Чмо

- Не надо этого делать. – Звук «д» прозвучал знакомо - чуть приглушенно, почти как «т». Этот дефект - был постоянным поводом для издевательств: «Чмо, скажи – «девочка»! А – дрочить?». Только вот Быка интонация поразила - не обычная - просящая и жалобная, напротив, тон - ледяной и очень жесткий. Бык впервые ощутил, как словами можно ударить, – ему будто по уху врезали. Дальше – вообще, бред какой-то… Чмо, смешной до нелепости в растянутой футболке с пятнами томатного сока, которого Бык намеревался выпихнуть из раздевалки в коридор и уже там – перед ожидающими очередного прикола друганами - стянуть с него широченные семейные труселя «мэйд ин совьет ами», - скользнул, как призрак, ему за спину, неуловимым и быстрым движением перехватил руку, которая в итоге оказалась заломлена весьма болезненным образом, и сжал запястье, словно не пальцами, а плоскогубцами. Шепотом Быку повторили: «Не надо этого делать». В самое ухо прошипели – дуновение воздуха проникло внутрь и заставило Быка покрыться мурашками: это, оказывается, была его эрогенная зона, о чем он до сей поры и не догадывался. Повторили с той же странной интонацией: вроде как шептавший ни капельки не сомневался, что ему подчинятся. Хватка чуть ослабла - хозяин плоскогубцев проверял степень вменяемости оппонента, а затем Быка и вовсе отпустили. Бык, он же Юрик, он же Жорик ошалело обернулся и уставился на Чмо, он же Влад, он же школьный изгой по причине пещерной тупости, безответности, хилячества и неопрятности - его одноклассник Владислав Рукавишников. А Чмо спокойно натягивало на себя старые не глаженые брюки и как всегда ничего не выражающим взглядом смотрело сквозь заляпанные линзы еще бабушкиных, наверное, очков в пол – туда, где застаревшей кучкой лежали его дырявые носки. Сказать, что Бык удивился, значит, значительно смягчить ситуацию. Он был в ступоре – даже повернулся на триста шестьдесят, чтобы убедиться – в комнате только Чмо и нет никакого иного противника, который чуть не сломал ему руку. Но не это тренированное, кошаче-неуловимое движение, и не профессиональный захват, а голос привел рассудок в полнейшее смятение. Бык ведь вообще находился в уверенности, что Чмо – существо немое, лишь что-то нечленораздельное мычавшее у доски. А тут еще – эта повторная волна мурашек: Быку показалось, что когда Чмо его отпускал, вновь самым наглым образом дунул в ухо. Короче, ощущение – ну, будто обоссали… Конечно, надо было тут же, стремительно, бить морду. Но излишнее удивление всегда пагубно сказывалось на Бычьей реакции. Пока он думал: шмякнуть в ухо или все-таки врезать по яйцам, Чмо оделся, взял свой потерявший даже оттенки цвета рюкзак и вышел из раздевалки. У Быка появилось желание себя ощупать. Ступор пропал. Шутка не удалась - Юрик заржал, вышел к ожидавшей его компании друзей-подруг-прихлебателей и объяснился: «Че-то я сегодня ступил. На следующей физре на его мотню посмотрите». Но народ еще больше запутался в происходящем. Во-первых, они слышали, как Бык ржал в одиночестве, во-вторых, он был зол и, в-третьих, сам про себя сказал, что ступил. Вот если бы ему вздумал кто подобное сообщить – можно было заранее вызывать «скорую»… Вообще-то, в то, что Бык - добрый человек, судя по всему, верила только его мама – маленькая женщина в смешной шляпке, которая работала проводницей на железке и потому пропадала неделями, с тех пор, как сЫночку можно было оставить наедине – то есть лет с 10. Она часто уходила в дополнительные рейсы, зарабатывая и зарабатывая деньги: на сынулю прежде всего, потом - на пожилую маму, бычью бабушку, жившую в старой халупе на окраине города, а уж в последнюю очередь – на себя, и поэтому шляпке, которую всегда стыдился Бык, было столько, что она давно могла бы украсить собой краеведческий музей. Еще бычья мама считала своего сына очень красивым. И, надо сказать, в данном случае избирательное родительское представление совпадало с мнением окружающих. Юрка, действительно, был красив. Его предки замесили в нем чуть цыганской крови – но самую малость, чтоб к чуть вьющимся на концах смоляным волосам добавить глаза, по цвету и прочим свойствам сходными с космическими черными дырами. Какой там омут – вообще выплыть невозможно, только пропасть – что с большим удовольствием и делали многочисленные бычьи подружки. Чуть скуластое лицо, не круглое, а немного вытянутое, смугловатая кожа, припухлые губы, длинные ресницы, почти женские брови – аккуратные, как выщипывали, прямой хищный нос – ну, фактически будущий победитель кастинга на роль индейского вождя. Это если, конечно, еще добавить немаленький для 15 лет рост и развитую фигуру: с мощным торсом, тонкой талией, длинными, но не тощими ногами, сильными руками и раздувающими рубашку бицепсами. Дело портили только маленькие уши, но они были поломаны на тренировках, и потому над их обладателем никто потешаться и не пытался. Из особых примет – шрамик у виска, что делал весь облик Быка окончательно опасным Последний отличительный признак приобретен благодаря городу, в котором жил Бык, и для этого города был весьма полезен. Город гопническим был всегда, а в начале 90-х, когда Юрке только стукнуло 14, - так и вообще. Тем более что в полутора часах езды - гулящая Москва… Короче, весело жили пацаны: с драками, кабаками, девками, наркотой, иногда – с поножовщиной. Бык, тогда еще, впрочем, Юрка, уличной шпаной стал быстро – матери рядом нет, домой никто не гонит, за пивной запах не лупит и синяки не считает. Ходил в качалку, что сварганили в подвале, потом – в бесплатную секцию бокса при ДК местного завода по производству какого-то уже никому не нужного говна. Там и познакомился с Длинным. Длинный был старше года на четыре-пять и держал всю мелкую квартальную братву в своих кулаках, которые смахивали на киянки – только тяжелее. И Юрка превратился в Жору, а затем стал Быком – по причине упертости, наглости, упрямства, неуступчивости в драке, агрессивности, безжалостности, бесстрашия и накаченности. Его стали звать на стрелки с другими кварталами и даже с приезжей «деревней» из соседнего райцентра: он был боевая единица, что надо, - бил до кровавого месива, сам почти не замечая боли. А затем Длинный решил, что Быку пора расти, и поставил его старшим над группой шмакодявок, толкавшим по городу анашу и колеса, и – фактически – смотрящим по школе. 9-й класс был совсем не помехой, потому как любому 10-тикласснику Бык мог настучать только влет. Даже шпана из соседнего ПТУ от него шарахалась, хотя, может, больше потому, что знала: Бык – не сам по себе человек, за него впрягутся. Бык вообще-то не был типичным бакланом-отморозком. Нет, он, конечно, задумавшись, мог себе позволить войти класс с дымящейся сигаретой… Но Бык - учился. Не на золотую медаль, конечно, но четверок было больше, чем троек. А еще Бык – читал. Об этом, правда, знал только его мама, да Шурик – сосед по этажу, учившийся в параллельном, который дома у Быка бывал часто, так как подружился с ним еще чуть ли не в детском саду. Бычий дом был завален всякими журналами и книгами, что он в немереных количествах тырил, откуда только можно: из библиотек, книжных магазинов, школы… Сейчас, например, осваивал Хэма, а до того – влюбился в Лондона. Бык все-таки хотел сделать маме (да и себе – чего уж там) приятное: вырваться из этой дыры и куда-нибудь (после армии, конечно, чтобы проще) поступить. В автомеханический или тот же железнодорожный. Мама, собственно, из-за того и надрывалась. А Бык, если и любил кого-нибудь когда-нибудь, так это маму – публично выражал чувства скупо, а когда она уезжала – ну, просто до слез. А ненавидел Бык практически всех остальных. Особенно – тех, кто пытался хоть раз приплести его маму к матерному обороту. Еще - мажоров из недавно открывшейся гимназии. Еще – «тупую деревню» с застывшей семкиной шелухой на губах. Еще – своих «друзей»-прихлебателей, что пресмыкались перед ним. «Серых мышей» – за тупую покорность. Взрослую шпану – за то, что пока не мог поставить их на место. Наркоманов и алкашей – то есть половину города. Учителей, которые ели бычий мозг на своих скучных уроках. Ментов – за то, что менты. Соседей – за шум и драки. А с сегодняшнего дня – у-у-у, бля, ушлепок – это Чмо, который позволило себе нагло дунуть ему в ухо. Может, конечно, и не дул, а Быку показалось, – но все равно. Что такое Чмо? Этого никто не знал. Он как-то неожиданно появился в сентябре, но не с самого начала учебного года. Сел на заднюю парту и отключился от действительности. На него можно было плюнуть, чем-то облить, но он – вечно в каких-то безразмерных, с чужого плеча, обносках – только смотрел на обидчика, не моргая, ничего не говорил, не отвечал, никогда не обижался, не плакал и уж тем более не лез в драку. Когда вызывали к доске – страшно тупил. И почти по всем предметам еле дотягивал до тройки. Руки у него росли из жопы - на производственной практике его к станку не подпускали, после того, как он чуть не сломал шпиндель, въехав в него салазками. А по физре – было убедительное два: он не мог ни разу подтянуться, только раза два отжимался, прибегал последним и с каким-то еле слышно всхлипом не перепрыгивал козла, а садился на него верхом. О смысле футбола и баскетбола не догадывался в принципе, волейбольный мяч всегда улетал в потолок. И еще он постоянно жевал хлеб из столовки и существовал весь в крошках. Про него знали только, что он живет с бабкой – обширного размера теткой без возраста – в дальних бараках, и больше ничего не знали. В общем – уебище в крайней степени. А сегодня… Что это было сегодня, вообще? - Ты чего? – боязливо поинтересовался Гном – парень из его класса, которого Бык пристроил дилером к Длинному. Они шли из школы уже минут десять, и странное молчание затянулось настолько, что все, кроме Гнома, решили побыстрее сказать «пока». Бык не в духе – это не игрушки. Гному было можно: он - добродушная скотина и никогда не подставит. Он был чуть младше Быка и поэтому ту хрень с грабежом взял на себя, в результате Бык не попал в спецПТУ, тем более что ментов задобрил Длинный каким-то экзотическим бухлом – даже мама ничего не узнала. - Так, - буркнул Бык, - отвянь, да... Плохо чувствую – месячные не кончаются… Ему не хотелось признаваться, что все это время он придумывал мучительную казнь для Чмо, потому что он вообще о нем не должен был думать – было бы о чем... Но Быка задело. И главное, что задело - то, что этот гад все это время, очевидно, всех наебывал – был другим, а не таким, как все думали, – вряд ли лучше, там лучше быть нечему, - но другим. А ошибаться в людях Бык не мог себе позволить – так недолго вляпаться в какую-нибудь муть. Потому Бык решил, что завтра же (ну, не завтра, завтра – суббота), а прям в понедельник выведет его на белый свет и отомстит по полной. Пиздить не будет – это заподло об такое руки марать, но до слез наконец-таки Чмо доведет, тоже мне – «не надо этого делать». Что делать, а что не делать и с кем, будет решать он, Бык. - Бынь, сегодня к нам придешь, мы собираемся у Натахи? – от обогнавшей их Вероника несло, как из парфюмерного магазина, хотя почти во всем ином она была хороша - жутко красивая девка, стильная… Правда, еще трахаться не умела – лежала мешком с картошкой. - Позже, - ответил Бык, вспомнив, что Длинный попросил его отнести цыганам деньги за товар. Быку доверяли, потому что уж что-что, а скрысить он бы никогда не смог – слишком гордый. – Все, Гном, шлепай – у меня дела, - бросил Бык однокласснику и пошел домой – пожрать и переодеться… Из головы все не шла сцена в раздевалке. Если разложить ее на составляющие и выкинуть мифическое дуновение в ухо, вызвавшее мурашки по коже, то получалось следующее. Во-первых, Чмо может стерпеть не все. Во-вторых, он вовсе не расслаблен, а постоянно контролирует ситуацию – это если у него, конечно, нет глаз на жопе: он же как-то почувствовал, что Бык к нему подошел. В-третьих, он очень быстро движется – Юрка вспомнил, что даже не понял, как Чмо оказался у него за спиной. В-четвертых, у него - конечно, может, со страха, - но оказалась достаточно сильная хватка – пусть Бык от неожиданности и не сопротивлялся особо, и потому Чмо смог вывернуть руку до боли. Нет, не со страха, не со страха… Бык вспомнил голос и понял, что в-шестых. Бля! В-шестых этот задрот его совершенно не боялся, а, допустим, в классе просто покорялся неизбежному. Бык, как любое уличное животное, страх чувствовал, чувствовал интуитивно, ловил этот кислый запах трусости и - додавливал. Здесь страха не было. Не было и презрения, и отчаянья, на которое способны даже абсолютно никчемные существа, загнанные в угол,– ничего не было… Только абсолютное спокойствие. «Сука, ты так у меня испугаешься, бля, ну, как ты у меня испугаешься», - все крутилось в голове, пока Юрка шел в сторону дома цыганского барона Ильи – мужика лет сорока, очень толстого, в золоте, однако сального и неприбранного. Уже стемнело. Но фонари еще не зажигали – на этой окраине они теперь вообще редкость. В качестве единственной иллюминацией выступали окна цыганского особняка. Бык подошел к калитке, чтобы позвонить, но вдруг увидел, что рядом с забором, по ту его сторону, торчат чьи-то ноги – кто-то валялся. Отодвинув ветки кустов и присмотревшись, Бык рассмотрел цыганского охранника, лежавшего в неестественной позе – шея, как у курицы, свернута на бок, а одна рука придавлена тушей хозяина. Внезапно со стороны веранды особняка раздались три еле слышных хлопка, какая-то тень спрыгнула в сад со второго этажа и, не спеша, направилась к калитке. То есть к Быку пошла. И Бык ступил второй раз за день. Он остался стоять, как приклеенный. Мужская фигура вышла на дорогу и нос к носу столкнулась с застывшим Быком. Кто это такой, на неосвещенной улице не было видно – человек был одет во все темное, лишь в его руке скупо поблескивал ствол, судя по всему, с глушителем – слишком длинным казался. Мужик одним ударом свалил Быка на землю, поднял оружие, прицелился… Дула Юрка не видел, но очень даже зримо представлял, и больше всего удивлялся тому, почему до сих пор не боится, – это что, паника такая странная? – ни к месту полезли в голову мысли… Тем временем мужик посветил ему в лицо фонариком, что держал в другой руке, прямо под стволом. Резкий свет ослепил – он был, как выстрел. Бык придушенно вскрикнул, мужик неопределенно хмыкнул и со всей дури, как показалось Юрке, приложил его рукояткой по башке.