(точнее, должны разойтись и пытаются разойтись, но это — дело времени)
Девушки обернулись. Предположения верны... да они и не могли быть иными. Учебный год — достаточный срок, чтобы запомнить голос(и чтобы стать зависимым от него, верно?)
~*~
Тен-Тен бежала. Мимо неё проносились дома и прохожие, сменялись декорации города, неизвестные лица. Сменялись быстро и резко, едва заметить можно было перемены, словно она очутилась в огромном детском калейдоскопе, где кто-то без её ведома менял окружающий мир — мир, который сейчас не существовал. Не было дорог и тротуаров, не было парка, не было домов и людей. Было только время, прилипшее к пальцам и не желавшее ускорять свой бег. Была только она посреди меняющегося города. И был Неджи за спиной. Их отделяли считанные метры, и вероломное воображение часто заставляло слышать его хриплое дыхание рядом, непозволительно близко. В такие мгновения страх затуманивал голову столь сильно, что иллюзии разума рушились, и Тен-Тен понимала: он непозволительно, но далеко. В такие мгновения что-то внутри неё рушилось. Потому что, сколько ни убегай она от самой себя, Тен-Тен остро осознавала в этот момент: ей хотелось, чтобы он был непозволительно желанно близко. Потому что — о Боги! — чудовищно было в ней желание почувствовать его дыхание рядом с собой и крепкие ладони на запястьях... чудовищно было в ней желание, чтобы Неджи догнал, остановил её, прижал к себе — и больше никогда не отпускал. Не позволял отдалиться, убежать, оставить себя в прошлом. Ей наяву почувствовались его тёплые ладони, часто вздымающаяся грудь и стук сердца, бешеный столь сильно, что отдаётся в её теле. Ведь всё это случится наяву, Тен-Тен, шептал ей далёкий голос, только остановись, замедлись, дай себя догнать. И всё это непременно будет... — Тен-Тен! — сквозь сладкую пелену послышался голос Неджи. Она вздрогнула, испуганно обернулась — Неджи был в паре шагов, ему достаточно одного рывка, чтобы дотянуться до неё, достаточно одного крохотного усилия — и всё нарисованное воображением станет реальностью. "Нет..." Тен-Тен рванула вправо, вовремя скрываясь от ринувшегося вперёд Неджи за спиной прохожего, и на оставшихся силах побежала через парк. Под бешеной скоростью мир стирался перед глазами, превращаясь в аляпистое зелёное полотно, сквозь которое каплями горели скамейки и люди, стук сердца заменял ей все остальные звуки мира: и голоса людей, и шум города, и собственный голос — и голос Неджи. — Тен-Тен! "Выбор сделан. Не сегодня, Неджи, и не вчера, и не неделю назад. Он был сделан годы назад, и сегодня... я просто последую ему". — Тен-Тен, остановись! Давай поговорим! "О чём, Неджи? О моей глупости? О моём безрассудстве? О том, как я поддалась чувствам, которым не имела права поддаваться? Прости, Неджи, что дала тебе несуществующий шанс, но между нами не могло ничего быть с самого начала". — Тен-Тен! "Прости, Неджи. Я ошиблась всего раз, но эта ошибка повлекла все остальные. Мне жаль, но... не в моих силах что-то изменить. Всё было решено годы назад, и эти минуты ничего не изменят". — Остановись! На краю парка показалась машина такси. На последних силах Тен-Тен ринулась к нему, ввалилась в салон и не своим голосом закричала: — Быстрее отсюда! Неджи был в шаге от неё, когда такси сорвалось с места. Тен-Тен прислонилась разгорячённым лбом к стеклу и прикрыла глаза. Рука нащупала в кармане штанов деньги. Она облегчённо вздохнула, назвала адрес и подняла взгляд к хмурому небу. Начинался дождь. Тен-Тен надеялась, что подруги уже со всем разобрались. Эхом внутри неё звучал отчаянный голос Неджи: "Остановись!" Тен-Тен закрыла глаза, пряча слёзы. "Не в этой жизни, Неджи".~*~
Темари снова поскользнулась на грязи — мир опасливо поплыл перед глазами, в ноги хлынула тяжесть, и Темари почти уверилась, что сейчас упадёт — и больше не сможет встать. Усталость уже сковывала все движения, а лёгкие горели огнём — она бежала уже чёрт знает сколько, петляя по бесконечному лабиринту домов, перескакивая дороги, не смотря на сигнал светофора, слыша вслед автомобильные гудки и ругательства прохожих — и уже в который раз видя и этот фонтан в центре парка, и беседку, и скамейку за ней, скрытую деревьями и известную немногим. Город словно смеялся над ней, выводя на одни и те же самые улицы, и в моменты, когда Темари снова видела те же вывески магазинов или забредала в грязные, залитые водой переулки, в горле вставало отчаяние. Время шло, людской поток стихал, и она ощущала себя деревом на открытом поле, такой же одинокой, бросающейся в глаза — беззащитной? Перед глазами мелькали знакомые места: вот кафе, где проходил каждый их праздник — и где они впервые пообедали с Шикамару, Наруто, Неджи и Саске; вот какой-то магазин, старенький, но уютный, запомнивший двенадцатилетних девчонок, впервые покупавших себе одежду самостоятельно — и знавший в последнее время только её и Шикамару; вот снова центральный парк, который некогда был их самым любимым местом отдыха — и который видел и её встречи с Шикамару на выходных, и прогулки после учёбы, и… Темари чертыхнулась, огляделась затравленным взглядом, цепляясь за каждую вывеску и воспоминания, но везде, чего бы ни касалась её память, — везде был Шикамару. Везде. И где-то за спиной — тоже. Где-то близко-близко. Где-то тоже петлял по дорогам и тротуарам, видел знакомые места, вспоминал последний год — и тоже о чём-то жалел, за что-то себя корил — за что-то мелкое и незначительное, но в его глазах приобретавшее вселенские масштабы. За что-то, в чём он видел причину их разлада — и в чём не было ни капли его вины. За что-то, что всецело лежало на её плечах и что теперь рвало на части душу, вынужденную бежать вперёд — а рвущуюся обратно, в объятия человека, за год вдруг ставшего значить непозволительно много. Темари оглянулась, замедлила шаг, чтобы снова не споткнуться, и пристально оглядела незнакомый двор, тихий и грязный. Он пустовал несколько долгих секунд, и Темари почти уверилась, что оторвалась, — но вдруг возник знакомый силуэт, тревожно замер в арке, тоже огляделся — и мир внутри Темари рухнул куда-то вниз. «Боги, пожалуйста, оставь меня». Как надоели эти догонялки. Бессильная злоба и отчаяние разрывали её на куски: хотелось уже остановиться, встретиться со страхом лицом к лицу и попытаться всё объяснить, чтобы больше не видеть одни и те же улицы, не слышать ругательств — и не чувствовать, как от противоречий слёзы застилают глаза. И это было, наверное, единственно правильное решение. Разговор мог бы всё расставить по своим местам. Только Темари знала, что разговором всё не закончится. Потому что за год Шикамару стал непозволительно близким. Когда всё пошло не так? когда она позволила росткам дружбы стать чем-то более значимым, крепким... важным? Темари всегда умела держать людей на расстоянии. И с мальчишками дружить умела — не так, конечно, чтобы душу открывать и всех скелетов показывать, но достаточно, чтобы скрасить годы учёбы. Достаточно, чтобы потом без сожалений перерезать нить дружбы и больше никогда к ней не возвращаться — ни воспоминаниями, ни действиями. И сейчас ножницы в её руках — только руки не двигаются. Всё вышло из-под контроля. Глупо будет сказать, что она заметила это недавно. Нет, конечно нет — Темари чувствовала что-то непозволительное едва ли не с самого начала, и чем дальше шло время, чем больше Шикамару вытеснял прошлые воспоминания и на их месте воздвигал новые, чем чаще появлялся там, где была только их территория, — тем больше Темари понимала, что падает в бездну. Она вышла за рамки, и неизвестность, раскинувшаяся перед ней, страшила — и одновременно манила, как маленького ребёнка притягивают запреты. И она решила, что побудет здесь ещё чуть-чуть — узнает получше новый тип отношений, станет опытнее, наверняка ведь потом пригодится. Ничего дурного не случится — она сможет вовремя остановиться и выбраться из бездны. «Наивная дура!» В бездне тоже есть гравитация и ускорение свободного падения. И бездна эта как чёрная дыра, и горизонт событий давно за спиной. Впереди показался парк — тот, где прогуливались по дороге домой, где смеялись вместе, а Темари позволяла намёки на что-то большее. Где всё больше ускорялось падение, а она, ослеплённая лёгкостью и весельем, ничего не замечала. Наверное, потому, что была по-настоящему счастлива, будь всё трижды проклято. Темари добралась до центра парка, снова огляделась, даже встала на скамейку, чтобы ничего не упустить, и простояла в тревожном ожидании с минуту. Но знакомый силуэт нигде не показался, и, вздохнув, Темари побрела в сторону дальней беседки. Достала телефон — пропущенных нет. Либо остальные ещё не оторвались, либо переводят дух, либо и вовсе забыли — Темари бы никого не винила: за сегодняшний день навалилось слишком многое. Она набрала Сакуру и несколько минут вслушивалась в гудки, пустым взглядом бродя по парку — и стараясь не думать, как много здесь осталось воспоминаний о ней и о Шикамару. От его имени кривились губы и тяжелело сердце — казалось, что вывернет сейчас наизнанку от того отчаяния, и боли, и невыносимого желания вернуть всё былое: и эти прогулки, и шутки, и намёки — всё, что недопустимо, но что, чёрт возьми, делало её счастливой!.. «Абонент не отвечает», — раздался бесцветный голос. Темари сбросила и набрала следующий номер. — Да? — раздался в трубке хриплый голос Тен-Тен, и Темари долго не могла определить, от усталости ли эта хрипота — или от слёз. Темари вовремя одёрнула себя от стандартного: «Всё хорошо?», понимая, что ничего сейчас не хорошо и что лучше лишний раз не давить не больное. — Ты дома? — Да. Оторвалась, — добавила она, зная, что Темари хочет знать, но ни за что не спросит. — А ты как? — Вроде тоже. О других не знаешь? — Нет, — сказала Тен-Тен вяло и равнодушно, словно желая поскорее отцепиться от надоедливых вопросов — и от Темари, и та поскорее попрощалась. Так не должно быть. Не может разговор между давними друзьями состоять их сухих фраз и потаённого желания скорее всё закончить, сбросить вызов, отвязаться. Не может Тен-Тен, энергичная, весёлая, никогда не унывающая Тен-Тен слушать вполуха и неохотно отвечать. Не может быть такого, чтобы не было иного выхода. Но, стоя в тени маленькой, старой, но видавшей едва ли не всю её жизнь беседки, Темари понимала: по-другому сейчас быть не может. И Тен-Тен имеет полное право на одиночество, на то, чтобы Темари наконец отстала от неё, — и на то, чтобы не знать, не думать и не беспокоиться о других. Сейчас, когда внутри неё разлом, она имеет полное право быть эгоисткой. А Темари обязана не трогать. Потому что тоже внутри крошится разлом, и от пустоты его звенит в ушах. Темари присела на скамейку, набрала отца. Хотелось домой — заварить себе чай, сесть перед телевизором, что-нибудь включить — не важно, что, лишь бы звучали на фоне чьи-то голоса — и заглушали её собственный. Немного подумать — совсем чуть-чуть и лишь о том, что жизнь не заканчивается. Что будет заживать разлом долго, больно, что ещё не раз она заплачет, сжираемая изнутри сожалениями и невозможными желаниями. На однажды на месте пустоты запестреют цветы. Всё пройдёт. Всё обязательно пройдёт. Надо только пережить. Прося отца забрать её домой, Темари старалась не плакать от отчаяния. Вечер дышал жаром и духотой, но здесь, в маленькой беседке у маленького пруда, в окружении пышно цветущих деревьев, за которыми не видно ни города, ни её, Темари чувствовала умиротворённость. Шторм на внутреннем море утих, и, зализывая раны, она могла только пустым взглядом смотреть вокруг — на красивую, но чуждую сейчас природу, за которой она скрылась от всего мира — или пыталась скрыться. И даже не от всего мира — всего от двух человек. Первый из них неизменно приходил сюда с сигаретой, закатывал глаза на упрёки, но всё равно выкидывал её в урну на входе. Он немного говорил и внимательно слушал, иногда отпускал колкие комментарии о ничтожности её проблем, о своей загруженности, о том, что нет у него желания разгребать чужие горы, получал за это недовольство, порой даже хороший втык, но неизменно давал советы — и, что самое интересное, они почти всегда работали. Он бывал здесь только год, не ценил природы и вообще предлагал встречаться в другом месте, но каждый раз приходил сюда, садился, выбрасывал сигарету и смотрел на пруд. А второй постоянно возмущался его апатии и пытался расшевелить, рассказывая о всех, даже о самых ничтожных проблемах, злился на подколы и непостижимую для него безучастность. Любил природу и всегда приходил сюда, куда бы они ни назначали до этого встречу. Ненавидел запах сигарет, но никогда не пытался выхватить их и выбросить. Только просил — и знал, что через минуту дым будет идти только из урны. Темари прислонилась лбом к деревянной свае и бессмысленно оглядела пруд. Всё с самого начала пошло не так — но что, что она могла поделать? Да, она опустила руки и пошла вниз по течению, по сладкому, желанному течению, приносившему счастье. Потому что разглядела родственную душу. Потому что не пожелала снова терять. — Так и знал, что найду тебя здесь. Темари даже не обернулась на голос. — Почему вы преследуете нас? — устало спросила она и мельком поймала себя на мысли, что голос её и состояние точь-в-точь как у Тен-Тен — и что так же, как и Тен-Тен, она имеет право на одиночество. — Вы уже всё должны были понять. Так почему?.. — Потому что не хотим вас терять. Вот так просто — и непонятно из-за чего. Не для того весь год общались, чтобы сейчас вот так просто выкинуть всё на свалку и забыть. Темари стиснула зубы, сдерживая рвущийся наружу всхлип. Как будто они этого хотели! Как будто они желали терять, выкидывать всё общее, важное, близкое сердцу на свалку, сжигать и забывать! Как будто они пожелали влюбиться — и своими руками разбить собственные сердца. — Темари, ты… — начал было Шикамару и осёкся, и Темари увидела, как он поджал губы, как забегал его взгляд — и как напряжённо блестели глаза, — дорога мне. Темари не знала, что двигало ею в тот момент. Проще и правильнее было бы сидеть, уперев взгляд в землю, слушать и стараться не слышать чужие откровения, которые хочется, но нельзя слышать в свой адрес. Дождаться звонка от отца — и снова убежать. Проще и правильнее было бы всё пережить — не смотря, не слыша и стараясь не чувствовать, не подпускать снова близко к сердцу: там уже и так слишком много Шикамару. Проще, правильнее… Но она вскинула голову, повернулась к нему лицом и посмотрела в глаза — в такие же уставшие, отчаявшиеся глаза, обнажавшие ранее сокрытую ото всех душу. Истерзанную, поблёкшую, отсыревшую под вечным дождём душу, в которой легко угадывала свою. В какой-то момент, оказавшись по разные стороны баррикад, они умудрились стать слишком похожими. — Ты мне тоже, — начала она. Голос её дрожал от чувств — и от той надежды, что вспыхнула в чужих глазах, — но ничего не может быть. Пожалуйста, не спрашивай, почему. Ей казалось, что рухнувшая надежда упала камнями на её плечи. Что ж, это было правильно и справедливо: она возвела, она и разрушила, и ей же отвечать. Ведомая странным, неконтролируемым порывом, она схватила его за запястья. — Это больно, я знаю. Но скоро всё пройдёт. Мы уедем… и больше не увидимся. И вскоре найдём других, а друг о друге забудем. Такое случается, понимаешь? Не мы первые, не мы последние. Надо только пережить. Она говорила и говорила, не слыша саму себя, задыхаясь внутри от той боли, что приносили её собственные слова, и стараясь не думать, какую пропасть они возводят в чужой душе. Шикамару смотрел на неё стеклянным взглядом, и больше всего на свете Темари хотелось стереть эту растерянность с его лица: не место ей там! Так не должно быть. Темари не понимала, что говорит и что делает. Она тщетно пыталась собраться, сгрести все мысли, взять под контроль чувства, разум и тело, но ничего не получалось: так ярко горели мосты в чужих глазах и с таким оглушающим грохотом рушилось всё, что вросло в душу — и что теперь беспощадно выкорчёвывали. Снова шли дожди и утопало в гнилой воде солнце. Снова всё умирало. Потому что Темари заставляла себя терять. — Поэтому… позволь мне попрощаться. И, не дожидаясь ответа, обхватила руками шею, прижалась лбом к чужому лбу, вспотевшему, разгорячённому. Поймала чужие губы — и мир перестал существовать. Она не видела и не слышала больше ничего, ограничивая мир маленькой беседкой рядом с маленьким прудом, в котором терялись две маленькие души. Горели ничтожные мосты, рушились жалкие крепости — и в последний раз целовались близкие люди, ставшие значить друг для друга слишком много. Шикамару обнимал её, прижимал ближе, дышал хрипло, рвано — цеплялся за неё и за этот дарованный шанс удержать, сохранить, восстановить из пепла и возвести заново погребённое, не понимая — или не желая понимать, — что это — прощание. Это — край, до которого донесли неконтролируемые чувства и душа, истёрзанная ожиданиями, противоречиями и желаниями, заслужившая получить награду — пусть и ту, от которой потом останутся шрамы. Пусть ту, от которой пустота в расщелине завоет так, что оглушит и встанет поперёк горла. Пускай, пускай потом будет ещё больнее! Но сейчас есть только этот крохотный мир с крохотными людьми и такими же желаниями, и этот мир на грани разрушения — и они имеют полное право в последний миг сделать то, на что раньше не хватало смелости. Больно будет потом. И боль эту они переживут. Через пару минут зазвонил телефон. Темари едва вырвалась из объятий, отвернулась, кое-как достала дрожащими руками телефон — звонил отец, уже подъехавший к парку. Шикамару всё слышал. Краска ушла с его лица, когда она обернулась. Он стоял каменным изваянием, смотря стеклянными глазами сквозь неё, сжимая губы и кулаки, силясь что-то сказать — и не решаясь. «Вот и всё?» Мир трещал по швам и осыпался, и вместе с ним на дно уходило всё то, чего не должно быть, — но что всё-таки появилось, и чёрт бы побрал все запреты и рамки! но, запретное, оно стало дороже всего правильного и допустимого, и в этот момент Темари была готова отказаться от всего — лишь бы он удержал её, переступил через себя и сказал о своих чувствах, лишь бы попытался остановить!.. Но он молчал, смотря сквозь неё. Судьба была в её ладонях, выбор — на её плечах. И, убегая из беседки, Темари поняла: мир окончательно исчез в разломе.