Ordinary story

- Говори, - разрешает Том. Его глаза цвета рассветного неба сейчас. Светло-серые, почти голубые, в них не хватает света. Солнца. В его глазах так давно не было Солнца. Крис садится рядом, со вздохом отбирает бутылку - выдирает из руки, потому что Том какую-то долю секунды не разжимает пальцы, будто не может поверить, что у него так нагло будут вырывать ее из рук. Наконец отпускает, насмешливо вздергивает брови, когда Крис делает глоток, давится и плюется. - Это шампанское, - отмечает Том и протягивает невесть откуда взявшийся белоснежный платок. - Хренов аристократ, - бормочет Крис, выдирая теперь и платок. И тыча вместо него бутылку обратно в руки. - Примерно так, - усмехается краешком губ Том. Усмешка блекнет, исчезает, акварельная, прозрачная, невесомая. - Я говорил с Себастьяном… - начинает Крис, и голос звучит напряженно. - Представляю себе этот красочный диалог, - бормочет Том и получает ощутимый толчок в плечо. Прокашливается и замолкает. Делает еще глоток. Смотрит в темное небо, будто ожидая то ли восхода Солнца, то ли конца света. Легкая насмешка пополам с серым безразличием. То ли безмятежность, то ли крайняя степень отчаяния. Он нечитаемый. - Себастьян думает, что я пытаюсь заменить… тебя, - сообщает Крис. Заявление дается нелегко, но еще тяжелее - повисшая вслед за ним пауза. Том не шевелится. И не меняется. Все так же безразлично смотрит в небо. И от этого немного легче - не устраивает сцен, не смотрит, как на идиота, не фыркает насмешливо. Обычный рассветный Том. И злость берет. И все сжимается внутри. Ему все равно. Ему все равно. Гребаный британский мудак. - А ты что думаешь? - спрашивает ровно, спокойно, тихо, но Крис вздрагивает от неожиданности. - Я… я не знаю. - Не знаешь… - все так же задумчиво повторяет Том. И наконец переводит взгляд на Криса. И повторяет еще раз, с нажимом. - Не. Знаешь. И Крис вздрагивает снова. Взгляд - как лезвие бритвы. Что он там думал о неустраивании сцен? Кажется, раньше времени расслабился. Зато неожиданно тепло внутри, и можно вздохнуть - сбросить сковавшее, как оказалось, оцепенение. - Том… - слова теряются, доводы разбиваются об этот его взгляд. Да и что говорить? “Ты же сам ушел тогда! - хочется закричать. - Сам предложил проехать! Ты! Ушел!” Том недобро щурится, заглядывая в глаза. С демонстративным и нездоровым интересом. Выждав паузу, констатирует: - Зря словарь не подарил. - Я без словаря помню, - мрачно хмыкает Крис. - Проехать, забыть, вычеркнуть из памяти и выбросить из головы. - Так в чем проблема, Хемсворт? - столько желчи в голосе, столько яда. Куда там Локи до него… - Да в том, что не могу! - срывается Крис. И Том тоже. Они синхронны, как всегда. Только Крис кричать начинает, а Том попросту вскакивает и быстрым шагом удаляется. - Ну нет! - цедит сквозь зубы Крис и вскакивает вслед за ним. - Хватит от меня бегать! Себастьян приходит в себя довольно быстро. Это не сон даже - просто черный провал, из которого выбрасывает назад, в реальность. Открывает глаза и какое-то время не шевелится, пытаясь осознать, что происходит, и что это за хват сзади. И не то чтобы он лихорадочно пытается сообразить, как из него вырваться. Не потому, что ситуация его устраивает. Хотя и что не устраивает - тоже нельзя сказать. Ему все равно. И думает он совсем о другом. И вздрагивает внезапно, сам от себя не ожидая, когда понимает, о чем именно. - Эй, - Роберт резко садится, придерживая за плечо - Себастьян вздрагивает слишком резко и слишком заметно. - Эй! Все хорошо. Ты со мной. - Это должно успокоить? - бормочет Себастьян, перекатываясь на спину и сталкиваясь взглядом с карими глазами. Роберт виновато усмехается и коротко даже не пожимает плечом - дергает, едва обозначив движение. Хороший он все-таки актер. Умеет быть по-человечески теплым. Казаться по-человечески теплым. По-человечески растерянным. Немного виноватым. Так думает Себастьян, осознавая, что он совершенно не боится. И не нервничает. Что чувство, сжимающее грудную клетку, - несколько иное. Что-то среднее между жалостью и нежностью. И оно усиливается, когда Роберт неожиданно серьезно сообщает: - Я поговорил с Эвансом. - Попросил меня больше не обижать? - Себастьян улыбается. И где-то на грани сознания отмечает, что как-то даже слишком расслаблен, учитывая положение. Роберт серьезно кивает и заявляет: - Будешь должен. Думает о том, что Себастьян - это странно. Это как будто всю жизнь с куклами деревянными играл, а тут неожиданно в руки попался настоящий живой котенок. Совершенно невразумительное, но очень сильное чувство. И будто дыра в груди, и туда затягивает. Засасывает. Его всего, с потрохами. И, наверное, потому слишком ощутимо бьется сердце. Не громко, не неровно, без болей, хрипов или чего там еще в нем бывает, - просто ощутимо. Проверить его что ли. Оно как-то не привыкло переживать, а тут - здрасьте! - Себастьян. Та еще зараза. И хрен разберешь, что горит во взгляде. Роберт настолько не понимает этого взгляда, настолько хочет понять, о чем думает мальчик, пролезть в его голову, что едва сдерживает желание эту самую голову разбить - посмотреть, что там внутри. Себастьян и сам много отдал бы, чтоб разобрать, о чем он сейчас думает. Точнее, чтобы кто-нибудь со стороны подтвердил: да-да, тебе не кажется с пьяну, ты думаешь именно о том, о чем думаешь. Дошло, наконец. Он сдерживает желание поежиться, но Роберт замечает так и не случившийся жест, хмурится, констатирует: - Тебе холодно. - Ага, - не спорит с ним Себастьян. Ухмыляется. - Согреешь? На самом деле это Роберта надо согревать. Их всех надо согревать. Чертовы бесчувственные зомби. “Угу, - мрачно мысленно фыркает, - перетрахайся теперь по этому поводу с ними со всеми. Согрей. Не того, кого хочешь, так другого. Кто Хемсворту недавно втирал о подмене понятий?”. Впрочем, втирал - громко сказано. Себастьян помнит, что хотел донести мысль. Но даже не помнит, как. И уж тем более не помнит, донес ли. “Не так - точно”, - то ли и впрямь вспоминает, то ли просто очень сильно надеется он, продолжая самым наглым образом ухмыляться Робу. Роберт всматривается в серые глаза, вспыхнувшие на миг, а теперь - насмешливо прищуренные, - и пытается понять, можно ли это все интерпретировать как-то еще. Он хочет секса? Все-таки хочет, этот странный мальчик? Почему тогда ломался? Почему довел и себя, и его до какого-то нервного истощения, когда уже ничего не хочется? - Нехрен в бассейны прыгать и людей туда забрасывать, - вздыхает и готовится начать долгую тираду на тему “ты пьян и потом обо всем пожалеешь”, вместе с тем пытаясь понять, с чего это его стало интересовать, кто о чем пожалеет. А сученыш садится, наклоняет голову и все с той же блядской улыбкой смотрит в глаза. И как будто мысли читает. “Я в твою голову хочу пролезть, не ты в мою!” - мысленно возмущается Роберт. И снова теряется в том, что же это такое перед ним сидит. А оно внезапно подается вперед, и лишь нечеловеческим усилием воли Роб заставляет себя не дернуться. Его сгребают в охапку и прижимают к себе. - Если что, - бормочет он в плечо, - сексом занимаются не так… Хватка у Себастьяна железная, и Роберт пытается понять, как именно лучше пошутить по этому поводу, но никак не подберет подходящей фразы. Все кажется скучным, банальным, избитым и по десятому кругу пройденным. Собственно, да, прекрасное название для книги о его жизни. И уже очень давно. А румынский мальчик - новинка, призванная оживить начало новой главы. В конце которой все равно станет скучно. Эти его обнимашки кажутся смешными. Напряженными, нелогичными, слишком затянутыми. - Я, конечно, не знаток румынских обычаев… - Роберт снова, уже настойчивее, пытается намекнуть, что объятия затянулись, но Себастьян не разжимает рук еще несколько секунд, и за это время что-то щелкает. Что-то внутри то ли переключается, то ли вовсе к херам ломается. Робу становится невероятно жаль себя и эту чертову так и не написанную самую скучную в мире книгу. Когда Себастьян отпускает, Роб отпрыгивает почти, выдыхает, справляясь с нахлынувшим состоянием, поднимает взгляд. Себастьян рывком стягивает с себя разом куртку с футболкой. Путается в них, но справляется. И даже это кажется Роберту чем-то слишком настоящим, человеческим, немного детским, и то ли от этого, то ли от жалости к себе, то ли от всего сразу хочется плакать. Снова одеть его, набросить сверху несколько одеял, обнять и плакать. А оно трахаться возжелало. И смотрит так, что отказать решительно невозможно. Но впервые в жизни Роба посещают сомнения касательно того, как он справится. Слишком много всего переплелось в этом мальчике. Слишком долго он обнимал его. Слишком сблизился что ли… Простое правило: не обниматься с тем, с кем трахаешься. Надо будет запомнить. На будущее. Если колотящееся сердце не решит организовать какой-нибудь инфаркт прямо сейчас. Себастьян придвигается очень медленно, не сводя гипнотического взгляда. Так же медленно касается губ губами и только тогда закрывает глаза, чиркнув ресницами. Поцелуй мягкий, неуверенный, даже - невнятный. Но от него сбивается дыхание. И совершенно не хочется секса. Хочется любить его, этого сладкого мальчика. Одевать, обнимать, укрывать. Защищать от всяческих эвансов. Пить вместе кофе по утрам. “Определенно, худший любовник из всех, что у меня были, - отмечает про себя Роб. - На нем хочется жениться”. И что-то подсказывает, что самого Себастьяна женитьба не интересует. И от этого себя в очередной раз жаль. И хочется плакать. Определенно. Худший. Любовник. Крис догоняет быстро, разворачивает к себе рывком и неожиданно (даже для себя) спокойно, даже ласково интересуется: - Далеко собрался? - Отпусти, - цедит Том. - Протрезвеешь - сделаем вид, что ничего не было. - Вот опять! - Крис таки отпускает и тычет ему в грудь указательным пальцем. - Опять! Что за манера прикидываться, что ничего не было, если оно было?! Зачем?! - Затем, дорогой мой неандерталец, - холодно чеканит Том, перехватывая палец и заламывая его легонько - так, чтобы было не больно, но ощущалось: если он захочет, сделает больнее, - что нам еще вместе работать. А я не люблю смешивать личные отношения с рабочими. Крис молчит - опасно вякать что-либо, когда твой палец в таком жестком захвате. Том всматривается в глаза, потом, обнаружив, вероятно, то, что хотел, отпускает, разворачивается и идет прочь. - В этом все дело? - насмешливо кричит в спину Крис. - Не любишь смешивать? Или испугался? - Чего?! - выкрикивает Том, резко разворачиваясь. Его взгляд воспален. Ему надо отдохнуть. Крис подходит быстро. Останавливается напротив, и берет его плечи в свои руки. Очень спокойно, очень внятно заявляет: - Я тебя люблю. - А что случилось с “я не знаю”? - вскидывает брови Том. - Я тебя люблю, - повторяет Крис, не меняя ни позы, ни интонации. Только голос дрожать начинает, потому что внезапно доходит значимость данного заявления. И что все происходящее - происходит. И что даже если им обоим завтра захочется сделать вид, что ничего не случилось, уже не выйдет. Не после этого. - Ты в курсе, что пошел по второму кругу? - уточняет Том. - Я тебя люблю, - в третий раз повторяет Крис, и Том наконец не комментирует никак. - И я вижу, ну, я же вижу, Том, что и ты… ты тоже… Сказать “любишь” - не получается. Крис готовится к очередной шутке про словарь, но Том неожиданно серьезно напоминает: - Есть разные виды… - Нет! - неожиданно выдыхает Крис. - Нет никаких видов любви, Хиддлс! Есть ты и есть я! И если Роберт - всего лишь попытка компенсировать… - …то что? - с холодной издевкой перебивает Том. - Женишься на мне? А Крис неожиданно счастливо смеется. - Ты пьян, - качает головой Том и снова пытается уйти, но Крис перехватывает в очередной раз, дергает к себе и целует. И только сейчас понимает, как долго этого ждал. Похоже, это же понимает и Том. Потому что, оторвавшись на миг, шепчет в самые губы: - Как же я тебя ненавижу! И снова целует.