Свобода

Что такое свобода? Свобода мышления, свобода выбора, свобода высказываний? Свобода распоряжаться своей жизнью по своему усмотрению? Возможно. Но для меня это нечто другое. Свобода - это не принадлежность. Быть свободным - значит не принадлежать никому, ни к кому не быть привязанным. Не испытывать эмоций, пагубных чувств и самого опасного человеческого недостатка - вот что значит быть свободным. Недостижимая мечта, бессмысленное стремление в данный момент, но реальность, что была неизменной до недавнего времени. Относительно недавнего, нужно признаться. Ведь четыре года - это не много? Четыре года… Черт. Я стою у окна и смотрю на мокрый асфальт, на небольшие лужи, в которых отражается мягкий свет фонарей. Меланхолия посещает меня всё чаще, она надоела мне до зубовного скрежета, но усмирить её я не могу. У меня просто нет на это сил. Мой мозг кипит. Кипит уже два с половиной месяца и, кажется, я постепенно схожу с ума. Шестерёнки мыслей крутятся, крутятся так быстро как никогда раньше, но механизм в целом - ржавеет. Вернее, уже заржавел. Наверное, мне стоило бы взяться за какое-то дело, развеяться немного, отвлечься от дурных мыслей, что оккупировали всё моё время и поглотили все силы. И душевные, и физические. Стоило бы, но Мориарти так и не объявился после той выходки в эфире, а ничто другое не в состоянии переключить моё внимание на себя. К тому же невероятно мешает то, что я не в состоянии выйти из квартиры. Депрессия. Думаю, психолог поставил бы мне именно такой диагноз, но это не отражает и малой части правды. Я просто потерял желание что-либо делать. Совершенно. Мне не хочется расследовать преступления, бродить по Лондону или ставить эксперименты. Общение же с людьми стало невыносимой пыткой. Я не чувствую вкус еды, почти не сплю, не читаю и не играю на скрипке. Мой мозг бунтует против такого простоя, но я бессилен что-либо с этим сделать. Наверное, это состояние я мог бы классифицировать как «потерян смысл существования», если бы был более пафосен. Всю свою жизнь я был уверен, что точка лучше многоточия, что каждая история должна иметь свой конец, развязку, финал - не имеет значение как это назвать, но рано или поздно всё должно закончиться. Оно и закончилось. Он ушёл. Ушёл окончательно. Я не держал его. Что толку удерживать возле себя человека, который принял окончательное решение? Бессмыслица, не стоящая ничего - ни потраченного времени, ни загубленных нервов. Я молчал, когда он сказал, что не уйдёт от жены, что не бросит своего ребёнка - можно подумать, я от него этого требовал. Ему казалось, да и сейчас кажется, что так он поступает правильно. Возможно он прав. По отношению к Мэри - правильно, а по отношению ко мне… Да кого это волнует? Я тоже поступил правильно - отпустил его в другую, лучшую жизнь. Но, как я уже говорил, свобода - это отсутствие привязанностей, а у него они всё ещё остались. И я всё чаще задумываюсь о том, чтобы подарить нам двоим свободу. Это ведь так просто… Эта квартира… Сидеть здесь - это чистой воды мазохизм, так как всё вокруг пропитано присутствием Джона. Я уже успел возненавидеть свою феноменальную память за то, что помню каждый день, проведённый с ним вдвоём, каждый его жест и сказанную фразу. Создается впечатление, что мои чертоги переполнены им. Видеть же нашу квартиру пустой слишком… Просто слишком… Но и уйти я не могу, ибо это кажется кощунственным. Каждый день, ощущая тянущую пустоту в груди, я проклинаю Джона Ватсона, и тот день, когда он встретился на моём размеренном жизненном пути. Черт… Лет с десяти я понял, что общество - это не для меня. Вспоминая сказки о Восточном ветре, рассказанные Майкрофтом, я в это всё сильнее убеждался. Потом мне приходилось убеждаться в школе, в университете, да и дальше по жизни. Ледяной панцирь, въевшийся в душу так глубоко, что стал её частью, трескать, и тем более таять не должен был никогда, ибо это противоречило всем моим принципам и убеждениям. Жить без чувств оказалось невероятно легко, а игнорировать осуждение общества - ещё легче. Джон умудрился перевернуть всю мою жизнь с ног на голову, вытаскивая из закостенелой души те чувства, о наличии которых я даже не подозревал. Доверие, привязанность, признательность и дружба, которые так удивляли меня поначалу, как-то незаметно переросли в благодарность, желание, влечение и, как апофеоз безумия, любовь… Любить Джона оказалось просто и настолько естественно, что я даже растерялся. Строить отношения с ним тоже было невероятно легко. Мы любили друг друга, не оглядываясь ни на что. Тогда мне казалось, что подобные чувства несут радость и удовлетворение жизнью, возможно, даже счастье. На самом деле, всё оказалось прозаичнее - радость и весь остальной набор нёс Джон, а чувства сами по себе, были абсолютно бессмысленны. Они лишь стали серьёзной проблемой, когда мне пришлось инсценировать свою смерть, и катастрофой, когда я вернулся. Ведь тогда уже была Мери, и для «нас» с Джоном больше не было места. Когда я понял, что всё кончено? Не знаю. Возможно, в первый же вечер, когда Мери заняла место у него за плечом. Тогда он вовсе не оставил её позади, забыв о ней, а наоборот - словно закрыл её от меня, защищая. Было бы от чего. Или же я понял, когда заметил коробочку с кольцом. Или чуть позже, сидя в тишине пустой и безжизненной квартиры. Я мог обманывать себя бессчетное количество времени, делая вид, что всё осталось по прежнему, но, наверное, я осознал произошедшие изменения, когда впервые после наших отношений увидел женщину рядом с ним. Потом была свадьба, беременность Мери и определение меня как «лучшего друга». Дружба… Возможна ли вообще дружба после отношений? Возможно ли дружить с человеком, если знаешь каковы его губы на вкус и как он стонет в моменты блаженства? Не уверен. Мне эта «дружба» казалась костылями или даже инвалидной коляской вместо ног - да, немного поддерживает, не даёт упасть, но никогда не заменит того что было. И даже более того - она служила болезненным напоминанием прошлого. Стреляя в Магнусена, я пытался уберечь чувства Джона, стремился обезопасить его новую семью. Для меня в то время было уже не важно, что он будет не со мной, пусть это и причиняло почти физическую боль. Главное - чтобы он был счастлив. Наверное, именно тогда я понял, как беспросветно и бесповоротно влип. Любовь оказалась жестокой штукой и я готов был заплатить собственной жизнью за шанс Джона на счастье. Садясь в самолёт, что должен был унести меня почти на другой конец света, я испытывал облегчение. Скорая смерть не особо пугала, честно сказать. Я даже, в какой-то мере, был благодарен за подобную возможность - хотелось забыться. Хотелось стать свободным от чувств и от боли. И от пустоты внутри тоже. Не сложилось. Самолёт вернули, Мориарти объявился и снова пропал, а я был обречен на продолжение медленно сокрушающего меня общения. Через две недели после того неудавшегося полёта, он решил расставить все точки. Поздновато немного, нужно отметить. Джон говорил о чувствах, о семье, о долге, Мери, ребёнке, и смотрел так, будто никогда и не было между нами чего-то большего, чем дружба. Будто мы не целовались до исступления, не будили миссис Хадсон несдержанными стонами и вообще не были едины духовно. Уходя, правда, обронил, что ему тоже трудно, ведь привязанность никуда не делась, а я остался посреди как-то враз опустевшей квартиры. Даже прощального поцелуя не стребовал - не хотел привязывать ещё больше. Это бы всё равно ничего не изменило. Оказалось, что произнесенное вслух имеет большую силу. Я потерялся в своей боли, мыслях, предположениях и больше не смог вернуться к нормальному существованию. Со дня того разговора я ни разу не вышел из квартиры - благо миссис Хадсон снабжала меня продуктами. Мой мозг, утративший приток пищи для размышлений, извращал ситуацию до невозможности, мучая меня глупыми несбывшимися вариантами настоящего. Я, сам того не желая, раз за разом просчитывал, что нужно было сделать раньше, чтобы сейчас Джон был рядом со мной. Я извёл себя словосочетанием «если бы». Мозг отказывался думать о чём-либо другом. За эти два с половиной месяца я видел Джона лишь раз - он приходил ненадолго. Лучше бы не видел - эта встреча нам обоим далась тяжело. Его привязанность действительно никуда не делась, и это было… неправильно. Он не был свободен от меня. И это было неправильно. Меня сводят с ума мечущиеся в голове мысли и потребность всё анализировать, мой мозг слишком перевозбуждён и активен, он требует работы, новых загадок, грозя взорваться, как паровой мотор, но у меня нет на это никаких физических сил. Он кипит от жажды деятельности, в то время, как я абсолютно пассивен эмоционально, а значит и физически. Это противоречие сведёт меня с ума. Свою неприкосновенную заначку я достаю из особого тайника, в книжном шкафе, с большой осторожностью - ампула хрупкая, а руки немного подрагивают от нетерпения. Это было трудное решение, но я больше не могу терпеть эту невыносимую пытку - свой слишком высокоактивный мозг. Я вообще слишком устал терпеть всё это - боль и пустота переполняют меня уже слишком долго. Я не могу так больше. Хочется забыться. Когда я нахожу шприц и перетягиваю эластичным жгутом руку, я почти не испытываю чувства вины. Кому, в конце концов, какое дело до моей жизни и моих решений. Я сам вправе решать, что мне делать или не делать. Подлокотник под головой ощущается мягкой подушкой, когда я устраиваюсь на диване. Несколько раз сжимаю кулак, чтобы обеспечить приток крови к руке и медленно вгоняю иглу в вену. Зажимаю конец жгута зубами и тяну, развязывая узел. Осторожно нажимаю на поршень и с дрожью ощущаю, как потекло по вене холодное вещество…