взвыл Хидан. Какудзу вывернул ему третье ребро и достал кунай. Железной хваткой взяв Хидана за взмокшие волосы, он опутал нитями его череп и вогнал кунай под границу волос. Лезвие вошло у виска, развернулось в сторону глаза и медленно поплыло вниз, очерчивая железным ребром контур лица. Из верхнего надреза потекла кровь — Хидан, покрытый испариной, прикрыл глаза — словно делал одолжение, но его дыхание стало поверхностным и очень частым. Губы шевельнулись — он начал молиться. Какудзу поддел край кожи и не спеша потянул ее со лба к подбородку. Если бы не это сучье миловидное лицо — ничего бы не случилось. Лицо шиноби должно быть закрыто тканью. Глумливое лицо Хидана вообще не имело права на существование. На уровне глаз он совершил резкий рывок, чтобы разрыв пришелся точно по надрезу, вызвав приятный вопль. Оголенная плоть кровоточила, речь Хидана стала слышна: «Поклонение Твоему гневу, и стреле Твоей — поклонение… Податель Бессмертия, Избавитель от нищеты, Разрушитель мира, Разящий со всех сторон, Попирающий черепа в красных одеждах, — поклонение тебе и копью Твоему — поклонение…» Голос был низким и хриплым. Какудзу ободрал чужой поганый рот и отбросил кожаный лоскут, раскалил кунай, окутав его чакрой, и стал методично прижигать Хидану маску лица. Стоны радовали его слух. Когда кунай остывал — Какудзу перехватывал его нитями чакры, выламывал пару ребер, и возвращался к своему занятию. Наконец он закончил. Хидан раскрыл мутные глаза — их больше не заливала кровь, и расширенными зрачками уставился на Какудзу. — Тебе нравится пытать меня, старая жопа, — четко сказал он. — Ты подсел. Какудзу вдавил кулаком его носовой хрящ в череп. И спустился к грудной клетке. Там он медленно разворотил и вынул все ребра. Хидана прошивали длинные судороги, его дыхание замедлилось, липкий пот струился по плечам. — Грядущий в Обличии Смерти, — страстно шептал он, — Грозный Губитель всего живого — вот жертва Твоя… обрати на нее око Свое, обрати на нее алчущий дух Твой, все тысячи тысяч пут Твоих почитаю и кроплю алтарь Твой… Его голова сомнамбулически моталась справа налево, тело двигалось в древнейшем из танцев. Власть над ним очень нравилась Какудзу. Руки Хидана побелели — остальное было разорено, обожжено, окутано чакрой и пропитано кровью. Луна зашла. Запах крови и жженой плоти плыл над валунами, когда Какудзу раздробил Хидану тазовые кости и вывернул позвоночник. Его чакра была повсюду, сокращая кровопотерю. Сознание Хидана давно плыло, ему было трудно сохранять концентрацию. Но он не смел. Концентрацию надо сохранять не только до самого конца — но и после. Голова его запрокинулась, рана на горле разошлась, на губах выступила розовая пена, прерывистое дыхание почти не ощущалось. Прибитый корпус сдвинулся от отдачи, руки почти сорвались с опор. Как бы ни старался тупой безбожник — он повредил нервную систему, и боль почти не ощущалась. Хидан знал, что до блаженства один шаг: напарник убьет его, он должен убить его, уничтожить, размолоть в пыль, втоптать в землю, полное уничтожение, без следа, без воспоминания, без души. Невесомые и сухие руки смерти возьмут его в прозрачную тьму. На обожженных веках выступила слеза. Невозможно. Слишком громок далекий барабан. Барабан тысячелетней ярости. — Прощай, недоумок, — сказал Какудзу, вставая и вытягивая из раскрытой груди Хидана связку кровеносных сосудов. Пара некрупных порвалась, полив багрянцем вновь почерневшее тело. В руке Какудзу было сердце Хидана. Он поднял его, вырывая из артерий и вен, к пустым небесам, где нет и не было ни одного бога — и медленно раздавил. Сердцебиение в руке было гулким, приятным, горячим. Конец. Разжал руку — бесформенный комок упал на землю. Какудзу удовлетворенно поднял ногу и втоптал его в каменную пыль. В тот же момент оба колена Какудзу подломились. Швы на его лице треснули, кожа лопнула, рука обвисла, соскочив с сустава, в теле тут и там послышался хруст — и страшный, ни с чем не сравнимый тихий звон фарфора. Из центра разошедшейся грудной клетки потекла черная жижа: разбитое сердце великого шиноби со всеми его техниками. Какудзу рухнул на Хидана наискось — жижей в осколки ребер, головой в дельту плеча. Его глаза были широко открыты. Хидан все еще жил: он приподнял голову. — Что это?.. — одними губами спросил Какудзу. — Я Верховный Жрец! — громко сказал Хидан, на глазах покрываясь белой кожей. — Церемония проведена. А ты ебать ешь хуй. — После этого он отключился.