О дивный новый мир

(One Republic – Unbroken) Дверь с тихим щелчком закрылась за покинувшей башню Гермионой. Том сильнее сжал только что вложенный в его руку конверт и распахнул глаза, слепо глядя прямо в кровавое око заходящего солнца. Конверт жёг руку, из груди рвался страшный крик. Слепота не проходила, но Том продолжал до рези в глазах вглядываться в диск солнца и до боли сжимать кулаки. Вдруг дверь за его спиной снова скрипнула. Послышалось тяжёлое дыхание, и на него налетел ураган. Конверт упал на землю, юноша резко прижал бросившуюся на него девушку к себе, обхватив её лицо ладонями, но не видя его: перед глазами стоял только слепящий свет солнца. Большими пальцами он вытирал слёзы, струящиеся по щекам Гермионы, и тогда к нему стало возвращаться зрение. Сначала он различил лихорадочный, безумный блеск глаз девушки, потом её раскрасневшиеся от бега щёки, растрёпанные волосы…Она дрожала в его руках, её трясло, знобило, лихорадило, но она смотрела на Тома, смотрела в его лицо, не опуская глаз, застланных слезами. Он судорожно припал к её губам, зажмурившись, не веря в то, что происходит. В мыслях лихорадочно стучала одна мысль: «Она здесь, здесь, со мной, рядом, она здесь, здесь…» До хруста рёбер он сжимал её в объятиях, покрывал граничащими с болью поцелуями её лицо, её дрожащие руки. Он, Том Марволо Реддл, сжимал эту хрупкую девушку так, будто она была его жизнью, единственным, что имело значение. Он нуждался в ней так, как никогда не нуждался ни в чём. Он не позволял Гермионе отстраниться от себя хотя бы на секунду, и, только почувствовав, что девушка в его руках успокоилась, затихла, перестала дрожать, он заглянул в её лицо. - Я схожу с ума, или это действительно ты, Том? – прошептала она слабо. На влажных губах Гермионы теплилась безумная улыбка. - А я схожу с ума, или ты действительно вернулась? – жадно исследуя взглядом каждый сантиметр её кожи, прохрипел Реддл. - Как же я могла… - она не договорила. Глаза Гермионы закрылись, и она, осторожно обняв слабеющими руками Тома за шею, прижалась к его груди и застыла. Гермиона устала. Страшная усталость накапливалась в ней все эти двадцать дней, не давая ей спокойно спать, не давая полноценно есть, не давая думать ни о чём. Она была погружена в мрачное отчаяние, которое с трудом сдерживала, стараясь не выдать себя перед родителями, счастливыми, что дочь вернулась, перед друзьями, соскучившимися по верной подруге…Никто, никто не должен был знать, что она чувствует себя среди них чужой. Когда Том осторожно положил абсолютно обессиленную Гермиону на широкую постель в Выручай-комнате, она взяла его за руку и потянула к себе. - Рядом, ложись рядом, - прошептала она так тихо, что юноше пришлось наклониться к самым губам девушки. Он лёг рядом с ней, привлекая Гермиону к себе, и застыл, прислушиваясь к её мерному дыханию. - Самая тайная комната… - шептала в полусне Гермиона. – Знаешь, там, наверное…мы с тобой, - сорвалось с её губ, прежде чем девушка окончательно успокоилась, расслабившись в тёплом кольце рук Тома. Тот осторожно коснулся губами виска девушки и закрыл глаза. Мгновение, когда слепящее солнце обожгло его одиночеством, прошло, стёрлось, будто его и не было. Сейчас на его груди, тихо дыша, спит та, с кем его одиночество невозможно. Спустя некоторое время Том мягко высвободился из объятий девушки, накрыл её мягким пледом и бесшумно вышел из Выручай-комнаты, у двери бросив на спящую Гермиону ещё один осторожный взгляд. Он вернулся на Астрономическую башню, над которой уже зажигались первые звёзды. Небо наливалось синевой, ветер утих совсем. Том медленно подошёл к брошенному им конверту и поднял его с земли. Ни подписи, ни адресата. Обычный пергамент. Юноша глубоко вдохнул и вскрыл конверт. Один-единственный листок пергамента. Короткая записка. Нет большого, всё разъясняющего письма, которого он ожидал. Только пара строк. «Прошу, Том, прости меня, если сможешь. Я не хотела, чтобы всё получилось так, клянусь, меня даже не должно было быть здесь. Но, тем не менее, я здесь. Всё, что случилось, - это, полагаю, судьба, иначе не объяснишь. Я знаю, что никогда не говорила этого, но я говорю сейчас: я люблю тебя, Том. Не потому, что ты сумел отвергнуть тьму. Не потому, что ты сумел отвернуться от долгих лет ненависти. Не потому, что ты не стал Лордом Волан-де-Мортом. Я люблю тебя потому, что так было суждено. Мы ещё встретимся, Том. Помни обо мне». Юноша осторожно сложил письмо, вложил его обратно в конверт и, взмахнув волшебной палочкой, поджёг. Сухой пергамент тут же занялся, вспыхнул. Раненными чёрными птицами опускались на каменный пол хлопья сожжённого пергамента, превращаясь в золу. Налетел слабый порыв ветра, унося с собой пепел. Том ещё мгновение смотрел остекленевшим взглядом на покачивающиеся верхушки Запретного леса, а потом покинул площадку самой высокой башни замка Хогвартс. Он закрыл за собой дверь Выручай комнаты, бесшумно подошёл к кровати, на которой в той же позе, в которой он её оставил, лежала Гермиона, и замер, вглядываясь в умиротворённое лицо девушки. Он удивился: как спокойно она спит. Сколько света в её лице. Том напряжённо вглядывался в Гермиону. Он будто ждал чего-то. Потом, слабо вздохнув, юноша опустился рядом с Гермионой, осторожно коснулся тыльной стороной ладони её чуть розоватой щеки и негромко сказал: - Я люблю тебя.