Чмо

Юрка пролежал в больнице почти полгода. Вконец измученной маме врачи говорили, что это - острый психоз, его причина – тяжелое негативное переживание, все это выразилось в депрессии и кататонии в начальной ее фазе. Но в подростковом возрасте это проходит. Главное пить лекарства, ничем не волновать, кормить витаминами. Месяца через два Юрка начал обращать внимание на вопросы медперсонала и делать, что просят. Еще через месяц – односложно отвечать на вопросы. На четвертый – ощущать себя, чуть-чуть. Только ощущать нечего: вокруг и внутри все было пусто, как заморожено. Когда мама привезла Юрку домой, он уже говорил целыми предложениями, гладил ее по руке, не отказывался есть, но, большей частью, сидел без движения и смотрел в окно. Потом Юрке понравилось подниматься на крышу рядом стоящей многоэтажки. Он смотрел на город сверху, и с каждым днем ставшая пустой душа наконец-таки наполнялся чувством. Только это было плохое чувство - безраздельного, непоправимого одиночества. В один из таких вечеров, когда мама, которая была теперь вынуждена вкалывать за пятерых из-за дорогих лекарств и витаминов, что прописали сыну, ушла в очередной внеплановый рейс, Юрка решил все это прекратить. Решение пришло само. Оно казалось верным, правильным и точным. Никаких эмоций и сомнений по его поводу Юрка не испытал – это единственное, что осталось в его силах. Он поднялся на крышу, подошел к самому краю и закрыл глаза. Чьи-то руки схватили его поперек тела и оттащили в сторону: - Не надо этого делать, - раздалось где-то в районе уха, куда чуть-чуть, еле заметно, дунули – и «д», как «т». Юрка обмяк, потом рыдал, потом смеялся, опять рыдал, опять смеялся, пытался набить человеку, который посмел ему помешать, морду, плакал до икоты, смеялся до всхлипов и рези в животе, царапался, бился головой о чье-то тело, пока – часа через два – не затих. Его все это время крепко, обняв и не отпуская, держали. Юрка, скорее всего, заснул. А когда проснулся все там же, на крыше, решил, что это был очередной приступ. Его не удивило, что к нему вернулась способность думать, его удивило, что его обнимают – и это была не мама. Он поднял голову. Валька крепко держал его, прижимая к себе, и плакал. - Прости, я не мог… по-другому. И раньше не мог – в больнице лежал. Долго. - Ты жив? – спросил он глупость, как когда-то давно, в прошлой вечности. - Ну, броники ведь на что-то нужны. Правда, мой хуевым оказался – я чуть не загнулся. - Почему не сказал, почему портрет повесили, а? - Ты опять мне задаешь свои дурацкие вопросы? – у человека, его обнимавшего, прорезались интонации Стаса. – Так было надо. И нельзя было по-другому. И сейчас мне быть здесь нельзя. Я пришел, потому что очень перед тобой виноват. – Стас кончился, появился другой – с ямочками на щеках. - Хотел спасти, а получилось – чуть не убил. Но я, правда, не думал, что ты… что все… вот так… Мне не сразу сказали, потому что я спрашивать не мог… Сначала не мог говорить. Потом - боялся подставить… Ну, я же не знал, как и что с тобой после всего сложилось. Потом меня выгнали в санаторий… Я позавчера вернулся. Приехал – а ты на крыше… Пошли же уже. Ну, пошли… Холодно. Они спустились вниз. Стас (нет, Валька теперь, наверное) всю дорогу придерживал ватное тело Юрки за плечи. - Дай полотенце. Я только что с дороги. В душ надо, - попросил Валька. Юрка полез в шкаф, он никак не мог справиться с мыслями, которых за полгода полного их отсутствия, оказалось вдруг слишком много. Сидел на стуле и ждал, пока Валька выйдет из ванной. «Ну, как всегда, он даже и по чужой квартире голый ходит», - Валя опять вылез в одном полотенце, - «Ну, блядь какая малолетняя». И Юрка очнулся. Это - действительно, Валька, и он, действительно, жив, и, действительно, приехал. К нему… Полуголое чудовище рассматривало пузырьки с лекарствами и витаминами, оставленные мамой, потом сгребло их в кучу и швырнуло в мусорное ведро. - Ты чего? - подскочил Юрка. - Они тебе больше не понадобятся… В квартире поселилась тишина. Юрка вопросительно смотрел на Валю. Тот молчал, потом уставился, не моргая, глаза в глаза и, прочитав немое повторение вопроса, очень громко и решительно, будто признавая поражение, почти прокричал: - Потому что я тебя люблю! – голос сорвался совсем по-детски - на фальцет. И опять – полное отсутствие звука. Весь мир умер. Они испуганно стояли друг напротив друга. Их тела не соприкасались, но почти физически ощущались разряды какой-то энергии, метавшейся между ними, как на уроке физики - от металлического шарика к шарику. Молчание было жутким, звенящим, изматывающим – хотелось плакать, орать и смеяться одновременно. Глаза перестали видеть - слепота накрыла обоих. Руки тихонько, неспешно, как опасаясь обжечься, прикасались к лицам – исследуя изгибы подбородка, брови, губы, скулы… Потом руки сплелись и стали изучать друг друга: костяшки пальцев, подушечки, кость на запястье, синие прожилки вен. На теле Вальки появились новые шрамы – четыре – пулевые. И Юркины руки внимательно и нежно, по микрону, ощупывали их. Каждый миг движения навстречу, казалось, занимал годы. Страшно не было – это была невесомость. Наконец, Юрке вернулась способность видеть и ощущать, он почувствовал горько-сладко-лимонный запах и увидел вблизи блядские полуоткрытые губы. Месяцы холода сменил вулканический жар, плавился мозг, внезапно нахлынувшее ощущение счастье переполняло так, что было больно - больно так сильно, что Юрку практически парализовало. В ушах стучали невыносимо громкие барабаны, по телу выступил холодный пот. Реальность кончилась совсем. Юрка не смог больше сдерживать это катастрофическое ощущение – слезы потекли сами. И в этих слезах отражались мокрые валькины глаза. Они так и стояли, умирая от того, что с ними происходит, пока, наконец, не вцепились друг в друга – не оторвать никому, никогда, на за что…