~~~
Торжественное разрезание приготовленного стараниями Найла и его верных помощников торта извещает нас о том, что мы ожидаем девочку. По крайней мере этому свидетельствует розовая начинка. И все это маленькое торжество кажется удивительно-волшебным. Неописуемо сладко-тягучим на языке. Поэтому, когда я застаю Гарри ночью в гостиной, вытирающим мокрые дорожки с щек, я теряюсь. — Ты в порядке? — осторожно опускаюсь рядом на корточки. Парень быстро кивает, а из последствий его слезоизлияния остаются лишь слегка влажные ресницы. — Что случилось? — продолжаю как можно мягче, все еще в растерянности и вскипающей панике. Не понимая, что за, черт возьми, происходит. — Да, — вторят мне вишневые губы. — Иди спать, завтра ведь рабочий день. А я потираю ладони, не зная чем еще занять руки, только бы не прицепить Гарри к себе мертвой хваткой. — Я проснулся, потому что было холодно без тебя… — вторая половина кровати была весьма остывшей. Что только говорит о том, что Гарри, возможно, убивается и рыдает здесь весьма занятный промежуток времени. — Всё хорошо, просто иди спать, я сейчас приду, — шепчет он в ответ и снова трет нос, прогоняя подступающую влагу. А я опускаю руки на его колени ладонями вверх и жестом приглашаю вложить в них свои пальцы. Что Гарри делает не сразу. Медлит. Словно изучает взглядом линию моей жизни. И только потом прикасается подушечками. Настолько поверхностно, что я почти не чувствую. — Не расскажешь мне? — стараюсь как можно мягче подвести его к нужным и важным для меня ответам. — М-м-м, — чуть качает головой. — Всё хорошо, это просто… избыточная эмоциональность. Понимающе кривлю губы, но не поднимаюсь, только осторожно поглаживаю холодные подушечки своими пальцами. А затем медленно подталкиваю наши пальцы к скрытому под хлопковой тканью футболки животу. Чтобы провести по нему указательным пальцем, ощущая рядом вздрагивающие ладони. — Ты не уйдешь, пока я не скажу тебе… — Я не принуждаю тебя говорить, — вырисовываю улыбающийся смайлик. — Просто хочу побыть с тобой, не хочу, чтобы ты сидел посреди ночи один, орошая слезами обивку дивана. Его уголок губ дергается вверх, а губы приоткрываются, выпуская на свободу сдавленный, но искренний смешок. Нос шмыгает, потому что желание и дальше рыдать его все еще не отпустило. А пальцы чуть сжимают мои. Вынуждая меня ждать: скажет ли он мне хоть слово или же молча отправится вместе со мной в спальню. — Я постоянно чего-то хочу, и эти желания непрерывно меняются, — Гарри поджимает нижнюю губу, устремляя на меня свои мутные в полумраке гостиной глаза. — Обычно я стараюсь как-то… контролировать это, но иногда я просто не знаю, как перестать чувствовать все эти перемены так ярко, — признается он, наконец. — И чего же тебе обычно хочется? Гарри пожимает плечами. — Всего. Иногда мне безумно хочется томатной пасты, орехов, может быть, меда, или посмотреть какой-нибудь премерзкий фильм. Рыбу в консервах, сладкую газировку… Или чтобы ты остался со мной на весь день, поедая морковь по-корейски. И я знаю, что это все так беспочвенно и глупо, ненужные побочные капризы, но иногда так сложно это контролировать. Ладошки Гарри слегка влажные. А кожа на них нежная и такая откровенно чувствительная, когда я провожу большим пальцем, снимая напряжение с самых кончиков нервных окончаний. — Тебе не нужно это контролировать, — произношу мягко. — Нужно, потому что я… чувствую себя ужасно, из-за этих переменных капризов, знаешь… — уверенно отвечает. — Я просто должен лучше стараться… Я не хотел, чтобы ты узнал об этом, прости. Я не хотел, чтобы ты узнал о моей слабости. Слова звоном отдаются у меня в ушах. Я и так знаю достаточно его слабых мест, верно? Все между нами и так одно большое неизмеримое слабое место. Зона уязвимости. — Я… уже в порядке, — заверяет меня Гарри, его губы пробуют улыбнуться. Предпринимают попытки. А я не могу понять, как мог снова упустить это из своего виденья. Каждый день Гарри казался мне обычным. Ничто и никогда не выдавало перемен его настроения. Резких перемен. Это ведь нормально. Почему мне никогда не приходило в голову, что может давить в себе эту одержимую яркими эмоциями часть? Наверное, потому что обычно так не бывает. А я все еще никак не запомню, что по-обычному с Гарри не бывает. — И… — моя ладонь находит его лицо, обводит лоб, убирая спутанные кудряшки. Чувствуя, как его распаленная кожа, загорается еще большим жаром, а лицо подается ближе, желая больше ласки. — Что же ты хочешь прямо сейчас? — Лимон с сахаром, — не задумываясь, отвечает Гарри, и тут же цокает языком, затыкая себя. А мои губы трогает легкая улыбка, пока его взгляд растерянно бегает по моему лицу. — Как я понимаю, лимона у нас нет, ладно… — поднимаюсь на ноги, потому что сходить в супермаркет напротив, который работает круглосуточно, глубокой ночью не кажется мне, чем-то из разряда невозможного. Только пальцы цепляют мой локоть, а глаза снова становятся большими, удивленными, выдающими его уязвимости. — Не нужно, пожалуйста… — губы вздрагивают, а руки пытаются обвить мое тело, не позволяя отойти. Вынуждая меня замереть, утягивая тело Гарри ближе, погружая пальцы в его волосы, поглаживая у уха. — Я просто куплю то, что ты хочешь. — Я не хочу! — решительно протестует и в подтверждение кивает несколько раз подряд, обшаривая руками мой пояс. — Я не хочу, не уходи никуда, это глупости… — Гарри… — тихо зову, перехватывая его за шею, вынуждая захлопать ресницами, прогоняя подступающие соленые капли. — Это нормально, просить меня о чем-то. Окей? Выпутываюсь из цепких рук. Старательно, но нежно. Потому что я не хочу, чтобы по ночам, проснувшись, Гарри убивался из-за того, что ему чего-то хочется. Я не хочу, чтобы его сознание уверяло его в ненормальности этих желаний. Я не хочу, чтобы он чувствовал себя ущербно из-за них. Я хочу, чтобы он будил меня посередине ночи, выпроваживая в магазин. Я хочу знать все его желания, даже если к моменту их исполнения, они сменятся несколько раз со скоростью света. С этими мыслями я покупаю для Гарри два лимона в круглосуточном напротив. И с этими же мыслями возвращаюсь, заставая его все еще в борьбе с хлюпающим носом. Я продолжаю думать об этом, когда мы едим кислые дольки, от которых сводит челюсть, по очереди окуная их в сахар. Гарри жалуется, что это была ужасная затея, и он и представить себе не мог, что кислые лимоны — это так мерзко. Но половину одного из них мы все же съедаем. А затем кислые губы Гарри находят мои, оставляя на них вкус благодарности. А липкие от сока пальцы клеятся к моей коже на скулах, пока мои вышагивают чуть приоткрывшийся для ласки участок кожи на его пояснице, что выглянул из-под края футболки. — Спасибо за это. — Ты можешь просить меня, о чем ты захочешь, договорились? — шепчет мой голос, рядом с его ухом, когда он устраивается в моих объятьях. — Я не хочу, чтобы это тревожило нас обоих, и буду стараться как-то лучше держать себя… — Ты и так прекрасно держишься… Ты сам знаешь, — носом вывожу плавный круг на его виске, на что слышу тихий расслабленный выдох. — Ладно… может быть, иногда и правда стоит, — наконец, соглашается Гарри. — Только иногда. Приподнимает подбородок, наклоняя голову в бок, желая найти мои губы, чтобы приласкаться. Только я напротив прижимаюсь губами к его виску, удерживая нас так на несколько долгих мгновений, а моя рука перехватывает ласковые липкие пальцы Гарри у края моей футболки. Обездвиживая на спасительные секунды, за которые я гоню прочь грязные, мрачные картинки из своей головы. Топчу их. — Идем спать, завтра ведь рабочий день.~~~
Следующая игра отборочного этапа соревнований студенческого кубка, на которой меня не было в составе, официально проиграна. Оставляя после себя лишь надежды на безоговорочную победу в предрождественском матче. Найл уверяет, что мне нужно поговорить с Брайном, не быть мудаком и вернуться, хотя бы на отборочный тур, потому что состав первогодок — жуть та еще. Сначала он уверяет меня, затем он уверяет Гарри. Затем Гарри уверяет меня. Мы один раз поднимаем эту тему между нами. Когда я помогаю Гарри готовить овощное рагу, нарезая ломтиками болгарский перец. У меня даже нож встает на ребро, отрубая непропорциональную дольку. — Они просили поговорить тебя об этом? — интересуюсь, удобнее перехватывая нож в руке. — Да, это ведь очевидно, — соглашается Гарри, заканчивая шинковать свою часть овощей. — Ты хотя бы подумаешь? — Я уже подумал. Парень немного наигранно вздыхает, но никак не комментирует мой ответ. — Поможешь достать мне кастрюлю с верхней полки? — мы одного роста, так что без табуретки мне эту кастрюлю достать тоже не под силу. Гарри благодарит меня, сгребая туда нарезанные овощи, когда посудина оказывается перед ним на столе. А после принимается дорезать туда мою оставшуюся горку овощей, пока я стою чуть у него за спиной. Наблюдая за его идеальными хрупкими пальцами, которые кусочек за кусочком отрезают ровные кубики. — Если ты подумаешь, я больше ни разу не подниму вопроса о работе и других глупостях, о которых ты пожелаешь не говорить, — все же комментирует. — Это что? Попытка шантажа? — опускаю руку ему на поясницу. Вывожу плавный круг. — Просто подумал, что ты расценишь это заманчивое предложение, — чуть поворачивает голову назад, чтобы взглянуть на меня. — Но, видимо, способ не самый действенный. — Ты должен знать: мне нравится, когда мы говорим о глупостях, — отвечаю, а губы Гарри трогает легкая усмешка. А его тело подается чуть назад в поисках моего тепла и прикосновений. — Кажется, я просчитался. Мурлычет, закидывая голову назад и устраивая ее в углублении у моей шеи. А моя грудная клетка, живот, бедра горят от контакта с его телом, пока его руки заканчивают начатое. Я же прижимаюсь головой к его макушке. Не дергаюсь, не трясусь — и это уже отличный самоконтроль. Хотя меня как обычно раздирают два желания: укрыться где-нибудь в темном углу или же прижать его тело к себе сильнее. Но я не делаю ни того, ни другого. Только оставляю легкий поцелуй на кончике его уха. Гарри отдаляется, чтобы закончить приготовления. Включить газовую конфорку, пока я просто наблюдаю со стороны, разглядывая, как очаровательно падают ему на лоб кудряшки, или как он сосредоточенно прикусывает нижнюю губу. — Поставь таймер, — просит, а я тянусь за смартфоном, чтобы выполнить его просьбу. — Боишься увлечься и упустить момент? — подначиваю его, пока сам Гарри достает себе из холодильника бутылочку молока и, наполнив стакан, направляется ко мне. — Будет чем увлечься? — интересуется он, пристраиваясь ко мне на колени, опуская свободную руку мне за плечи, чтобы сидеть более устойчиво. Делает небольшой глоток и приподнимает брови, внимательно глядя на меня. — Я должен предложить тебе альтернативы? — Я подскажу тебе… — отвечает. — Можешь просто поцеловать меня. Сладкие пухлые губы накрывают мои глотком воздуха. И я встречаю их ответом. Разумным, размеренным, сдержанным. Только губам Гарри этого мало. Они требовательно хотят разделить со мной легкий привкус молока на языке, врываясь в мой рот. Искренне и жадно. Неконтролируемо. А пальцы не удерживают ровно наполовину наполненный стакан. Проливая содержимое куда-то на пол. Разбрызгивая в разные стороны молочные капли. — Не сейчас, — обрубает, убирая руку с плеч, чтобы перехватить мой подбородок, когда я отстраняюсь, чтобы оценить масштабы молочной катастрофы. Его глаза мерцают предельно близко. Прожигающим огнем. И если мы продолжим, я сгорю. Я замираю, не по собственному желанию. Мое тело само замирает без движения. Умирая от шаг за шагом приближающейся, распаляющейся вокруг близости. Которую я морально не переживу. На которую никто из нас морально не способен. Я не способен. И я еще не хочу умирать. Пока эти мысли дребезжат в моей голове, Гарри, отстранившись, хлопает ресницами, зеленые глаза, внимательно разглядывают мои. — Что не так? — Всё так… — отвечаю, торопливо заправляя несколько кудрявых локонов ему за ухо. Стараясь этим нежным жестом стереть его сомнения. — Ты теплый сегодня, — обвожу пальцем щеку. — Словно, обычно я холодный, — выдыхает Гарри в легком негодовании, но улыбается. — Твои колени еще живы под моим весом? — Живы, — констатирую. — Еще. — Ах, еще… — меня по заслугам щипают за предплечье. — Ладно, я высвобождаю тебя, — Гарри поднимается. И пересаживается на стул напротив, бросив на пол небольшую тканевую салфетку со стола, и придавив ногой. А я чувствую душевное облегчение. Опускаюсь вниз, чтобы вытереть молочный след, и между делом безобидно целую коленку Гарри. Наслаждаясь его легкой ответной улыбкой. И чувством контроля над ситуацией. И возможностью избежать лишней недосказанности, которая уже есть, но еще не всплыла наружу. Я хочу, чтобы каждый мой поцелуй отражался улыбкой на его лице. Но меня больше не покидает мысль, что один из них непременно причинит ему боль. К сожалению.~~~
Проводить выходные с Гарри прежде казалось мне чем-то необыкновенным. Теперь же жжет похуже йода на вспоротой ссадине. Каждая минута — агония ожидания следующей. В надежде, что следующая не принесет катастрофичных разрушений. Еще хуже понимать, что одна из них обязательно принесет. Разрушения неизбежны. Самое нереально контролируемое — это тонкая грань между нежностью, что я могу подарить, желаю подарить, и между нежностью, мысль о которой для меня теперь хуже любой отравы. Сейчас, когда мы сидим на ковре и по очереди вертим туда-сюда разные кусочки пазла, мне спокойно. Плечо Гарри то и дело прижимается к моему. Такое теплое и нежное. А его пальцы касаются моих. Каждый раз, когда мы передаем друг другу маленькие квадратики, выбирая подходящие. — Вот этот… — заключает Гарри, пристраиваю одну из деталей сбоку. — Верно, может быть, теперь этот? — протягиваю ему следующий, похожий по текстуре кусочек, который Гарри начинает пытаться впихнуть между. Весьма усердно надавливая пальцем. — Нет, не он… — Он! Просто не влезает, — отвечает Гарри, старательно высовывая кончик языка. — Если не влезает, значит: не он, — ловлю его руки, и принимаюсь отвоевывать ни в чем не повинную картоночку. — Вот увидишь, я прав… — Гарри морщит нос, который я тут же быстро целую, отвлекая его, усыпляя бдительность, и вырываю из плена неподходящий пазл. — Так не честно! — возмущается Гарри, хватая пальцами воздух. Я же быстро подсовываю ему другой. — Попробуй. Он показывает мне язык, забирая следующий пазл. И демонстративно пихает его в отведенное место, на которое тот послушно встает. — Как? Это другой ведь… Ты жульничаешь! — Гарри, это пазлы, тут невозможно жульничать. Слышу сопение, после которого Гарри требует следующий кусочек. — Не понимаю, зачем ты купил этот гигантский пазл! Тысяча деталей! Словно тебе больше нечем заниматься все выходные, — тихо негодует парень, хотя буквально час назад эта затея казалась ему чудесной. — Хотел порадовать тебя, — улыбаясь, отвечаю, рукой поправляя прядки его волос у лица. — Всё, на сегодня сдаюсь, — выдыхает Гарри, загребая оставшиеся детальки в коробку, а собранную часть картинки оставляет на картонке. И разворачивается ко мне. — В конце концов, самоубийство заниматься этим весь вечер. — Не ври, тебе нравится, — костяшкой пальца щелкаю его по носу, от чего он морщится. — Нравится, но можно найти занятие поинтереснее, — усаживается ближе, чуть придерживая живот. — Она тоже не в восторге от пазлов. Гарри устраивает свою голову у меня на плече, тем самым отказываясь в ближайшее время куда-либо подниматься с мягкого ковра, потому что я удобный и мягкий. Главное теплый. Что ж, против такой близости я ничего не имею. Наоборот, спокойно и сладко. Пока Гарри расспрашивает меня о каких-то пустяках, а наши пальцы исследуют друг друга в миллионный раз. Они, видимо, никогда не устанут это делать. — Я скучаю по тебе, — шепчет Гарри, повернув голову и прижавшись к моему плечу губами. А я давлюсь новой порцией воздуха. Потому что в этих словах скрыто так много. Я все понимаю. Только признать это — смертная казнь. — Я же с тобой, — мой палец обводит линию жизни и линию любви на его левой ладони. — Словно нет… Перевожу взгляд на зеленые глаза. Блестят. Своим очаровательным неземным светом. А губы всё ближе, оставляют мягкое нежное касание на губах Гарри. Ласковое. Трепетное. Краткое и осторожное. Стирая из хризолитов мимолетный страх, сомнение, разочарование, смятение. Горячее комбо. — Я здесь, — выдыхаю. Оставляя по еще одному мягкому поцелую в каждом уголке губ. Обнимая Гарри за плечи. И погружая его в сладкий транс из заботливых прикосновений, тихих перешептываний, размеренного дыхания. Прижимая ладонь к гладкой коже живота, перехватывая волны послушных мурашек. Только вот мозг извещает меня о том, что продержаться так нереально. Нереально столько долго ходить вокруг да около. Так что он настоятельно рекомендует мне вернуться к рассмотрению варианта, в котором я возвращаюсь в команду. А я настолько близок к черте безысходности, что поддаюсь на его уговоры.~~~
Решение найти Брайна, извиниться, просить его организовать мое возвращение бьет по моей самооценке посильнее дефибриллятора. Как и последовавшие за ним муки совести, порожденные морально-поучительной беседой вышестоящих о юношеском максимализме, необдуманности решений, дарованном втором шансе и прочем, и прочем. Но, в общем и целом, менее чем за рабочую неделю цель достигнута. И оставляет довольными все заинтересованные, даже косвенно, лица. Правда, с меня тут же сдирают несколько шкур, значительно больше, чем три. Но я не жалуюсь. Я получаю нужную передышку. Совершенно официальную. И спасительную. Потому что после первых нескольких тренировок буквально валюсь с ног, переступив порог. И я жду окончательные плоды этого шага. Терпеливо жду, когда же меня, наконец, отпустит. Когда все устаканится. Каждое раненное внутри меня чувство. Каждая раздрабливающая мое сознание мысль. Я жду этого. Жду, потому что хочу, чтобы моя жизнь как можно скорее вернулась на свою орбиту. В которой я целую Гарри без страха. Только вот мое единственное лекарство — немного времени и пространство. Сегодня гребаная пятница. Гребаная пятница обычно превращается в бесконечное месиво. Бесконечное месиво изматывает до утраты способности адекватно дышать. Убийственная тренировка — вот за что я ненавижу пятницы. Я доползаю от машины до квартиры. И оказываюсь в объятьях Гарри прямо в прихожей. Его кожа пахнет так сладко. И немного кисло-пряным. — Ты так замечательно пахнешь. — Ждал, когда ты вернешься, — сладкие нотки в голосе заставляют низ живота задрожать. Оповещают меня о том, что самое время скрыться где-нибудь в душе. А затем пробраться в комнату и уснуть. Хотя бы сделать вид, что меня безумно вырубает. Поступаю согласно изложенному выше плану. Но просчитываюсь на той самой части, где я выхожу и беспрепятственно добираюсь до кровати. Потому возможности выйти у меня нет. — Слишком долго. Меня перехватывают прямо в дверном проеме. Останавливая словами, что сейчас для меня звучат как девиз садомазохиста. — Поцелуй меня… И я отступаю обратно. Пячусь, ощущая горячий укус на своих губах. Который одновременно распаляет меня, и в то же время убивает во мне все живое. Потому что больше жить с чувством страха, когда перед глазами пляшут картинки вымученного безэмоционального лица, от вида которого, мне хочется рыдать и блевать, и желанием, которым наполнены горячие пухлые губы, невозможно. Мой организм наотрез отказывается. Пока руки шарят по острым плечам, перемешивая дрожь, мерзкие уколы памяти и потребность касаться снова и снова. Красный свет. Такой же алый как цвет шелковой повязки, что была в ту ночь у него на глазах. И я нажимаю на тормоз. Нас заносит в сторону. И я упираюсь спиной в стиральную машину, Гарри же делает несколько шагов следом. И мне кажется, что чем сильнее я стараюсь отступить от него, тем ближе и ближе он оказывается. А его глаза блестят? Нет, горят. А губы следом за девизом садомазохиста, озвучивают девиз камикадзе: — Что происходит между нами?