Бэдтрио - концерт в городе N-ском

Город накрыли сумерки. Зажглись фонари. Дождь всё лил. На асфальте появлялись лужи, по дорогам текли ручьи, ухая водопадами через ливневые решётки в черноту. Исчезали надписи, сделанные мелом на ржавом заграждении. Вечер забирал краски, и с этим неумело пытался свет фонарей, а дождь похищал контрасты, плетя свою серебряную паутину. Капли барабанили по выпуклой чёрной поверхности зонтика, скатывались в шарики и ручейками стекали вниз. Таким вот обходным путём вода попадала, куда стремилась – на землю. И уже здесь помогала другим небесным каплям морщить лужи. - Гил, неужели мое общество для тебя столь неприятно, что всё эти пять лет ты общался со мной лишь через Интернет? - поинтересовался Иван, накидывая на друга свой плащ. - Ваня, я прекрасно помню твое письмо. Ты женатый человек, и мешать твоему счастью я не желаю. Ты не виноват, что я однолюб. Да и не узнал бы ты этого никогда... - Гильберт закутался в плащ, сохранивший тепло и запах русского. - Пойдем, посидим в кафе и всё выясним. Только сначала заедем к тебе. - Обняв друга за плечи, Иван повел его к стоявшему неподалеку внедорожнику. Увидев машину, Гильберт согнулся пополам от смеха. - Брагинский, ты всегда любил выделяться, но "УАЗ Патриот" цвета хаки - это даже для тебя слишком. - Машинку выбирал я, а вот с цветом идея мелкой. - Иван запихнул друга на переднее сиденье и сам залез в машину. - Бра-а-агиинскиий!!! Ты смерти моей хочешь?!! - Гильберт едва не сполз по креслу на пол. - А что? - не понял Иван. - "УАЗ Патриот" цвета хаки с отделкой внутри под шейха Арабских эмиратов - это, знаешь ли... - Слов у Гильберта не было - А это закидон старшей, - вздохнул Иван. - Всегда знал, что сёстры у тебя со странностями. А кто тебе такой релаксационный руль подогнал, тоже сёстры? - улыбнулся Гильберт. - Не-э-эт, эту воздушно-пузырчатую хреновину уже я намотал. Нервы, знаешь, не казённые, а так пощелкал и остыл. - Иван улыбнулся в ответ. По лобовому стеклу туда-сюда развозили воду дворники. Несмотря на все их старания, пользу они почти не приносили, исполняя, подобно маятникам, чисто символическую роль, так капли тут же вновь завоёвывали освобождённые от воды сантиметры. В салоне повисло молчание. За окном проносились огни, окрашивающие дорогу в желтовато-рыжий цвет. Тени играли на лицах водителя и пассажира, превращая задумчивые и серьёзные выражения в маски. Лишь мигающие время от времени глаза выдавали в них жизнь, но глаза Ивана скрывали жёлтые стёкла очков. Водитель включил радио, и к звуку двигателя прибавилось резкое шипение. Когда волна наконец была поймана, и салон заполнила знакомая музыка со знакомым голосом, Иван бросил мимолётный взгляд на Гильберта. Но тот отвернулся к боковому окну, делая вид, что ему интересны огни в окнах домов и пронёсшаяся мимо пустая остановка. Шурша гравием, машина подъехала к дому Байльшмидтов. Иван посмотрел на Гильберта. Тот спал, прислонившись к стеклу. Брагинский не мог понять, что он хотел выяснить предстоящей беседой. Но то, что разговор назрел, русский понимал прекрасно. "Будь, что будет!" - подумал Иван и поцеловал спящего друга. Глаза Гилберта удивленно распахнулись. Но прежде чем мозги хоть что-то начали соображать, тело ответило на столь желанную ласку. - Приехали, - прошептал Иван в губы Гилберту. - Пойдем, поговорим у тебя... ну их, эти кафе! - Спиртного в доме нет, - предупредил немец. - Обойдемся кофе! - Иван вышел и, подождав, пока Байльшмидт выйдет из машины, закрыл ее. - Эй, а ключи? - Гильберт резко остановился. - Эти? - Иван протянул ключи. - Откуда?.. - Люд успел сунуть в руки, когда я за тобой убегал. Подойдя ближе, Иван отдал ключи хозяину. - Проходи, - пригласил Гильберт гостя. - Раздевайся, я сейчас переоденусь и спущусь... Гильберт, войдя в комнату, прислонился к закрытой двери и сполз по ней на пол. Пальцы дотронулись до губ, которые помнили тепло дорогого человека. Мысли неслись галопом, в голове был полный сумбур. "Может, что-то упустил? - подумал немец. - В любом случае, пока не поговорим, не выяснится..." Гостиную зону от столовой отделяла лишь прямоугольная арка. Интерьер этих двух помещений был выполнен в едином стиле и одной цветовой гамме. Светлые кремовые стены, разных оттенков коричневого мебель, в том числе стоящий посреди гостиной усыпанный подушками-думками диван. Перед диваном стоял стеклянный журнальный столик с тонкими металлическими ножками, на котором кто-то оставил несколько немецких книг. На лакированных досках пола спереди и сзади дивана лежали небольшие ковры. Также комната могла похвастаться наличием тёмного рояля под висящими книжными полками, на котором стоял торшер. На втором этаже за кручёными периллами расположились книжные шкафы, добраться до которых можно было или по винтовой лестнице, или через дверь из чьей-то спальни. Иван прошел в гостиную и сел на диван. Что именно им двигало, когда он целовал Гильберта, ему было не понятно. Спустя десять минут Гил вошёл в гостиную. Кашемировые темные брюки и белоснежная шелковая рубаха с расстёгнутыми верхними пуговицами смотрелись на нем восхитительно. - Чай? Кофе? - предложил Гильберт и, поманив Ивана, двинулся на кухню. - Кофе, - коротко ответил русский. Немец насыпал молотый кофе на две порции в медную турку и поставил на плиту. Иван, глядя на действие друга, улыбнулся. Да, они давно вот так не пили кофе, но Гильберт не забыл, что русский любит именно так сваренный кофе. - Гил, прости меня. Я поступил тогда по-свински, не нашел сил сказать всё в глаза и написал ... - Иван не мог смотреть в глаза из-за стыда и потому опустил голову. Теплые руки друга (друга ли?) подняли повинную голову, чтоб видеть глаза. - Иван, не нужно, я не обижался. Не могу я на тебя обижаться, не мо-гу, - Гильберт погладил русского по щеке и отвернулся к плите. - Так как семья? - Да нет у меня семьи как таковой. Благоверная оказалась не такой уж благоверной. Нет, мы честно пытались стать счастливой семьёй, но как только она родила, сразу же смылась со своим любовничком, оставив на моих руках двухнедельного кроху. Ладно я, но сын чем перед ней провинился, я так до сих пор не могу понять. Потом пришли документы на развод, дал с легким сердцем, и не раздумывая. Тем более, что и сердце давно и прочно было занято. Гильберт стоял как громом пораженный. У его любимого есть ребенок, но нет жены. И чего ей, дуре, не сиделось при таком-то муже? - Гил, кофе!!! - Окрик Ивана заставил немца схватиться за турку. - Чудо белокурое, ты, как всегда, витаешь где-то? - Не переживай, заживет, - сказал немец, выдавив из себя улыбку. - Не пережевать? Не переживать?! - повысил голос Брагинский. - Ну уж нет! Показывай, где у тебя аптечка! Надо ожог обработать. - Да несерьёзно это, - улыбнулся Гильберт. - Дай сюда, в прошлый раз твое "несерьёзно" тебе едва жизни не стоило, не хочу проходить через подобное вновь! - Иван взял руку. - Да, несерьёзно, но обработать не помешает. - Нет у нас ничего от ожогов, не держим, - опять улыбнулся и сунул руку под холодную воду Гильберт. - До появления тебя обходилось без ожогов. Итак, что же стало с сыном? - А что с ним? Ты же знаешь, Ольга после аварии детей иметь своих не может, а мне просто некогда с ним заниматься, вот Ольге и отдал. - Как хомячка, честное слово, - усмехнулся немец. - Гил, вытащи руку из воды, посинеет же!.. Да что с тобой? Соберись и прекрати лыбиться, как идиот! - Иван строго посмотрел на друга. - Всё-всё, собрался... - Думаешь, просто решение далось? - Брагинский опять опустил голову. - Прости, я не хотел, - Байльшмидт сел рядом и обнял русского. - Прости, не нужно дальше. Не стоит... - Стоит. И прошу, выслушай молча. Дальше была свадьба мелкой. Я так надеялся, что ты появишься, но от тебя пришел подарок и открытка с извинениями. Потом ты нашел меня и попросил дать оценку вашим песням, в тот момент у меня находился Альфред и со свойственной ему непосредственностью скинул твои песни в эфир своей радиостанции. А я всё сидел и думал, когда же ты придешь. Тебя не было. И вот, спустя два месяца, приглашение на концерт. Но почему-то не как друга, а как критика. Признаюсь, было больно. Апофеозом моего непонимания стала твоя песня и слова в гримёрке.... - Прости, я не знал, что критиком был ты! - Байльшмидт опустил голову. - Я думал, это твой однофамилец... - Ничего, нас действительно двое, но второй - Иннокентий Иванович Брагинский. И я счастлив, что ты ошибся, - улыбнувшись, Иван обнял Гильберта. - Ты ничего не хочешь спросить? - Хочу, - кивнул немец. - Ты сказал, что твое сердце уже занято кем-то. Если не секрет, кем? Иван крепче прижал Байльшмидта к себе. - А ты не догадываешься? Тобой, оно занято тобой последние пятнадцать лет. Ольге я с первого раза меня женить сказал, что это бесполезно, но она и слушать ничего не желала. Говорила, роди наследника и делай, что хочешь. Так и получилось... Ну а ты? - А что я? Ты же знаешь Бонфуа... если ему что взбредет в голову, ломом не выбьешь... - Прости, но с Бонфуа я познакомился две недели назад. - Иван взъерошил белоснежные волосы. - О-о, правда! Ведь с ним я познакомился через год после больницы. Так вот, этому французу втемяшилось открыть ресторан европейской кухни, но денег у него не хватало, и он предложил долю, как итог, сеть ресторанов не только в России, но и по всей Европе. Людвиг по началу намотался с ними, теперь сидим и считаем прибыль, - Гильберт сидел в объятиях Ивана и хотел только одного: чтоб это никогда не кончалось. - Гил?.. - Да. - Что да? - Для тебя - всё. - А если... - Иван повернул Гильберта лицом к себе. Не дожидаясь, пока Брагинский хоть на что-то решится, Гильберт накрыл его губы своими. - Брагинский, я люблю тебя... хочешь ты того или нет, но люблю, как, впрочем, все последние пятнадцать лет. - Байльшмидт, это взаимно. Жаль, что последние пять лет потрачены впустую.