IV
23 ноября 2014 г. в 23:10
Было слишком много мгновений, которые Кюхёну хотелось позабыть.
«Время исчезало незаметно.
Очередной год близился к своему завершению. Осень замерзала, на землю обрушились первые холода и морозы, приходящие с наступлением темноты и царствующие за окнами до самого утра.
Чо мог бы назвать ноябрь самым особенным месяцем, но отрекался от этих мыслей с завидным упорством. Слишком глупыми виделись ему эти чувства. Слишком глупыми и приятными в один и тот же миг.
Скажи он это вслух – никто не поверит, высмеет только.
Кюхён с ужасом оглядывался назад и вспоминал себя: каким он был, каким он стал. Прошлое и настоящее разделяла грубая черта, о которой забыть столь же легко, как трудно помнить. Но писатель жил дальше, с каждым утром приходя в себя все привычнее и легче. Однажды, поговорив с сестрой за чашкой чая, уже вернувшись в свою комнату и оказавшись в тишине, лишенной ее голоса, он с испугом осознал, что злость к ней постепенно иссякла. Капля по капле, она выливалась из него, оставляя пустоту, которая неспешно наполнялась признательностью.
А всему причиной послужила одна лишь перемена в жизни Кюхёна.
Он открылся самому себе. Стал более честным с самим собой.
И этому его научил единственный человек, который не пытался говорить с ним об этом. Чонун делал, как желал, не спрашивая позволения. Это злило, приводило в ярость, но вспышки гнева стихали столь же скоро, как и возникали. Врожденный дар или тонкое ощущение человеческой натуры, Чо не мог понять этого до сих пор.
Его собственная загадка никак не хотела становиться явью.
Сколько бы они не проводили времени вместе, Чонуна было недостаточно: его разговоров - порой столь непосредственных, а через минуту глобально-серьезных, - его взглядов, говорящих громче, чем любые эмоции в голосе, прикосновений, заставляющих раскрыться и довериться без остатка. Частые капризы, шумящие в голове, вводили юношу в ступор, сотканный пеленой желаний, а спустя мгновение он проникался чувствами и прижимался все ближе, горячее.
Пряча сжатые в кулаки ладони между колен, во время обеда Чо витал в облаках и совсем не слушал семейную беседу. Почти не тронутая еда медленно остывала, и никто не обращал на поглощенного раздумьями молодого человека внимания.
- Господин Чо, - раздался возглас пожилой гувернантки. – Такая беда приключилась, - качая головой, седовласая женщина вошла в столовую с развернутой газетой в руках. Не прекращая причитаний, она поспешно зашагала в сторону отца семьи.
Взволнованная Виктория взглянула сначала на мать, поджавшую губы, а затем и на брата. Отложив столовые приборы, она, желая задать вопрос гувернантке, приподняла плечи:
- Что приключилось, тетушка Чон? – негромко произнесла Виктория.
Миссис Сон взглянула на дочь осуждающе, однако не сказала ей ни слова.
- Горе. Господин Ким, какое несчастье для семьи… А ведь так молод был, хорош собой, - всего одна фамилия, прозвучавшая в обеденной комнате, сняла с Кюхёна оцепенение и погрузила в происходящее.
- «Смертоносный недуг забрал жизнь герцога Им Сонджона. Семья герцога и целое графство скорбит по этой невосполнимой утрате», - зачитал подзаголовок отец Чо спокойным голосом. Ненадолго смолкнув, он продолжил, читая медленно, вкрадчиво. Слушая, но не слыша, Кюхён смог вырвать из его слов лишь одно: - «За неимением прямого наследника, преемником станет племянник, старший сын сестры герцога Им Бокён - молодой граф Ким Чонун»…
Остальное из прочитанного им, писатель, поднявшийся и покинувший столовую в шокированном молчании, уже не слышал.
Сотни различных фраз одна за одной мелькали в его сознании, но столь быстро, что Кюхён не успевал осмыслить их. «Это ошибка», говорила первая. «Как это произошло?», вопрошала другая.
«Что же мне делать?..», обреченно шептала последняя.
Оказавшись у себя, юноша впал с немую панику: ни звука не сорвалось с его губ, когда в голове неистово шумело и оглушало. Холод в груди расцветал едва ощутимым биением сердца и задыхающимися выдохами.
Страх полностью охватил его. Посыпались обвинения в свою сторону, сторону Чонуна и всего, что привело их к роковому знакомству. К тому, что теперь испытывал Кюхён: от всепоглощающего желания быть рядом до мимолетной ненависти, переродившейся в обреченность и боль где-то глубоко внутри. Все неосознанные им мечты рухнули в одночасье, так и не начав исполняться. Слишком обязанным своей семье стал Чонун, чтобы претворить их в жизнь. Вместо воздушных фантазий, теперь за Чо следовала лишь череда несчастий. «Моих ли только?», горько подумал он, поджав губы в улыбке, полной отвращения к себе.
Совсем не думая о Киме, изнывая по собственной трагедии, шатен, опустившись на край кровати, спрятал лицо в ладонях. Воображение подкидывало ему все новые и новые картины канувшего в небытие будущего.
«Это важнее меня», остывшая ярость уступила место порыву совершить самопожертвование. Неожиданно скоро охладев и подняв голову, Кюхён открыл свой опустошенный, но от того не менее сосредоточенный взгляд.
- Я больше не обременю Вашу жизнь своим присутствием, - не зная, что ждет впереди, поклялся он.
Чо чувствовал, словно души отсекли половину, настолько значимую для него самого, что мир в считанные секунды утратил прежние звуки и краски. Улица за окном из промозгло-осенней, похожей на растекшуюся акварель, стала блеклой, совсем прозрачной. Насыщенность и оглушающий шум, даривший миру и Кюхёну жизнь, исчезли, став границей между печальным сном и горькой реальностью.
Ранее яркие и будоражащие эмоции обратились в бесконечную пустоту».
Навязчивые мысли до сих пор не покидали его. Он утешал себя призрачными надеждами и отбрасывал желание возвратиться в прошлое. Герцог Ким, которого он знал безрассудным, жаждущим и пылко любящим, больше не принадлежал ему, как когда-то. Кюхён нагло, безжалостно омрачил их общую судьбу, но, сожалея о содеянном, по сей день повторял каждую ночь: «Все сложилось для Вашего же блага».
Поддавался сомнениям, но в безысходности мирился с тем, что отказался, отдал Чонуна другому…. Другой - той, что в будущем подарит герцогу наследника.
Другим.
А они… Они не могут больше быть вместе.
«Это была поздняя осень.
Тьма за окнами опускалась на покрытый снегом город слишком рано. Не успев вдоволь насладиться днем, горожане с разочарованием готовились к скорому наступлению ночи.
Но Кюхён не был одним из них.
Всего две недели прошло с того дня, как Чонун вступил в свой новый статус. Две недели с того момента, как Чо решил забыть о нем раз и навсегда. Страдая и едва сдерживая себя в мгновения потери самообладания, он прятался в своей комнате, сцепляя руки в замок и не позволяя себе открыть ни одного из писем, лежащих на заляпанной чернилами столешнице.
Их было несколько - конвертов с известным ему именем, почерком. Чонун писал, надеясь на ответ, которого Кюхён не собирался ему давать. Но как был велик соблазн прочесть… Сжимая пальцами запястье, приказывая себе забыть об этом, писатель выдыхал сквозь зубы и болезненно жмурился, и очень вскоре порыв оставлял его: шатен расслабленно откидывался на спинку кресла, открывая миру свое изможденное переживаниями лицо.
Беспокойство с каждым новым всплеском становилось все слабее. Исчезало скорее.
Он медленно привыкал не ждать, однако сам Чонун продолжал упорно искать встречи с ним.
Кюхён не знал, что должен с этим делать. Он потерялся, спутал реальность и вымысел: может, после стольких волнений, все случившееся окажется простым сном? Но нет, Чо осознавал: принимаемая за иллюзию реальность и была самой настоящей, но мысли о том, что все разрешится с секунды на секунду, не покидали его даже тогда.
Зная, что должен раз и навсегда покончить с этим, Кюхён порождал в своей голове все больше безумных идей. Чувствуя себя отвратительным лжецом и трусом, он мечтал прекратить все одним щелчком пальцев и никогда больше не вспоминать об этом. Навсегда сменить направление и забыть все моменты до единого.
«Вы должны уйти от меня», громкими словами прозвучало в его голове.
Обман растянулся в широкую сеть, в которой писатель, пытаясь выбраться, запутывался все сильнее и сильнее.
«Забыть», делая несколько шагов к столу, заклинал он.
Взяв письма в руки, Кюхён, поднеся их к лицу, скользнул взглядом по имени отправителя. Ненадолго прикрыв глаза, взрастив в себе решительность, он развернулся и поспешно покинул комнату. Не глядя на изумленную сестру, сидевшую на диване в гостиной, Чо, остановившись напротив камина, покосился на свою ладонь. Пальцы крепко сжимали конверты, не желая отпускать их.
Но спустя мгновение бумага вспыхнула и очень вскоре обратилась в белесо-серые хлопья. Огонь не щадил чувств Чонуна.
И также жестоко обошелся с ними сам Кюхён.
- Все хорошо? – не осмелившись подойти, спросила Виктория.
Писатель знал, что она не надеется услышать правды, однако не ответить ей не мог. Солжет или нет, но ему искренне хотелось поговорить с ней.
- Забудь, - мотнув головой, усмехнулся обернувшийся молодой человек, а затем, бросив последний взгляд на почти исчезнувшие за стеной пламени остатки писем, он присел рядом с девушкой, но немного поотдаль. Чтобы не касаться ее.
- Сегодня приходил наш арендатор. Им все еще нужна наша земля. Кажется, у нас все наладится, совсем скоро, - уверенно заявила Виктория, сжавшая кулаки и воодушевленно потрясшая ими перед собой. Кюхён завидовал ее любви к жизни, какой бы она ни была. Сожалел, что не может стать таким же.
- Надеюсь, - негромко ответил Чо, не признаваясь в том, что об арендаторе слышит впервые. – Однако…
- О, - остановив речь брата вскинутым указательным пальцем, воскликнула девушка. – Этот мистер приходил сегодня утром, с сыном. Он был таким скромным.
- Арендатор? – недоуменно нахмурился юноша, расслабленно откинувшийся назад и сложивший руки на груди.
- Нет же, - засмеялась Виктория и погладила локоть младшего. – Его сын. Милый молодой человек. И, по словам мистера, он очень искусно поет. Вот только, - ее голос приобрел грустный тон, - жаль, что обучение в академии для них слишком дорогое.
- Не думаю, что граф Ли будет счастлив, если услышит такие слова, - театрально вздохнув, Чо наклонил голову и отвел разочарованный взгляд.
Темноволосая стушевалась, сразу же замолкла, а спустя минуту эмоционально высказалась:
- Не будь ты моим младшим братом… - с порывом поднявшись, сжав в пальцах ткань платья, она, поалевшая от обиды, быстро удалилась из гостиной. Чуть позже, ее громкие шаги прервались сильным хлопком двери на втором этаже.
Довольный собственной выходкой, Кюхён блаженно прикрыл глаза. Ему стало отчего-то легко и свободно на душе; короткий разговор с сестрой и удачная шутка помогли обо всем забыть. Потеря больше не была столь ощутимой и болезненной для него.
И лишь осознав окутавшее его спокойствие, писатель вновь вспомнил о Чонуне.
«Забыть, - отвернувшись от пламени, танцующего перед глазами, шатен устремил пустой взгляд в сторону. – Что я должен сделать, чтобы Вы и думать обо мне забыли? – вернув внимание трещащему камину, думал он. – Оскорбление, злость...».
На ум приходили лишь те эмоции, что никогда не позволят забыть.
«Ревность... Ненависть».
Воображение вспыхнуло яркими картинами, как это бывало, стоило взять в пальцы перо и обмакнуть его кончик в чернила. Горько ухмыляясь, Кюхён чувствовал, словно падает в глубочайшую пропасть. Ужаснувшись от собственных мыслей, резко поднявшись на ноги, Чо потирает повлажневшие ладони друг о друга, а затем, чувствуя слабость, медленно уходит.
«Я никогда не совершу подобного», мотая головой и ощущая, как задрожали губы, писатель отрывисто вздыхает и немощно щурится. Дышать становилось все тяжелее, а тело и сознание охватило недомогание.
«Завтра, я проснусь, и все забудется. Все изменится», надеясь на старую поговорку, часто произносимую гувернанткой еще с самого его детства, юноша, не снимая одежды, рухнул на расстеленную кровать.
Он отчаянно не хотел рушить все, созданное ими, собственными руками».