Дрожащие тени

Шаги за спиной прозвучали в его голове словно последние секунды жизни. Страх, стремительно охвативший сознание, сковал тело, однако в душе поселил ледяную эйфорию. Сумасшедшая смесь чувств была разрушительной, подавляющей. Лишь короткие фразы «Он здесь» и «Это, все-таки, произошло» наводнили опустошенный разум. Сколько бы Кюхён ни избегал этой встречи, его, в конце концов, настигли, как изворотливого лиса, загнанного охотничьими собаками в нору. Тьма и холод. Передернув плечами и ощутив, с каким трудом разжимаются замерзшие пальцы, Чо опустил голову, не смея поднять ее. Чонун не подходил ближе, выжидая чего-то и не говоря ни слова, однако писатель душой ловил все, что герцог хотел сказать ему. Он ждал обвинений, упреков, чего угодно, но не прощения, о котором не смел грезить. Однако имел наглость хранить где-то в глубине сердца, где было чуть теплее. Проведя кончиками пальцев по шершавым перилам, сжавшись внутри до размеров песчинки, Кюхён поддался мимолетному порыву и обернулся. Испуг испарился почти что бесследно, а ощущение действительности рухнуло тысячами осколков. Мир исчез, оставшись маленьким, заточенным между ними. Ни капли злости в глазах Кима шатен не отыскал, и чем глубже пытался заглянуть в них, тем сильнее вдавался в воспоминание, которое так хотел безвозвратно выжечь из своей памяти. «Быть приглашенным на званный вечер больше не было большой неожиданностью. Быть приглашенным малознакомым дворянином, лишь однажды слышавшем о фамилии Чо – слишком утомительно. Видеть Чонуна в потоке гостей – слишком невыносимо. И чем сильнее были эти чувства, тем сильнее было желание извести их алкоголем. Никогда раньше не выпивая больше, чем бокал или два, в тот вечер Кюхён не сдерживал себя. Он был истощен до последнего, и чувствовал себя необычно, с каждым глотком словно бы легче, свободнее. Гостей было много. Кюхён не мог назвать их количество даже навскидку. Старые знакомые в лице сыновей влиятельного адвоката и местного магната никак не скрасили, но определенно дополнили вечер своими подначивающими речами по поводу и без. Один, отвлекаясь, упоминал фигуру и миловидное личико проходящих мимо леди, а другой подзывал официантов и просил наполнить бокалы. - Посмотрите на них! – возмущался юноша чуть громче, чем стоило. – Старый толстосум и такое прелестное юное создание, что за извращение!.. И что мешает им… - Твоя ветреность, - коротко перебил его статный Чхве Минхо, перед тем как пригубить бокал. - Что я могу сделать, ответь мне? Я молод, - оправдывался Чанмин, успокаиваясь. – Я богат и молод. Так... Не принимая участия в оживленном разговоре, лишь изредка ставя в нем запятую короткими фразами, Кюхён осознавал, что ему безразлично все происходящее вокруг. И даже спутники, которые попытка за попыткой втягивали писателя в обсуждение того или иного гостя, не могли изменить этого. - А какие нравятся тебе, Кюхён? – обернувшись на собственное имя, Чо увидел крайне любопытное, румяное на щеках лицо Чанмина. - Брюнетки, - не раздумывая ответил он, а спустя секунду, всполошившись, отвернулся и замер. Ответ сорвался с языка раньше, чем Кюхён успел его осмыслить. «Пусть все катится к черту», разочарованно прошептал про себя он, подымаясь из-за стола рывком. Не обратив на оклики должного внимания, Чо поспешно устремился к выходу, не замечая провожающего его взгляда. Выбравшись из зала, словно из душной клетки, Кюхён смог вдохнуть уже не такой горячий воздух. Несмотря на наступившую зиму, захватившие город и окрестности снега и морозы, было жарко на коже, а под одеждой особенно. Расстегивая на ходу верхние пуговицы и распутывая узел на шее, писатель шел медленно, освежаясь постепенно. Легкость в голове была приятной, веселящей, но губы никак не хотели растягиваться хотя бы в усмешку. Их что-то останавливало, и сейчас, он не мог понять, что же. Коридоры поместья украшало великое множество картин: пейзажи владений, портреты членов семьи и их любимцев – собак и лошадей лучших пород. Прислуга в виде девушек в черных платьях и белоснежных фартуках суетливо прошмыгнула перед ним и исчезла – коридор погрузился в тишину, наполненную отдаленным гомоном голосов, покрытым вуалью живой музыки. Кюхён шел вперед, без интереса разглядывая обстановку и изредка обращая свой взгляд за оконное стекло: снег прекратился, потому со второго этажа все, что было снаружи, казалось одной непроглядной мрачной бездной. Ощущая себя героем, попавшим в своего рода сказку, писатель не пытался изменить ход истории, идя вперед в странном пьяном повиновении. Это было единственное время, когда Кюхён ничего не боялся». Не разрывая крепко сцепившихся взглядов, Чонун сделал несколько шагов вперед и вновь остановился. В воздухе не прозвучало ни единого слова, и Чо готов был сорваться и закричать, лишь бы услышать хоть что-то, кроме тишины. Она была невыносимой. «Испуг и неудержимое желание сделать что-то выходящее за рамки приличия смешались в нем в дикий вихрь. «Я мог себя обманывать… - чувствуя чужие руки под жакетом, Кюхён вжимался в холодную стену, цепляя плотные тяжелые шторы. – Быть может, я сам все выдумал, - в этом состоянии он не мог совладать с телом, истосковавшемся по горячим прикосновениям. – И он мне никогда не был нужен. Именно он…». С незнакомцем, встретившимся в полумраке коридора, все казалось таким простым, что шатен усомнился в своей же искренности к Чонуну. От молодого человека, завлеченного неожиданным напором со стороны писателя, пахло алкоголем. Он был таким же жаждущим, таким же безудержным. А нужно ли было что-то большее, чем это?.. Хрипя из-за глубоких, рваных вдохов, тяжести внутри, Кюхён не осознавал, что происходит, но чувствовал холод. Влажный, скользкий холод. Сделав усилие и открыв глаза, он увидел его. Сложно было объяснить увиденное в темных глазах. За короткие секунды случилось словно ничего и в тот же миг слишком много, чтобы успеть осмыслить. Глядя из-за плеча случайного партнера и теряя силы, Чо не мог понять, что чувствует: ни единой эмоции или мысли не проявилось даже отголоском. Это была точка, безвозвратная и жестокая точка. «Я свободен?», с безумным ликованием вспыхнуло и погасло в сознании. Чонун, отойдя на шаг назад, остановился. На его лице не отражалось ни боли, ни разочарования, даже злости не промелькнуло, и Кюхёна это не задело. Он поймет это еще не скоро… Спустя мгновение герцог развернулся, медленно, через силу, и бесшумно удалился. Лишь качающийся из стороны в сторону длинный хвост его волос и лента, вплетенная в них, с тех пор стояла перед глазами писателя, стоило ночи сменить день. «И Вы теперь тоже свободны…», с ледяным потом, прокатившимся по спине быстрой волной, шатен оттолкнул молодого человека от себя. Резкое отвращение поднялось к горлу, а ноги, до того слабые и дрожащие, заставили бежать. Бежать от произошедшего, бежать от себя самого. «Но не этого я желал… - теперь он держал в своих руках осколки последних месяцев, лучших воспоминаний. – Не прощайте меня, никогда. Слышите? - тяжело дыша и сходя с ума от ожесточенно колотящегося сердца, умолял Кюхён». Осколки искренних признаний в том, что бесконечно, безумно влюблен». Две крайности истощали терпение. Кюхён хотел исчезнуть с лица земли и навсегда потеряться в его глазах. Еще несколько шагов и к губам невольно устремляются слова: «Не смейте!», однако тонут в сковавшем горло молчании. Дышать становилось все труднее, а тело напугано подрагивало в такт негромкому стуку о каменный пол. Чем ближе становился Чонун, тем хуже было писателю, сломленному бурей противоречий. Воздух был холоден и сух, каждый выдох опалял лицо и губы. Кюхён не верил, что прошел целый год с той ночи – все это было будто бы вчера, настолько яркими оставались его воспоминания. - Мне не нужно объяснений, - голос Кима, такой привычный, но почти забытый, ударил по груди. - Но… - прежде чем Чо успел продолжить, его губы накрыла теплая ладонь. - Благие намерения? Смеетесь надо мной? – понижая тон с каждым слогом, Чонун обратил свой голос в шепот. – Я не верю Вам, - писатель, душа которого вытянулась в тончайшую струну, перестал дышать. Герцог не прекращал смотреть прямо в его глаза. – Своим поступком Вы оскорбили уважаемого человека, - не отзываясь на удивление Чо, Ким продолжал, - и он же окрестил Вас «герцогским мальчишкой». Не выдерживая взгляда, шатен опускает веки и чуть склоняет голову, не находя никаких слов, чтобы описать происходящее. Целый год Кюхён чувствовал себя отброшенной пламенем свечи тенью на стене; источающий тепло огонек был совсем близко, но достичь его никак не представлялось возможным. Просяще дергая герцогский рукав, Кюхён жмурился от опаляющей веки боли. Убрав ладонь очень осторожно, напоследок коснувшись пальцами щеки, Ким подался ближе, едва касаясь своими губами губ шатена. Шуршанием песчинок проскользнули в голове ответы на все вопросы, и исчезли, стоило пропустить между пальцев теперь короткие черные волосы и боязно увернуться от поцелуя, которого не заслуживал. Брюнет был теплым и будил ответное тепло в груди Чо. Всполох был настолько сильным, что дрожь сотрясла все тело, а пальцы сжались чуть сильнее, чем нужно. Найдя в себе силы встретить настойчивые губы Кима, Кюхён, стыдясь, опускал взгляд, и, медленно становясь все ближе и ближе к пламени маленькой свечи, исчезал. От дрожи и медленно распаляющегося жара мир вновь устремился вперед, когда Чонун, в одной из пустых гостевых комнат, толкая писателя к высокой постели, поспешно расстегивал пуговицы на его рубашке. Целовал шею и плечи томными прикосновениями. Прижимал к себе объятьями, по которым тосковал на протяжении года. А Кюхён медленно исчезал, из мрачной, пугливой тени обращаясь в мягкий, сияющий и теплый свет.